Дорогой длинною - Анастасия Дробина

– Брось. Все рты не заткнешь.

Илья нахмурился, прикрикнул на заигравшую ни с того ни с сего кобылу, смахнул с плеча пристроившегося на нём слепня. Помолчав, сказал:

– Я Настьке обещал, что по базарам она бегать не будет.

Варька только отмахнулась и вскоре замедлила шаг, понемногу отставая и снова пристраиваясь позади телеги. Илья продолжал идти рядом с лошадьми, ожесточённо грыз соломинку, тёр кулаком лоб. Думал о том, что, как ни крути, сестра права; что в таборе, где испокон века еду на каждый день добывали женщины, где любая девчонка чуть не с пелёнок кричит: "дай, красавица, погадаю!", Насте будет совсем непросто. Да что Настька… Себя бы самого вспомнил, когда полгода назад в город явился… Илья невесело усмехнулся, вспоминая себя и Варьку, явившихся в хор: неотёсанных, диких, не умеющих ни встать, ни повернуться… Хорошо, что кончилось всё, и не дай бог теперь даже во сне этот город увидеть… Он, Илья Смоляко, снова идёт, как прежде, по дороге рядом со своими конями, ловит носом ветер, впереди - встреча с табором, целое лето кочевья, степи и дороги, и шумные конные базары, и магарыч по трактирам, и непременное вечернее хвастовство в таборе между цыганами: кто выгоднее продал, кто лучше сменял, кто ловчее украл… И жёлтая луна над шатрами. И ржание из тумана лошадей, и девичий смех, и река - вся в серебряных бликах, и долевая песня, теребящая сердце, и ночная роса, и рассветы, и скрип телег, и… И никогда он больше от этого не уйдёт, и не променяет ни на какие городские радости. Таборным родился, таборным и сдохнет, с судьбой не спорят. А вот Настя… А может, и обойдётся ещё. Обойдётся наверняка, уговаривал сам себя Илья, сбивая кнутовищем выросшие вдоль дороги мохнатые стебельки тимофеевки. Настька - цыганка всё-таки, в крови должно быть хоть что-то… да и привыкают бабы ко всему быстрее. Вон, Варька в Москве уже через неделю довольная бегала и платья городские так носила, будто родилась в них.

Чем Настька хуже? Научится, пооботрётся, привыкнет. А начнёт рожать – и вовсе свой хор позабудет, не до печали станет. Рожать у баб - наиглавное занятие… Рассудив таким образом, Илья окончательно повеселел, позвал сестру, кинул ей поводья и на ходу вскочил в телегу.

Настя спала среди подушек и узлов, свернувшись комочком и натянув на себя угол Варькиной шали. Платок сполз с её волос, освободив мягкую, густую, иссиня-чёрную волну, в которой ещё путались стебельки сухого сена.

Умаялась, усмехнулся Илья, садясь рядом и стараясь не шуметь. Долго смотрел не отводя глаз на её чистое, смуглое, строгое лицо, на густую тень от опущенных ресниц, лежащую на щеках, полуоткрывшиеся во сне мягкие, розовые губы, тонкую руку, запрокинутую за голову… Какая же красота, отец небесный, глаза болят, плакать хочется, когда смотришь, краше иконы… Илья вздохнул, отвернулся. Увидел торчащий из узла угол Варькиного зеркала. Придвинулся, заглянул, поморщился. В который раз подумал: вот образина-то… Чем он Настьке глянулся, до смертного часа гадать будет - не догадается…

– Илья… Он, вздрогнув, обернулся. Настя, сонно улыбаясь, смотрела на него из-под опущенных ресниц. Илья смущённо, словно его застали за чем-то дурным, отодвинулся от зеркала.

– Ты чего? Ты спи… Разбудил, что ли?

– Нет, я сама…

– Как ты, девочка? Ноги не болят? Под солнцем не уморилась?

– Да хорошо всё, не бойся. И вовсе, не… не беспокойся. Я… - Настя виновато улыбнулась. - Я ведь слышала, что вы с Варькой говорили. Я всему научусь. У меня прабабка таборной была… А что смеяться будут - так ничего, встряхнусь да пойду. Мне… Илья не дал жене договорить, губами закрыв ей рот. Обнял, притянул к себе, чувствуя, как дрожат руки, как снова горячей волной подступает одурь.

