Возвращение из Индии - Авраам Иегошуа

— Это показывает, — сказал я с улыбкой, — что работа над душой важнее и оплачивается куда выше, чем работа над телом. Потому что в конце концов вся официальная ответственность ложится на анестезиолога. Ибо если с больным случается что-нибудь, кого следует проклинать? Кто возьмет на себя смелость снова вскрыть желудок или обнажить мозг, чтобы выяснить, совершена ли ошибка или, наоборот, операция проведена так, как нужно?

Моя мать погрузилась в глубокое раздумье, бросая на меня время от времени испытующие взгляды. Я чувствовал, что чем-то она не удовлетворена, но знал также, что точную причину своей неудовлетворенности она назвать была бы не в состоянии.

После того, как мы с отцом поболтали вдоволь о заработках врачей и возможных осложнениях в хирургии, мать достала белый конверт, на котором красовалось мое имя. В конверте находилось приглашение на церемонию бракосочетания моего друга Эйаля, которая должна была состояться в киббуце Эйн-Зохар, расположенном в пустыне Арава. Мои родители получили отдельное приглашение; Эйаль пригласил их, позвонив по телефону и настоятельно просил их приехать. К этому приглашению присоединилась и мать Эйаля, и сама невеста, Хадас, взяв трубку, добавила к словам жениха несколько теплых фраз. Похоже было, что всем им действительно важно было присутствие на свадьбе моих родителей, знавших Эйаля еще ребенком.

— Уж не собираетесь ли вы и на самом деле отправиться в пустыню? — в изумлении спросил я, и тут же выяснил, что да, собираются и уже твердо обещали это Эйалю, и намерены совершить это путешествие на их собственном автомобиле, чтобы после окончания торжеств продолжить свой путь до одного из тех роскошных отелей, что за последние годы выросли по берегам Мертвого моря, чтобы провести там еще несколько дней. То, что им пришлось отменить поездку в Тель-Авив, только усилило их жажду путешествий. А потому, вместо того чтобы, дождавшись меня, согласовать наши совместные планы, как они обычно и делали, они все решили без меня и даже забронировали уже гостиничные номера.

— Что вам делать на молодежной свадьбе в киббуце? — вопросил я с ехидной улыбкой. Но мать уже решила ехать, а потому мой вопрос — что заставляет их терпеть неудобства путешествия на старой машине — повис в воздухе; Эйаль просил их присутствовать на свадьбе, и они не хотели его обижать. Они помнили его еще с тех пор, когда он носился у нас по дому, и было время, особенно после того, как его отец покончил с собой, когда они относились к нему, как ко второму сыну. А кроме всего, им просто хотелось оказаться на свадьбе в киббуце, в самом сердце пустыни. По их расчетам, я должен был присоединиться к ним в Тель-Авиве, куда они могли за мной заехать, чтобы потом вместе добраться до Аравы, а после церемонии в киббуце отправиться в свою гостиницу на берегу Мертвого моря. Они уже заказали там номера и для себя, и для меня — разве есть что-нибудь плохое в том, чтобы устроить себе отдых на несколько дней? Но мне вовсе не улыбалась идея встретиться со старыми друзьями в сопровождении родительского эскорта. И я тут же отверг их предложение провести с ними на Мертвом море вместе даже одну ночь, сказав, что они должны будут двигаться к намеченной цели, не рассчитывая на меня, поскольку я буду на мотоцикле, с тем чтобы, не завися ни от кого, иметь возможность вернуться в Тель-Авив в любую минуту.

— Но у тебя теперь нет никаких обязательств перед больницей, — сказала мать, явно обиженная моим отказом сопровождать их во время отдыха.

— У меня есть другие обязательства, — отрезал я, не пускаясь в объяснения.

Они были очень обескуражены моим отношением к их планам, особенно мать, которой совсем не улыбалось путешествие в одиночку по дорогам пустыни, ибо она боялась заблудиться, зная привычку отца путать все, что можно, при пользовании дорожной картой, тем более что его врожденная гордость не позволяла ему остановиться на обочине и просить помощи у незнакомых людей. Но когда я убедился, что никакие препятствия — с моей помощью или без нее — не в состоянии заставить их нарушить обещание, данное ими Эйалю, я немного смягчился и обещал встретить их на выезде из Беер-Шевы. А затем, после свадьбы, довезти их до гостиницы. Здесь мать заметно расслабилась, и мы мило провели вместе этот субботний вечер. Я подробно рассказал им об очень сложной операции на мозге от начала и до конца, остановившись на новых для меня ощущениях, которые я испытал на месте анестезиолога, напомнивших мне об Индии, и на этот раз я охотнее рассказывал и о времени, проведенном в Калькутте, и о причалах в Варанаси, но даже не упомянул о Лазаре. Ни словом не обмолвился я также о необходимости подписать гарантийные обязательства, и только поздно вечером в субботу, прежде чем двинуться в Тель-Авив, моя мать напомнила мне об этом, после чего обе подписи были тут же поставлены.

