Ради тебя одной - Иосиф Гольман

– Только что. Спросил, не получила ли я газеты. Я сказала, что получила, – только что охранник принес, снизу. Он попросил развернуть.

– Сволочь! – еще раз выругался босс. – Что он сказал?

– Чтобы я показала вам листовку.

– И все?

– И что он через десять минут перезвонит.

Жаба внезапно повернулся к Константину и улыбнулся. Но такой улыбкой, что Вепрев решил при любом исходе дела сменить работу. Никаких «мерседесов» не надо.

– Я даю тебе шанс, – сказал Прохоров. «Слава богу!» – мысленно перекрестился Вепрев. Он не упустит этого шанса: либо покончит с бандой Береславского, либо вместе с ловким рекламистом разделается с собственным работодателем. Только все надо делать молниеносно. И – чужими руками. – И давай подождем звонка. Иди, Эллочка, и ничего не бойся. Когда этот… – у Прохорова не нашлось слов, – позвонит, переключишь звонок на меня.

– Он где-то рядом, – сказал Прохоров Вепреву. Тот думал так же.

Минут пять они сидели молча, пока телефон наконец не зазвонил.

– Да, – совершенно спокойно сказал Жаба, переключая разговор на внешний микрофон.

– Здравствуйте, Анатолий Алексеевич, – вежливо поздоровался Береславский.

– Здравствуйте, – сдерживая черный гнев, ответил Прохоров. – Вы все-таки не выполнили нашу просьбу.

– Нет, – честно ответил Ефим Аркадьевич. – Не выполнил.

– А жаль. Ваша заметка, конечно, очень неприятна для политика, но это дело адвокатов. Наших с вами взаимоотношений она не меняет.

– Какая заметка? – живо поинтересовался Береславский.

– Что вам надо? – не реагируя, спросил Прохоров. – Вы меня интересуете только в том случае, если покупаете наши акции. – Он был уверен, что ушлый рекламист наверняка записывает разговор на магнитофон.

– Меня не интересуют ваши акции, – спокойно сказал Ефим. – Более того, я хотел бы предложить вам купить наши ценные бумаги. Это может спасти вас от разорения.

– От чего? – усмехнулся Жаба.

– От разорения, – повторил Береславский. – А также от краха, катастрофы, депрессии, СПИДа и кровавого поноса. Выбирайте что нравится.

– А вы не просто наглец, – даже с каким-то удовлетворением произнес Прохоров.

– Да, не просто, – согласился собеседник. – Наглость – это попытка добиться чего-либо без весомых аргументов. А у меня – весомые.

– Что вы предлагаете? – спросил Прохоров. Конечно, этот бизнес-сопляк, вставший на тропу войны, его не пугал. Его больше пугало потерянное время. Он отдавал себе отчет, что следующие выборы, скорее всего, пройдут уже без него. А может, депутаты почтут память коллеги еще и в нынешнем созыве. Но он не собирался отнять у себя сладкое удовольствие мести.

– Я хотел бы к вам сейчас заглянуть.

– С какой целью?

– Сделать вам предложение.

– Делайте.

– Нет. Либо лично, либо никак.

– А если – никак?

– Значит, вы меня не увидите, а мое предложение будет снято с рассмотрения.

Прохоров посмотрел на Вепрева. «Пусть приходит», – губами сартикулировал тот.

– Когда вы будете здесь? – спросил Жаба у собеседника.

– Через пять минут.

– Хорошо, – сказал Прохоров и нажал на кнопку отбоя.

– Чего он хочет? – спросил Вепрев.

– Помнишь роман, из которого он берет цитаты? – вопросом на вопрос ответил начальник.

– Да.

– Там молокосос убил двух крутых сразу. Именно потому, что от него этого не ожидали. И еще потому, что, как ты говоришь, его загнали в угол.

«Прощен?» – не поверил своим ушам Вепрев.

– Догола обыщем, но оружия у него не будет.

– Да уж, пожалуйста, – улыбнулся Прохоров. Не может быть у такого урода ничего серьезного. Не тот ресурс. А если он романтично припрется сюда с пушкой, это все упростит. – И насчет Испании все остается в силе, – добавил Анатолий Алексеевич. Вепрев постарался не показать, что эта часть приказа ему не нравится. Много лишних хлопот. И никакого эффекта.

Когда Ефим перезвонил, у меня упало сердце. Пожалуй, только теперь я понял, во что ввязался.

Он пошел в дом Жабы. А я остался здесь, у амбразуры, закрытой полиэстровой сеткой. Береславский меня во все уже посвятил. Ткань, на которой печатают наружную рекламу, – это поливинилхлорид, армированный полиэстровой сеткой. Просто-таки необходимая мне информация. Особенно – сейчас.

Я достаю нож и вырезаю кусок, закрывавший сектор обстрела. Конечно, дырку пятнадцать на пятнадцать сантиметров на фоне здоровенной «драпированной» стены не очень-то заметишь, но именно сейчас наблюдение может быть усилено. А может – и нет. Режим секретности нашего мероприятия, похоже, удалось сохранить.

