Песенный мастер - Орсон Кард

В таком случае, размышляла она, почему же у меня нет желания воспользоваться его предложением?

Потому что я ему не верю, пришло постановление. И тут же Киа-Киа устыдилась своих подозрений.

Она опустилась на колени, а затем присела рядом с Йосифом, обняла его за плечи, попыталась утешить.

Через четверть часа он начал ее раздевать. Киарен удивленно глянула.

— А мне казалось… — начала она.

— Статистика, — прервал тот ее. — Тенденции. Склонности. Во мне на шестьдесят два процента склонность к мужчинам, на тридцать два — склонность к женщинам, и на семь процентов — склонность к овцам. И на все сто процентов — склонность к тебе.

А я таки была права, не доверяя ему, издевательски фыркнула циничная, побитая жизнью часть ее разума. Все это было всего лишь соблазнением.

Ем не менее, приманку она схватила и позволила себя обмануть. Поскольку другая часть ее разума в последнее время испытывала недостаток в развлечениях, Киарен были нужны его нежные руки и тихие слезы, его ложь и ласка. Потому она притворилась, будто бы верит, что он и вправду нуждается в ней, даже когда сказала: «Я ведь чувствовала, что, в конце концов, к этому все и придет». Но не сказала, поскольку, когда к этому пришло, ей самой неожиданно захотелось; она уже не искала развлечения, а только успокоения потребностей, поскольку этот полумужчина за один вечер смог совершить то, чего никто еще не совершал — завоевать ее доверие настолько, что, хотя бы и на короткое время, она сама позволила себе пожелать его.

И она утешила Йосифа той ночью и, что самое удивительное, сама тоже нашла утешение, хотя ничего не сказала ему о собственном одиночестве, ни слова не сказала и о собственных мечтаниях. Водя ладонью по его гладкой коже, Киа-Киа вспоминала шершавый камень Певческого Дома и никак не могла понять, почему это одно напоминает ей о другом.

2

— На следующий год я объеду всю империю, — объявил Рикторс за обедом, и двести префектов, собравшиеся за столами, начали аплодировать и издавать приветственные кличи. Анссет, сидящий рядом с Рискторсом, заметил со своего места, что радость была практически откровенной — редкий случай во дворце. Он улыбнулся Рикторсу.

— Они и в самом деле рады, — сказал он тихо, чтобы слышал один Рикторс. Тот всего лишь легонько прищурил глаза в знак того, что понял. Затем шум утих, и Рикторс прибавил:

— Я не только посещу хотя бы по одному миру в каждой префектуре, но еще и возьму с собой свою Певчую Птицу, чтобы вся империя услышала его песню!

Аплодисменты и славословия зазвучали еще громче. Рикторс глянул на Анссета и весело рассмеялся — на лице мальчика до сих пор гостило изумленное выражение, а Рикторс обожал его изумлять — дело было не легким.

Но когда шум в зале снова затих, Анссет спокойно заявил:

— Но меня в будущем году здесь не будет.

Его услышало достаточное количество пирующих, чтобы шепоток обежал главный стол. Рикторс пытался сохранить безразличное выражение лица. Он сразу же понял, о чем говорил мальчик. Сам Рикторс как-то позабыл об этом, хотя, собственно, и не забыл. Он знал, что Анссету скоро исполнится пятнадцать лет, что контакт с Певческим Домом идет к концу. Но он не позволил себе думать об этом, не позволил планировать будущее без Анссета.

Он глянул на мальчика и похлопал его по ладони.

— Потом поговорим, — пообещал он. Но Анссет казался обеспокоенным.

Он повысил голос.

— Рикторс, мне уже почти пятнадцать лет. Через месяц мой контракт заканчивается.

Кто-то из префектов испуганно отпрянул; но большинство поняло, что за главным столом произошло нечто, не соответствующее плану. Анссет сделал нечто, на что никто другой никогда бы не осмелился — напомнил императору о делах, о которых повелитель предпочитал не знать. Сделалось тихо.

— Контракт можно и возобновить, — сказал Рикторс, пытаясь, чтобы голос его звучал весело.

Он хотел как можно скорее сменить тему, не зная, как отреагировать на упорство Анссета. Почему мальчишка так настаивает?

Но, несмотря на причину, Анссет продолжил упираться.

— Только не мой, — ответил он. — Через два месяца я могу возвращаться домой.

Теперь уже тишина охватила весь зал. Рикторс сидел, выпрямившись, но ладони, опирающиеся на край стола, дрожали. В одну минуту он пытался отбросить значение слов Анссета, но ведь сам он стал императором не потому, что обманывал сам себя. Домой, сказал парень. И он сознательно воспользовался этим определением — в присутствии посторонних Анссет всегда тщательно подбирал слова. «Я могу возвращаться домой», нет: «Я должен возвратиться домой». И вдруг последние несколько лет исчезли; Рикторс чувствовал, как они отпадают от него, порются и распадаются на отдельные клочки, словно ткань, распавшаяся на отдельные, лишенные значения нити, которых уже никак не удастся соединить в единое целое.

Ушли бесчисленные дни бесед, песен, которые пел ему Анссет, когда они прогуливались над рекой. Вместе, они вели себя словно братья; Рикторс забывал о своем императорском достоинстве, Анссет же забывал — во всяком случае, так верил Рикторс — о давней враждебности.

Ты меня любишь? — спросил как-то раз Рикторс, открываясь настолько, как не открывался еще ни перед кем. Анссет же пропел ему о любви. Рикторс посчитал это за утвердительный ответ.

И все это время Анссет отсчитывал дни, ожидал своего пятнадцатого дня рождения, завершения срока действия контракта, возвращения домой.

Нужно было знать лучше, горько сказал сам себе император. Следовало помнить, что этот мальчик принадлежал Майкелу, что он всегда будет принадлежать Майкелу, никогда он не будет моим. Он не простил мне.

Он представил возвращение Анссета в Певческий Дом на Тью; представил, как мальчик обнимает Эсте, жесткую женщину, размягчавшуюся лишь тогда, когда глядела на Певчую Птицу. Он представил, как она спрашивает у Певчей Птицы: «И как тебе жилось с убийцей?» И он представил, что Анссет плачет; нет, нет, не Анссет, тот никогда не плачет. Он сохранит спокойствие, просто споет ей об унизительной жизни с Рикторсом Ашеном, императором, убийцей и жалким обожателем песен Анссета. Он представил, как Анссет с Эсте смеются, вспоминая ночь, когда Рикторс, уставший от бремени власти, пришел к Анссету, чтобы получить излечение из его рук, и как он заплакал, еще до того, как мальчик спел первую ноту. Слизняк, я поступил как слизняк перед этим мальчишкой, который никогда не проявляет ненужных ему эмоций; он видел меня обнаженным, и вместо любви испытывал ко мне только лишь презрение.