И я отправился в обратный путь с подписанными гарантийными обязательствами и ощущением того, что еще одна нить протянулась между мною и Дори. Но ведь это абсурдно, с отчаянием думал я, что после моего любовного признания, и после того, как я оказался с ней в постели, я чувствовал себя так, будто находился в самом начале пути, и мне нужен был никчемный клочок бумаги в виде предлога для встречи с нею. Я знал, что мой телефонный звонок послужит ей хорошим поводом, чтобы избегнуть встречи, пусть даже она и сама не знала точно, чего же она хочет. Если правдой было то, что со мною она в первый раз изменила своему мужу, а я-то уж знал, насколько она привязана к нему, она, бесспорно, должна была испытывать сильнейшие угрызения совести за то, что она сделала, пусть даже она, хоть в небольшой степени, но искренне была влюблена в меня, или, на худой конец, просто желала продолжения того, что произошло между нами. А потому, бесспорно, я обязан был дать ей шанс порвать возникшую между нами связь еще до того, как мы встретимся снова, и тут не существовало для этого более простого и более действенного средства, как неожиданно появиться в ее офисе, как это сделал бы старый клиент, не нуждающийся для встречи в предварительной договоренности. Пусть даже по делу небольшой важности. И хотя я подозревал, что она испугается, увидев меня, она скоро поймет, что мое появление в ее конторе, которое, конечно же, поразит ее вначале, будет иметь лишь одну цель — показать ей, насколько она может мне верить, верить всецело, что это такой же акт доверия, как в момент, когда я, сбросив с себя одежды, предстал перед ней обнаженным, всецело в ее распоряжении, предоставив ей самой решать, какой выбор она желает сделать. Ну да, я ведь, кроме всего, находился в тот момент на ее территории, что уже само по себе защищало ее от любого неподобающего жеста или слова и позволило бы ей избегнуть любого со мной контакта — ведь у меня и на секунду не возникало мысли о возможности сексуального насилия и все мое поведение должно было свидетельствовать прямо об обратном — не только и не столько о сексуальной тяге, нет — речь шла о чем-то неизмеримо более глубоком, как если бы для меня это было единственным способом доказать ей, какого благонравного арендатора она получила в моем лице.

Возможно, что именно из-за той важности, которую я придавал своему внезапному появлению в ее офисе, я отменил его, хотя уже не раз и не два кружил по улочкам вокруг здания, кружил просто так, но и для того, чтобы увидеть, как она решительной своей походкой выходит из парадной двери, направляясь к месту индивидуальной офисной парковки. Да, я отменил свое появление, не желая торчать там между ожидающими своей очереди посетителями, имея при себе в качестве предлога лишь гарантийное обязательство и тем умаляя то сладостное ощущение нашей взаимной сопричастности, при мысли о которой у меня начинали дрожать руки. И так это длилось до того момента, пока я не увидел ее во сне, сразившем меня в середине дня, поскольку теперь, когда я сам был властелином своего времени, я приобрел привычку проваливаться в сладостный, долгий дневной, точнее, послеполуденный сон. В моем сне она стояла и в дружелюбной своей и доверительной манере разговаривала с Хишиным, который, прикинувшись в шутку больным лежал в палате на одной из кроватей. И этот незатейливый, простой сон почему-то возбудил меня до такой степени, что в тот же день, ближе к вечеру я купил пестрый шелковый индийский шарф, который я отыскал в одной из лавчонок на Басл-стрит и прямым ходом отправился в ее офис и спросил темноволосую секретаршу, которая запомнила меня по тому утру, когда мы организовывали всю ту суету, что предшествовала путешествию, и которая тепло приветствовала меня теперь, согласившись впустить меня на несколько минут, как только ее начальство освободится. Но оно освободилось как раз в эту минуту, и я вошел внутрь, плотно прикрыв за собою дверь, сел напротив нее не ожидая разрешения, после чего, не поднимая глаз, вручил ей гарантийное обязательство, подписанное моими родителями и сказал: