Все оттенки черного - Татьяна Степанова

— Ну, с богом. Если что — кричи громче. — Нина прислушивалась, как зверек в норке. — А я как штык буду у калитки.

— Что это? — Катя вздрогнула: резкий протяжный крик прозвучал в ночи — где-то далеко в лесу за рекой.

— Птица, наверное. Филин на развалинах. — Нина поежилась, вглядываясь в темноту. — Впрочем, какие филины, всех на чучела уже давно перевели.

Катя, согнувшись, нырнула в заросли боярышника. Ни зги не видно. Где ж эта дыра в заборе? Сейчас бы фонарик… Она наугад шарила по доскам руками. Оцарапалась о ветку.

— Все, тут она, ну, я пошла, — Катин голос донесся уже с соседнего участка…

Путь до дома был знаком: надо только держаться в тени зарослей по забору. В прошлый раз днем Катя добежала до жасмина под окном за считанные секунды. Но сейчас, в темноте, видя перед собой как ориентир лишь ослепительно оранжевые окна, она на каждом шагу спотыкалась и в довершение всего пребольно ушибла ногу о какой-то корень.

На углу дома Катя остановилась, стараясь не попасть в полосу электрического света, льющегося с террасы. Там кто-то был: за тюлевыми шторами двигался чей-то силуэт. Однако с такого расстояния ничего не было слышно.

Катя, снова согнувшись в три погибели, шмыгнула к стене. Фундамент дома был высоким, кирпичным. Сидеть вот так на корточках под окнами, прижимаясь спиной к холодному камню, было катастрофически неудобно. Она уже хотела было сменить пункт наблюдения, как вдруг…

На террасу кто-то вышел — скрипнули половицы.

— Что, уже пора? Уже идете? — раздался голос Александры Модестовны — нервный, тревожный. — Где Олег?

— Еще рано. Он там, наверху. Не время еще, — ответил голос Юлии Павловны.

— Откуда ты знаешь? Ты и на часы даже не смотришь!

— Еще рано, я чувствую. А что ты-то так нервничаешь, Саша? По-моему, нет для этого причины.

— Не мне, конечно; давать тебе советы, — Александра Модестовна сразу же сбавила тон. — И не мне тебя учить. Но не кажется ли тебе, что ты заходишь слишком далеко на этот раз? К нам, как видишь, уже следователь прокуратуры пожаловал. И если выплывет что-то и с мальчишкой… Если он только кому-то проговорится… Юля, это же такой скандал!

— Он ничего никому не скажет. И не надо устраивать мне сцен в такой день. Ты прекрасно знаешь: я уже не в силах ничего изменить. Ты что, не видишь, что мы уже не можем остановить это! Мы должны только подчиняться. Запомни, иначе… И успокойся. Все уже на пути к завершению. Скоро все будет позади.

— Не заговаривай мне зубы, пожалуйста. Тебе что, не ясно, что Олег догадался насчет мальчишки? Он же мужчина! Юля, ну я прошу тебя. Есть ведь какие-то границы!

— Для кого?

— Ну только не начинай, вот этого только, пожалуйста, не начинай. Я сейчас не на сеансе у тебя. С Олегом можешь так разговаривать, раз он все от тебя терпит, с этим спортсменом своим… А я тебе серьезно заявляю: с подобными вещами не шутят! Он же малолетка. Если только этот мальчишка кому-то проболтается про твои с ним художества.

— Замолчи. Я тебе сказала: заткнись!

Катя замерла: однако какими разными голосами умеет говорить эта женщина! Словно у нее, как у двуликого Януса, — два языка. Или один — раздвоенный.

Тяжелые шаги по террасе, скрип стула.

— Не стоит так беситься, Саша. Ну что ты, в самом деле? Он придет. Ты ведь его ждешь? Так вот: он явится. Не сейчас, позже.

Катя напряженно слушала: снова Хованская, и снова голос другой, другая интонация — вместо гневной, повелевающей теперь елейная, с плохо скрываемой явно намеренно ноткой издевки и сочувствия. Но кого же, судя по ее нервному тону, так жадно и нетерпеливо ждет ее приятельница?

— Ты мне каждый день это твердишь! — голос Александры Модестовны.

— И он приходит каждый день. И остается с тобой.

— Я его теряю, Юля. Я чувствую: я теряю его! Я с ума схожу. Вся эта наша чушь, которой я пытаюсь его удержать… Я думала, после ее смерти у нас с ним все как-то определится, наладится… Но сегодня день похорон, а он даже не пришел!

«Сорокин, — догадалась Катя. — Ах вот оно что, оказывается.»

— Я повторяю: не волнуйся, он придет, — в голосе Юлии Павловны, на этот раз расслабленном, покровительственном, послышалась нотка досады. — Но вообще сегодня, в такую ночь, не время накручивать себе нервы по пустякам. А что до нашего прекрасного друга… Считай, он привязан к тебе на всю оставшуюся жизнь.

— Чем? — Голос Александры Модестовны напоминал карканье вороны. — Жуком, что ли, твоим навозным на нитке? Да плевать он хотел на весь этот твой бред!