Я навожу прицел на искомую точку нарисованного на баннере мобильника.

Все. Я готов.

Самое страшное – если он не сумеет мне позвонить. Тогда я начну стрельбу в тринадцать тридцать. Ровно. В белый свет как в копеечку. Не зная, есть ли кто в кабинете или нет. А самое главное – не зная, в какой стороне кабинета в данный момент находится Ефим. Но – такой уговор. И Береславский взял с меня страшную клятву, что я открою огонь, несмотря ни на что.

Я в сотый раз проверил снаряженные магазины. Их – четыре. Двадцать огромных, чудовищных патронов. Если бы не дульный тормоз – как на артиллерийских системах, – отдача снесла бы меня к задней стене студии. Все пули – с металлокерамическим тяжелым сердечником. Они должны прошить полкирпича и стену-перегородку, как раскаленная игла – сливочное масло. Лучше их только патроны с сердечником из обедненного урана, наподобие тех, что использовали американцы в войне в Заливе. Но я таких в своей боевой практике не применял, только читал о них в специальной литературе.

Время тянется медленно-медленно, мое сердце стучит чуть не вдвое быстрее секундомера. Хотя обычно они идут вровень.

Что они там с ним делают? Ох какое поганое ощущение: твой друг идет в атаку, а ты сидишь в тылу. И такое чувство вины, что перебивает даже страх смерти.

Я еще раз проверил прицел. Точно в середку кнопки меню на нарисованном сотовом телефоне. Хотя с большим удовольствием я бы влепил один из снарядиков в глаз нарисованному ублюдку. Он у меня вторая по желанности цель после Жабы.

Неужели эту тварь с телефоном рисовал наш Сеня Тригубов? Он тут рассказал мне ужасную историю, как ему по суду дали шесть месяцев, правда – условно. Я сначала не поверил, пока он не показал мне справку из ГУИНа – Главного управления по исполнению наказаний.

Сенину квартиру заливало водой с крыши, и он постоянно ходил жаловаться управдому. Раз ходил, два ходил, десять, все без толку. Мало того что не принимали мер, так еще и обзывали по-всякому, после стояния в очередях. Не знаю, кто уж ему посоветовал, а может – сам придумал, но решил Сеня, что в нашей стране уважают только крутых. Пришел, разорался, бандитами стращать начал. И действительно сначала напугал. Даже обещали залить крышу гудроном.

А потом случилась промашка. Войдя в роль, он схватил толстую книгу – бухгалтерскую, наверное – и швырнул ее с грохотом на подоконник. Да так, что стекло треснуло. Домоуправ, поняв, что имеет дело с реальным человеком, уже был готов и на ремонт внутренних помещений. Но здесь Сеня досадно прокололся, не только потеряв достигнутые преимущества, но и отступив далеко назад от стартовых позиций.

Дело в том, что глупый Сеня, начав дебош, не продолжил его логично. Скажем, кулаком по домоуправскому хребту. А, наоборот, кинулся извиняться и обещать заплатить за нанесенный ДЭЗу ущерб. Тем самым полностью выдав свое мерзкое интеллигентское нутро.

А раз так – бояться домоуправу уже нечего. Вызвали милицию, составили протокол, тут же нашлись свидетели. Ну и, конечно, главным свидетелем обвинения оказался сам Сеня Тригубов, с готовностью подтвердивший свой акт протеста, выполненный в форме мелкого хулиганства. К тому же – на территории государственного предприятия. Ему так в суде и объяснили. Если бы он дал домоуправу в глаз на улице – было бы совсем другое дело. Или разнес бы стекла в его частной квартире. А поднял руку на государство – получи, гад, по полной программе.

Так наш Сеня стал уголовным авторитетом в рамках отдельно взятого рекламного агентства. Смеялся даже Ефим Аркадьевич, признанный в нашем агентстве романтик. Но у него к романтизму хоть чувство самосохранения добавлено, в достаточном количестве, а у Сени – только романтизм. Чистой воды.

Зря я об этом вспомнил. Ведь мы с Ефимом сейчас тоже подняли руку на государство. Причем на самую его верхушку: представителя высшей законодательной власти. Ефима я постараюсь отмазать: ему можно только подготовку пришить – он ведь тоже был под обстрелом, – да и доказать эту подготовку без моей помощи нельзя. А я – не помогу.

Мне же самому надо будет стать на некоторое время невидимым. Вместе с Алькой. Наверное, Береславский прав, собираясь сделать меня на пару лет их иностранным представителем. «Заодно и иностранное представительство откроем», – улыбнулся он. И еще он намекнул, что, если Жаба сдохнет, дело спустят на тормозах: совсем сбрендивший Прохоров очень многим мешал и многих раздражал. Может, и в самом деле время прохоровых ушло?