Страсть и судьба - Юджиния Райли

Сара сияла в своем белом платье и простой кружевной фате. Она распустила волосы, украсила свои золотые пряди душистыми голубыми цветами. Дэмьен еще никогда не был так хорош: черный бархатный фрак, плоеная рубашка и кружевное жабо. Яркое солнце бросало живописные блики на его густые волнистые волосы и отражалось в темных глазах, горящих гордостью и счастьем.

В сторонке сидели в плетеных креслах Олимпия та жена священника. Они были похожи на нарядные осенние цветы: Олимпия в розово-лиловом шелке и такой же шляпе, миссис Тэрнер — в бледно-голубом органди.

Сара была как в раю, повторяя свои обеты:

«На горе и на счастье… сегодня и навсегда… пока смерть не разлучит нас».

Дэмьен произносил обеты низким уверенным голосом. Он дивился красоте невесты, думая, как он счастлив, что она принадлежит ему. Когда он надел ей на палец кольцо, они обменялись радостными улыбками. Обряд подошел к концу. Дэмьен отвел фату с ее лица и поцеловал жену, прошептав:

— Я люблю вас, миссис Фонтэн.

— Я тоже люблю вас, м-р Фонтэн, — прошептала она.

И они отодвинулись друг от друга, как застенчивые подростки. Священник пожал руку Дэмьену, а его жена поспешила с поздравлениями.

После того как в присутствии свидетелей были подписаны необходимые бумаги, Олимпия подала в гостиной кекс с пуншем. Атмосфера царила веселая, во многом благодаря преподобному Тэрнеру и его супруге. Преподобный тут же предложил тост за новобрачных. Его жена все время говорила о том, какая прекрасная пара молодые, и усиленно приглашала побывать на службе в их церкви. Сара заметила, как терпеливо слушает Олимпия миссис Тэрнер, описывающую церкви, которые теперь будет объезжать ее муж. Несмотря на свое возмущение тем, что Сара и Дэмьен не обвенчались в католическом храме, она помогала им и больше не делала замечаний насчет «жизни во грехе».

Баптиста была здесь же, принося подносы с прохладительным и убирая грязную посуду. Выглядела она, как всегда безобидно, но лицо у нее было непроницаемо. На молодых она даже не взглянула.

Когда Тэрнеры уехали, Дэмьен налил пунша своей молодой жене, Олимпии и себе. Подняв стакан, он сказал:

— Этот тост — за мою прекрасную жену.

Сара улыбнулась, хотя ей стало неловко: Дэмьен явно испытывал тетку. Но Олимпия мудро поддержала тост: она тоже улыбнулась и сказала с вымученной бодростью: «За Сару!», чокнувшись со всеми, как положено.

— Ну как, Дэмьен, — сказала Олимпия, когда они выпили, — ты собираешься поехать с Сарой в свадебное путешествие? Может быть, в Новый Орлеан?

Сара кинула на мужа встревоженный взгляд. Но тот только улыбнулся и сказал безмятежно:

— Мы предпочитаем пожить пока здесь. В конце концов, разве найдешь более укромное местечко для молодоженов?

Услышав этот нескромный ответ, Олимпия покраснела, пробормотав: «и верно», и нервически поднесла ко рту салфетку.

— Я, мисс Фонтэн, недавно побывала в Новом Орлеане, — осторожно заметила Сара, — и честно говоря, несколько устала от путешествий.

Дэмьен откинулся и засмеялся, Олимпия смутилась, а молодые обменялись особенной улыбкой по поводу тайны, которая известна только им.

Ночью Сара и Дэмьен пили шампанское, лежа в постели. В камине трещал огонь. На Саре была белая батистовая сорочка; золотые волосы струились по плечам. На Дэмьене был парчовый халат. Как он красив! Какое счастье, что он принадлежит ей!

— Подумать только, — сказал он шепотом, — в июле мы будем держать на руках нашего малыша.

Сара кивнула, но на самом деле ее не покидало беспокойство. Наконец она решилась заговорить о том, что угнетало ее сильней всего.

— А что мы будем делать, если ребенок, как и я, не будет укоренен в этом веке?

— Дорогая, не нужно тревожиться о таких вещах.

— Но я должна о них тревожиться. Я не уверена, перестала ли я быть здесь чужой.

— Не уверена? — он коротко засмеялся. — Как бы мы могли тогда обвенчаться?

— Я люблю тебя и понимаю, что это эгоистично — все время думать о времени, которое нам отведено.

— Вовсе это не эгоизм.

— Давай рассуждать реалистично. Того, что есть в доме, для ребенка недостаточно.

— Откуда ты знаешь? — и прежде чем она могла продолжить, он взял у нее из рук стакан и поставил рядом со своим на столик. — Милая, хватит терзаться, — сказал он, привлекая ее к себе. — Не дадим тревогам омрачить нашу брачную ночь. Кроме того, разве все, что происходит с нами, не оканчивается хорошо?

— Да, это так.

— Я не очень религиозен, к сожалению моей тетушки, но я верю, что некое божество, которое нас свело, сделает так, чтобы мы не разлучались.

Ее сердце наполнилось радостью и обновленной надеждой.

— Да, Дэмьен, я надеюсь, что ты прав!

— Нужно верить, дорогая моя.

— Да, — согласилась она, и глаза ее озарило понимание. — Именно веры не хватало нам обоим, когда мы впервые встретились. Мы оба утратили радость жизни, интерес к ней. А теперь все это возвращается к нам — вера, надежда…

— И любовь, — добавил он хриплым голосом и поцеловал ее.

ГЛАВА 26

Однажды теплым майским утром 1872 года Сара Фонтэн стояла в салоне, кладя завершающие штрихи на последнюю работу Винси. Пейзаж с летним полночным небом, с яркими звездами над темными очертаниями леса блестел, покрытый заново лаком.

Потирая ноющую поясницу, Сара оглядела комнату, заставленную отреставрированными работами. Созерцая эти наглядные доказательства того, что она выполнила свой долг, Сара преисполнилась гордости.

Она подошла к столу промыть кисти. Из-за беременности она ступала медленно. Ее дитя родится через месяц; Дэмьен с каждым днем волнуется все больше, она тоже.

Месяцы, которые прошли после свадьбы, были во многих отношениях удивительными. Дэмьен был не только супругом ее жизни, но и супругом ее души. Они так много пережили вместе, они по-настоящему исцелили друг друга.

Но окно во времени по-прежнему тревожило Сару. Преграда казалась ей еще более зловещей и угрожающей — теперь, когда ее работа окончена. В конце концов, сюда ее перенесли, чтобы она восстановила картины Винси. Цель достигнута: может быть, ее нетвердое положение в XIX веке станет еще более шатким? Эта мысль просто пугала ее.

Беспокойство увеличивалось оттого, что Каспер исчез несколько месяцев тому назад. Сара спрашивала у Олимпии и у слуг, но с начала весны его никто не видел. Убежал ли он, или заболел и ушел умирать, или просто вышел через переднюю дверь и вернулся в настоящее? Сара полагала, что случилось именно так, и от этого ее намерение остаться здесь навсегда отнюдь не стало крепче.