Преступный режим. «Либеральная тирания» Ельцина - Руслан Хасбулатов

В качестве конституционной нормы постоянные принци­пы здравого смысла вызывают к жизни идею естественного права, «высшего закона», или jus gentium, который римский законодатель Гай называл «тем законом, что естественный здравый смысл устанавливает среди людей»[4]. Естественно­му праву придается конкретный смысл в сцене из «Антиго­ны» Софокла. Один из братьев Антигоны, Полиник, участ­вовал в осаде города Фивы. Среди защитников был его брат. Оба они погибли, встретившись в битве лицом к лицу. Хотя правитель Фив Креонт приказал оставить тело Полиника непогребенным на поле битвы, Антигона не подчинилась указу и похоронила брата. На вопрос, намеренно ли она ре­шилась не подчиниться закону, Антигона отвечает:

Не Зевс его мне объявил, не Правда,

Живущая с подземными богами

И людям предписавшая законы.

Не знала я, что твой приказ всесилен

И что посмеет человек нарушить

Закон богов, не писанный, но прочный.

Ведь не вчера был создан тот закон —

Когда явился он, никто не знает.

И, устрашившись гнева человека,

Потом ответ держать перед богами

Я не хотела.

Даже Гемон, сын Креонта, говорит отцу, что тот «сам на­рушил закон богов». Хору понадобилось всего шесть слов, чтобы определить суть конституционализма: «Где правит сила, там нет права»[5].

Доктрина естественного права проникает в американ­ский конституционализм через «Второй трактат о граждан­ском правлении» Джона Локка (690 г.). Локк считал, что люди, живущие в царстве природы, должны управляться законом природы, который обязывает каждого вести себя определенным образом. Здравый смысл, «который и явля­ется этим законом, учит все человечество, которое к нему обращается, что все равны и независимы и что никто не дол­жен причинять другому вреда в его жизни, здоровье, свобо­де или имуществе». Однако пристрастное и невежественное человечество так и не постигло закон природы. Будучи при­званы судить, люди слишком жестоко наказывали других и прощали собственные проступки. В результате, по мягкому выражению Локка, в царстве природы возникало «беспо­койство» и порождало необходимость в третейском судье для разрешения споров[6].

Хотя Локк рассматривал законодательную власть как власть высшую, она не имела права быть своевольной. Цель законодательства заключалась в охране жизни, свободы и имущества. Если окно отступало от этих целей, люди ока­зывались в состоянии худшем, чем первобытное. В этом слу­чае люди вольны были распустить правительство и создать новую законодательную власть[7].

Философия Локка воодушевляет Декларацию неза­висимости. В первой же фразе объясняется, что разрыв с Англией был необходим, чтобы американцы могли «за­нять среди сил земных отдельное и равное место, на кото­рое дают им право Законы Природы и Господь Бог». Идея конституционализма, подчеркивающая свободы личности и философию правления Локка, появляется уже в следую­щем параграфе:

«Мы считаем эти истины самоочевидными: что все люди созданы равными, что они наделены Создателем опреде­ленными неотъемлемыми правами, и в том числе на Жизнь, Свободу и стремление к Счастью; что для защиты этих прав среди людей создаются правительства, черпающие свою справедливую власть из согласия управляемых; что когда бы какая-либо форма правления ни стала разрушительной для этих целей, люди вправе изменить или упразднить ее и создать новое правление».

Это мнение приводит нас к последним двум элементам конституционализма Болингброка: (1) правление направ­лено на определенные постоянные объекты обществен­ного блага, и (2) общество дает согласие на то, чтобы им управляли. Оба эти элемента совпадают с точкой зрения Локка, который считал, что власть закона, «в своих самых широких пределах», ограничена общественным благом об­щества.

Принцип общественного согласия и общественного кон­троля подразумевается в уверенности Локка в том, что пра­ва человека существовали задолго до возникновения инсти­тута правления. Если правительство не защищает эти права, люди могут сменить правительство. В этом смысле общест­венная интерпретация естественного права и конституцио­нализма, развившаяся со временем, становится основным испытанием легитимности гражданского права. Общество никогда не согласится быть управляемым тираническим или деспотичным режимом. Оно никогда не утрачивает кон­троль над создаваемым им правительством. И хотя режимы подобного рода существуют и даже опираются на написан­ную конституцию, они не являются конституционными формами правления.

