Ковчег (СИ) - "Корсар_2"

У него был такой вид… Эмоции Лейна я ощущал очень четко — он был расстроен, перепуган, но при этом совершенно удовлетворен сексуально. По самую маковку. По розовые аккуратные уши под длинными волосами. Я представил, как он трахается с Дорсетом, и злость перешла в какое-то странное чувство гадливости.

— Вен! — снова пискнул Лейн.

А я, в три шага преодолев разделявшее нас пространство, схватил его за ворот:

— Что ты хочешь мне сказать? Что тебе плохо у Дорсета? Врешь. Тебе с ним хорошо, очень хорошо. Ты забыл, что меня нельзя обмануть? Я чувствую все, что чувствуешь ты. Хочешь усидеть одной задницей на двух стульях? Не выйдет, Лейн. Ты свой выбор сделал, когда полез в Лабиринт. Я свой выбор сделал, когда ты оттуда вернулся. Иди туда, откуда пришел.

— Я тебя люблю! — выкрикнул он, но я уже открыл дверь и выпихнул бывшего любовника наружу.

Он долбился с той стороны, а я защелкнул замок, привалился к двери и закрыл глаза. Мне было очень паршиво, но я не привык отступать от принятых решений. Да и не возникало у меня желания отступить.

33

Я был зол, как тысяча чертей. Нет, десять тысяч чертей. Никогда в жизни, кажется, так не злился. Даже на Перкса. А сейчас меня просто разрывало на миллион маленьких Норов и хотелось разорвать еще что-нибудь, куда-то деть одолевающие никому не нужные тревогу, страх, обиду и боль.

И Лейн этот еще — специально притащился, когда меня уже точно не должно быть во флате. Хотя, вроде, на этой неделе он работает в первую смену, а Дар утверждал, будто Дорсет его пасет тщательнее некуда. Не исключено, что сцена у Лабиринта с пощечинами и расставанием разыгрывалась исключительно для нового «хозяина», а на самом деле…

Я подумал о Невене с Лейном — вместе, в нашей каюте, — о пятнах на простыне, которые они оставят, и мне стало еще паршивее. За свои вчерашние мысли, за их позорную сладость, за крохотную надежду, за свою выходку со стаканом. Все это было недостойно офицера, никак недостойно! Но стыд, тоску и желание перекрывало главное: белобрысый балбес опять шел в рейд! Они там точно все рехнулись, с Гренделем во главе!

Я так ему и заявил — прямо с порога, кипя от возмущения.

Он приподнял брови, не вставая из своего любимого кресла:

— Вот как?

— Да! Нельзя так обращаться с людьми! Вы же ничего не знаете! — я кричал ему прямо в лицо, а он оставался невероятно спокоен, точно не к нему ворвался наглый чужой мальчишка и качает права самым бесцеремонным образом.

— И чего же я не знаю?

Я зажмурился, подышал носом и продолжил уже тише, хотя внутри все клокотало:

— Вы не знаете, какой он вернулся в прошлый раз. Не вы его лечили ночью. Ему нужен отдых.

— А фермам нужна клетчатка, — спокойно напомнил старик.

— Но Вен же не железный, в конце-то концов, чего бы он там сам о себе не думал! — снова не выдержал я. — Вы понимаете, что он себя убивает?

— Он гораздо крепче, чем тебе кажется, мальчик, — мягко произнес Грендель.

— Мне ничего не кажется! Я знаю! Понимаете, знаю! Я чувствую!

— Ну-ну, ты еще недостаточно компетентный лекарь, чтобы утверждать настолько уверенно, — негромко проговорил старик.

Мне начинало чудиться, что чем больше я нервничаю, тем невозмутимее становится Грендель. Я опять постарался взять себя в руки.

— Тогда я пойду с ним. С ними, — тут же поправился я.

— Нет, — Грендель даже головой покачал, — не пойдешь.

— Почему? — я очень, очень старался не сорваться.

— Потому что, как показала практика, ты-то как раз гораздо слабее, чем тебе кажется. Прошлый рейд закончился для тебя в лазарете, если я не ошибаюсь.

— Плевать, — решительно возразил я, — я тогда не знал, что именно меня ожидает наверху. Теперь знаю. И буду более осторожен.

— Не знаешь, — Грендель продолжал сидеть передо мной, откинувшись в кресле, глаза излучали безмятежную уверенность, — никто не знает, что и где его ожидает. И дело тут не только в личной осторожности. Хотя я перестал доверять твоей личной осторожности — после Лабиринта.

Я вспыхнул:

— Вы хотите сказать, это наказание такое за участие в Игре?