— Ты орешь как базарная торговка. Судишь о вещах, в которых ничего не смыслишь. А я тебе всегда говорила: единственное, что я напрочь не приемлю в близких мне людях, это идиотизм, упрямство и неискренность. К великому моему прискорбию, неискренности в наших с тобой отношениях, Саша, все прибавляется.

— Я… я просто боюсь. Ты должна меня понять, Юля, мне страшно. Если я потеряю его… Он все, что у меня осталось в жизни. Он бросит меня, найдет себе какую-нибудь длинноногую молодую телку, женится на ней — теперь-то он свободен, — что тогда?

— Ничего, — голос Хованской был насмешливый, холодный. — Бедная, бедная Саша… Пока я с тобой, он тебя не бросит, успокойся. Я искренне хочу тебе помочь. Я помогаю тебе и буду помогать. А вот ты, повторяю, уже не до конца искренна со мной.

— О чем ты?

— Отлично понимаешь о чем. Шура-то наш сегодня вернется с подробным отчетом?

Пауза. Александра Модестовна беспокойно зашевелилась.

— Ты ошибаешься, Юля. Я не делаю ничего в обход тебя. Да, Шурка занимается этими вопросами по моей просьбе. И ты можешь сама просмотреть все бумаги, когда он вернется. Он их в нотариате заверил по моей просьбе. И я никогда ни на йоту не отступила от нашего с тобой уговора.

— Ты отлично знаешь, что сегодня мне не до твоих бумаг. А твой племянник, Саша, просто самоуверенный мальчишка. И, кажется, ему совсем не нравится все то; что так тесно сближает нас с тобой.

— Ты ошибаешься, Юля. При чем здесь вообще он?

Новая пауза. А потом Катя услышала голос Хованской откуда-то из глубины дома, видимо, она уходила с террасы:

— Больше всего меня удручает эта путаница с вашими именами. Плохая примета, когда в одной семье два человека носят одно и то же имя: один непременно дурно кончит, Сашенька.

Голоса стихли. Потом на террасе погасили свет. Катя решила подождать, что же будет дальше.

Время тянулось страшно медленно. Ночная сырость давала о себе знать, Катя ежилась, отодвигаясь все дальше и дальше от холодного кирпича. Но вот на террасе снова послышались шаги. Кто-то открыл дверь и начал спускаться по ступенькам.

— Осторожно. Вот так, не спешите. Вы должны быть предельно осторожны, я держу вас, — послышался голос Юлии Павловны.

Потом шаги направились по дорожке к калитке. Суду по звукам, шли двое. Причем один какой-то странной, неуверенной, шаркающей походкой, точно древний старик.

Катя заметалась под окнами: преследовать соседей по пятам и при этом остаться незамеченной невозможно. Выход один: она понеслась назад, к пролому в заборе. Если они сейчас выйдут на дорогу, она сможет, даже сделав солидный крюк, засечь их, потому что дачная дорога освещена хоть и редкими, но все же фонарями.

Однако Катя неожиданно заблудилась. Перед ней была черная стена зарослей, и найти в ней путь к дыре в заборе казалось просто невозможным. На участке Чебукиани снова хлопнула калитка, потом послышались голоса на крыльце. Может, эти две уже повернули назад? Катя не знала, как поступить, — вернуться к даче и подслушивать дальше или все-хаки бежать через свой участок к дороге? Окна дачи снова ярко вспыхнули, за занавесками двигались два силуэта.

— Катька, ты здесь? — это был шепот Нины с той стороны забора. — Ну, как там у них? Ползи сюда, ну же! Я стояла у калитки, как ты велела. Минуты три назад Сорокин отправился к соседкам. Я проследила за ним по забору: он вошел в их калитку только что! Кать, да где же ты?

— Здесь, дыру эту проклятую ищу. — Катя ползала в кустах, снова шаря руками в темноте. Наконец — о счастье! — уткнулась прямо в пролом.

От всех этих кромешных лазаний сквозь забор и колючие кусты у нее искры из глаз сыпались. Но, едва поднявшись с земли, она снова потащила приятельницу за собой к калитке.

— Я никого не видела, кроме Сорокина, — сообщила Нина. — По-твоему, это Хованская и Смирнов были? Может, они к реке направились или к… горе?

— Стой здесь, жди меня. — Катя уже возилась с замком калитки. — Если я задержусь, не паникуй. Я только хочу проверить, куда они пошли.

То был, конечно, не знаменитый марафон к «канадской границе», но все-таки так, как в ту душную безлунную ночь, Катя, пожалуй, не бегала никогда в жизни! Она еще успела подумать: это вам не дистрофические средиземноморские диеты, не любимый «драгоценным В. А.» тренажер «Тотал-Джим». Нет, это стиль настоящей вакханки — безумный бег с препятствиями в ночи. Когда ноги по щиколотку вязнут в теплой дорожной пыли, а бьющий, в лицо ветерок одним своим волшебным дыханием сжигает всё ваши лишние килограммы. Катя на лету сдернула куртку и швырнула ее через забор: завтра утром найдет где-нибудь в кустах смородины, а сейчас…