Убежденность в том, что индивидуумы сохраняют оп­ределенные права, которые никогда не передаются прави­тельству, лежит в основе взглядов других политических фи­лософов. Спиноза верил, что никакой человеческий разум не может полностью находиться в ^распоряжении другого, потому что «никто по своей воле не может передать свое ес­тественное право на свободное мышление и суждение или быть принужденным это сделать». Любое правительство, пытающееся контролировать умы, является тираническим по определению. Стремиться предписывать, что истинно и что ложно, или каких взглядов следует придерживаться людям в молитве Богу, — значит оскорблять суверенность. «Все эти вопросы, — говорил Спиноза, — относятся к есте­ственному праву человека, от которого он не может отречься даже с своего собственного согласия»[8].

Злоупотребление властью последним президентом, особенно Линдоном Джонсоном и Ричардом Никсоном, породило ряд рутинных и удобных аргументов в пользу доктрины раздельных властей. Оппоненты президентской власти утверждали, что создатели конституции не доверяли правительству (особенно исполнительной власти) и пыта­лись использовать контроль и баланс, чтобы воспрепятство­вать тирании. Хотя создатели конституции действительно построили систему, призванную ограничивать власть, это составляло лишь часть их намерений.

Говорят, что власти разделяют, чтобы сохранить свобо­ды. Но разделение может и разрушать свободы. Француз­ские конституции 1791 и 1848 годов представляют собой честолюбивые попытки создать жесткое и догматическое разделение властей. Первый документ породил правление Наполеона Бонапарта, а следующая попытка привела к по­явлению Второй империи[9].

Система сдержек и противовесов (контроля и баланса) не противоречит доктрине раздельных властей. Они допол­няют друг друга.

Каждый новый Президент, который приходит в Белый дом, через некоторое время пребывания в должности осоз­нает степень такого конституционного разделения неза­висимо от того, кто составляет большинство в конгрессе, партия президента или ее соперник. Так и должно быть. Президент не разделяет с конгрессом свое право помилова­ния, а конгресс не делится с судами своей властью в области налогообложения и ассигнований (хотя судейские и прини­мают участие в определении предельных размеров льгот). В 1974 году Верховный суд определил разделение властей в федеральном правительстве, заявив, что полномочия, вверенные федеральным судам Статьей III Конституции, «могут быть поделены с исполнительной властью не более чем, скажем, глава государства может поделиться с судами правом вето или конгресс разделить с ним право отменять вето Президента»[10].

Долгосрочность доктрины. Прошел ли баланс полити­ческих институтов, задуманных создателями Конституции, проверку временем? Или события опрокинули теорию? Токвилл, одобрительно цитируя Джефферсона, считал, что «ти­рания законодательства» в Америке будет длиться в течение ряда лет, прежде чем ее сменит тирания исполнительной власти[11]. И все же президентская власть, достигнув верши­ны при Аврааме Линкольне, поникла перед лицом настой­чивого и восставшего конгресса. В 1885 году Вудро Вильсон писал, что Конституция 1787 года являлась формой правле­ния скорее по названию, чем на самом деле, «форма Консти­туции предусматривала прекрасно пригнанный, идеальный баланс, в то время как реальная форма нашего правления является просто схемой верховенства Конгресса»[12].

Двумя десятилетиями позднее, алчно поглядывая на Бе­лый дом, Вильсон возвещал, что Президент «должен отныне и навсегда быть одной из величайших сил в мире... Мы толь­ко начинаем рассматривать должность Президента в этом свете; но именно такой свет все больше и больше будет на него падать...»[13]. Согласно его анализу, новым источником президентской власти являлось бремя международной от­ветственности, возложенное на Соединенные Штаты. Ве­ликая депрессия 1930-х годов в сочетании с личными ка­чествами Франклина Д. Рузвельта придала новый импульс исполнительной власти.