— Почему наказание? — удивился Грендель. — Это закономерность. Ты продемонстрировал, что недостаточно зрел для серьезного задания. Из-за бессмысленного куража и желания что-то кому-то доказать подверг себя ненужному риску. Как я могу теперь доверить тебе участие в таком важном деле, как спасение Даунтауна?

— Из-за одной глупости… — начал я.

— Одной глупости достаточно, — отрезал Грендель. — Кроме того, ты по-прежнему не слишком полезен как лекарь: твои успехи в лечении невелики, и повторись наверху нечто похожее на случай с Беном — нет гарантии, что рейдеры не вернутся с двумя трупами на руках.

— Бен жив! — выкрикнул я. — И я тоже!

— Случайность, — пожал плечами старик. — Кроме того, ты сам вчера признался мне: любой верхний житель может узнать тебя в лицо, немедленно убить и поднять тревогу. Выходит, с твоим участием опасность для рейдеров повышается. Я не собираюсь добавлять риска в и так рискованное предприятие — я берегу и уважаю своих людей, что бы ты там ни навыдумывал, Аденор Раду. И я не сумасшедший — сумасшествием как раз было бы отпускать с рейдерами неуравновешенного подростка, который врывается в мою каюту и вопит на человека во много раз старше него — и по годам, и по положению.

У меня оставался последний довод:

— Если я не пойду в этот рейд, любой сможет сказать, что я действительно трус. Все решат, будто вы не пустили меня из-за того случая… ну, из-за кордегардии.

— Твои трудности, — оборвал меня Грендель, — тебе с ними и справляться. Учись разбираться с людьми и добиваться их уважения без кулаков, Лабиринтов и рейдов. И отвечать за свои поступки, разумеется.

— Разве я не отвечаю? — спросил я, глядя в сторону. — Но можно, я буду отвечать после того, как схожу в рейд с Невеном?

— Нет. И я не собираюсь повторять и объяснять что-то дважды. Ты и так отнял много времени от своего урока, Аденор Раду. Приступай к обучению. Я уже говорил: здесь твоя задача — договориться со своими способностями и приносить пользу клану. Поэтому работай, мальчик. Ты знаешь, что делать, — а потом добавил чуть мягче: — У каждого из нас своя работа.

Следовало признать, что ума у меня не больше, чем у дылды, который в прошлый раз побежал спорить с Гренделем. Надо было заткнуться после первого же его «Нет». Начальство везде одинаковое, и я это знал. Какого дьявола меня потянуло возражать и уговаривать — неясно абсолютно.

И все-таки старик, конечно, поступил на самом деле мудро, до последнего не реагируя ни на мой тон, ни на поведение. В Скайполе старший офицер — да тот же Паскаль, случись мне так вести себя при нем, — немедленно отправил бы меня на гауптвахту или сразу в карцер, не слушая ни минуты. Чтобы остыл и вспомнил, как надо разговаривать со старшими по званию. Впрочем, в Даунтауне, наверное, не было карцеров. И весь мой гнев бился о хладнокровие деда, как космическое излучение в титанит — настойчиво, но бесполезно. А когда я сам осознал бесполезность этого бития, Грендель быстро и точно поставил меня на место, и ярость куда-то схлынула, оставляя вместо себя чувство опустошенности и вины.

Не могу судить, удалось ли мне в своем обучении продвинуться вперед хоть на дюйм, потому что мне оно было безразлично настолько, насколько я заранее волновался о дылде. Он ведь хоть и здоровый, а неуклюжий… Я нечаянно вспомнил, как Вен порезал себе палец, пока собирал осколки разбитого стакана, а потом сунул этот палец в рот, и внезапно покраснел. Покосился на Гренделя, но тот оставался совершенно невозмутим и вообще казался занятым своими мыслями. Хотя его присутствие в голове я ощущал, пусть и не так остро, как раньше — не то старик на меня не давил, не то я стал привыкать к подобным сеансам…

Я постарался сосредоточиться и отделить личный эмоциональный фон от необходимости нащупать чужое биополе, но надолго не получилось.

Потому что дело было не в том, что Вен неуклюжий физически, нет — в конце концов, в рейде он выглядел ловким и умелым. А в том, что он был… ну… какой-то беззащитно-искренний. И совершенно не умеющий налаживать отношения. Вот хоть вспомнить его давешнюю попытку примирения с Лейном, когда мы с Радой вломились в один из самых неподходящих для чужих глаз моментов. Скажем, попади я в такое положение: когда человек, который мне дорог, приревновал меня к другому. И только у нас с ним после двусмысленной ситуации хоть как-то оказался налажен контакт, как в дверях появляется… да вот, предположим, Лейн… Нихрена у меня не вышло предположить подобное, поскольку я моментально ощутил возвращающееся раздражение. Да вышвырнул бы я его ко всем чертям — и все, этого треклятого Лейна!