Персона нон грата - Владислав Иванович Виноградов

в Охотничьей Деревне произойдут события, связанные с этим аэродромом. В сознании обывателя должно раз и навсегда отложиться: все беды от русских. И повышение цен на топливо — следствие их себялюбивого имперского стремления получать за свою нефть доллары, а не синтетические кофточки нашего производства. Их вертолеты…

— …экологически ужасно вредные, — позволил себе перебить наставника Коложвар, — а, скажем, американские самолеты очень полезны для окружающей среды. Вот об этом и хорошо бы увидеть статейку в вашей газете, дорогой доктор.

Агаштон, ходивший из угла в угол быстрой походкой сухощавого человека, остановился против сидевшего в кресле Коложвара и присвистнул:

— Ого, ты начинаешь свою игру! Запомни — этого не будет.

— Господин доктор…

— Хоть десять докторов, господин Коложвар! Пикет у воинской части состоится так или иначе — машина запущена. Я уже нашел и подходящего молодого человека для осуществления этой акции, но… Знаешь, милый, основной закон того общества, которое мы строим на обломках тоталитарного соцрежима?

— Демократия, гуманизм, право…

— Прибереги для интервью, я подошлю в понедельник к тебе кого-нибудь из моих щелкоперов. Нет, Коложвар. Все решают денежные знаки, точнее их количество. Поэтому… просьба тех, кто тебя просил, будет выполнена, но чуть позднее. Вот номер моего счета в банке «Сицилия». Сколько получил ты?

…Моника, вошедшая с подносом, на котором в чашках тонкого фарфора дымился чай и кофе, застала трогательную картину: Коложвар и Агаштон стояли у окна с поднятыми рюмочками. На лицах обоих явно читалось удовлетворение проведенной беседой, прохладным воздухом кабинета, ароматом напитка.

Моника разжала пальцы. Поднос с грохотом ударился о паркет. Агаштон и Коложвар вздрогнули, как застуканные на месте преступления карманники.

С подлокотников кресла заместителя министра внутренних дел сурово смотрели бронзовые грифоны — небезучастные свидетели событий.

19. Послание от Луки

Гранитные ступени паперти были вогнуты, словно просели за десятки лет под тяжестью грехов, которые прихожане шли замаливать в церковь Святой Марии-Магдалины. Лоранд не спеша поднимался по ступеням, нащупывая в кармане мелочь. В храм решил зайти, чтобы проверить, нет ли за ним, случаем, «хвоста». После побега Барбары он немного нервничал.

С невысокой паперти отлично просматривались площадь и две улицы, ведущие к ней. Лоранд чуть помедлил перед входом в церковь. Раньше она находилась в ограде госпиталя. Мода ломать, а не строить настигла и церковников.

Вечерело. И, кажется, впервые за эту суматошную неделю вечер действительно обещал прохладу, если не дождь. Лоранд цепким взглядом зафиксировал фигурки людей на площади перед цветочным киоском, у фонтана, перед тентом мороженщицы и шагнул в проем двери, завешанный кожаной портьерой.

Гулкая пустота. Осторожные, несвязные вздохи органа, Лоранд бросил в кружку несколько монет, опустился на скамью с высокой спинкой, положив руки на деревянный пюпитр. Делать этого явно не стоило. Лоранд давно не был в храме и забыл, какое пагубное действие оказывает на него церковная обстановка. Он в считаные минуты почувствовал себя Леонардом. Неуверенным в себе подростком, который имел обыкновение спать, свернувшись калачиком, прижав к животу подушку, являя тем самым страх перед окружающим миром и покорность обстоятельствам. Кто окружал, что составляло его жизнь? До исступления набожная мать, духовный пастырь с пятнами чахоточного румянца на лице, церковный хор и — звуки органа, подхваченные и умноженные эхом. В гулкой пустоте купола эхо обосновалось самостоятельным живым существом, безусловно причастным к небесным делам. Вместе с органом эхо могло звучать грозно, а могло ласково и нежно, звать в светлые дали и низвергать в пропасть отчаяния.

Но особенно жутко было Леонарду, когда эхо, вслед за ним покинув церковь, играло звуком его шагов на пустынных по военному времени улицах. Подростку казалось, что вслед крадется враг рода человеческого или русский парашютист, что почти одно и то же. Леонард убыстрял шаги, но и человек за спиной прибавлял темп, как органист — форто, фортиссимо… Страх перед темнотой, всесильным эхо, тайнами загробной жизни и трудностями настоящей, голодной и холодной, исчез в один день, когда пришло известие о гибели отца на русской реке Дон. Раз молитвы не помогли, значит, они ничего не стоят. И в маленьком городишке Охотничья Деревня у Края Луга стало меньше певцов церковного хора. Зато в местной организации бойскаутов «Мстители» прибавился один штык. Со штыком в ножнах, плоским ножевым штыком к германской винтовке «маузер», привязанным к поясу, Леонард не расставался. Он ломал, перестраивал свой характер. У него появилась мечта — вонзить штык в тело русского. Миг ее осуществления приближался вместе с фронтом…

Орган за спиной Лоранда наполнял храм Марии-Магдалины мощными звуками реквиема. Бетховен… Видимо, органист только разминал пальцы, изощренный в детстве слух Лоранда улавливал сбои при смене регистров.

Лоранд встал со скамьи и по двухпролетной лесенке (все осталось здесь неизменным, как сорок лет назад) поднялся к пульту. Органист — лет сорока, в очках, клетчатой рубахе и потертых джинсах — вопросительно поднял глаза. Лоранд изложил свою просьбу, органист удивился и по темным переходам провел его к маленькой дверце, обитой железом.

— Господина проводить, — поинтересовался органист, — или…

— Или, — сказал Лоранд. — С возрастом люди становятся сентиментальными. Хочу побыть один, глядя на город детства с высоты.

— Вы давно покинули пенаты?

— Давно. Я был одним из тех, кто стрелял с этой колокольни. Тогда, в…

— Понимаю, — органист пригасил в глазах вспыхнувший интерес. — В таком случае вам действительно лучше побыть одному.

Ключ щелкнул в замочной скважине, словно затвор. Лоранд шагнул на первую ступень железной винтовой лестницы. Клепаные ступени, холодные перила, слабо мерцающий сверху свет. Поднимаясь на площадку колокольни, Лоранд запыхался, хотя сегодня на его плече не было ручного пулемета МГ и руку оттягивала легкая сумка, а не жестянка с уложенной лентой.

На площадке, огороженной перильцами, гулял ветер.

Надо честно признать: ветер гулял и в головах молодых придурков, среди которых был Лоранд, когда три с лишним десятка лет назад они заперлись на колокольне с пулеметом. В их головах шумел ветер и молодое вино, мешались и перепутались инструкции восставшим, ежечасно передаваемые радиостанцией «Свободная Европа», и слова рока-боевика «Перевернись, Бетховен!». Его исполнял «отец-основатель» рок-н-ролла Чак Берри.

«Перевернись, Бетховен!» — И длинная очередь сметает с площади фигурки бойцов рабочей милиции. Еще один всхлип, еще один такт рока, имевшего в том году первое место популярности, и новая очередь летит в сторону русского аэродрома…

Теперь стоянки аэродрома не были видны за поднявшимися в центре городка многоэтажными домами. Лоранд грустно усмехнулся воспоминанию боевой юности.

Идеалистами и чудаками они были, думая с помощью жалкого пулеметика выгнать русских с аэродрома. Все значительно проще. Сегодня эту задачу оказалось под силу решить