– Илья! Илья! - всполошилась Настя. - Да что ж ты делаешь?! Дэвлалэ, стыд какой, там же Варька… Она девка, ей нельзя… Илья, уймись!!!

– Моя Настька… - шептал он, задыхаясь, неловко целуя губы жены, лицо, руки, отталкивающие его. - Моя, господи, моя… Ты меня любишь? Ну, скажи, не ври только, - любишь?!

– Люблю, люблю, успокойся, ради бога… Дождись ночи, бессовестный, нельзя же так… Илья, да что ж это такое, уйди отсюда!!! - Настя толкнула его в грудь, и Илья неловко выскочил из телеги. Посмотрел на Варьку. Та с независимым видом вышагивала по дороге. Краем глаза покосившись на брата, фыркнула. Широко улыбнулась и запела - во весь голос, заглушив звенящего под облаками жаворонка:

– Ай, мои кони, да пасутся, ромалэ, в чистом по-о-оле!..

Глава 3

На третий день миновали Можайск. Погода стояла сухая, тёплая, солнце катилось по небу, как начищенный таз, источая не по-весеннему жгучую жару. Погони из Москвы, которой опасался Илья, так и не последовало, торопиться уже было некуда, и он не гнал гнедых. Выезжали до рассвета, неспешным шагом ехали целый день, к закату искали речушку или полевой пруд, чтобы набрать воды для ужина и дать напиться коням, разбивали шатёр. Еды Варька захватила из Москвы в достатке, и идти в деревню побираться ей ещё ни разу не пришлось. Илья и Настя спали в шатре под пологом; Варька располагалась снаружи, стеля себе на траву старую перину, – как ни настаивала Настя, чтобы она тоже забралась в шатёр.

– Еще чего! - смеясь, отмахивалась Варька, когда Настя в сотый раз выглядывала из-под полога и манила её. - Я ночью спать люблю, а не непотребство всякое слушать. Всё, спокойной ночи вам. - и Варька сворачивалась на перине клубком, накрываясь с головой шалью.

Через три дня кончилась еда. Варька утром вытряхнула из котелка две последние сморщенные картошки и ссохшийся кусок солёного сала.

– На день вам хватит?

Настя кивнула, Илья кисло поморщился. Варька пожала плечами и объявила:

– До вечера дотянете! А остановимся у Крутоярова, схожу туда. - поймав взгляд Насти, она пояснила, - Деревня большая, богатая, скотины много держат, и барин бывший при них же живёт. Чем-нибудь да разживёмся.

– Как же… - проворчал Илья. - У них сейчас тож животы к спинам подводит, ещё не отпахались даже, хлеб прошлогодний вышел весь. Дулю с маком они подадут!

– Значит, дулю с маком есть и будешь. - невозмутимо сказала Варька. – Едем, что ли?

Илья угрожающе пошевелил кнутом. Варька с притворным ужасом прыгнула в телегу. А Илья, поймав испуганный взгляд стоящей у колеса жены, поспешно опустил кнут и, пряча глаза, заорал на лошадей:

– Да пошли, что ли, дохлятина, живодёрня на вас!..

Гнедые неохотно тронули с места. Настя на ходу тоже забралась в телегу, уселась рядом с Варькой, которая ловко щёлкала семечки, выкидывая шелуху в убегающую из-под колёс пыль. Через полчаса молчаливой езды Варька удивлённо покосилась на невестку:

– Чего это ты смурная? Спала плохо? Ложись сейчас да подремь малость… Дорога длинная ещё.

– Я - нет… - Настя тихо вздохнула. Осторожно взглянула на Варьку. Та ответила ещё более изумлённым взглядом.

– Да что с тобой, сестрица?

– Варька… Ничего, если спрошу? Илья, он… Он что, кнутом тебя бил когда?!

С минуту Варька ошарашенно хлопала ресницами. Затем схватилась за голову и залилась таким смехом, что Илья, идущий впереди, сердито обернулся.

– Ты чего регочешь, дура?! Кони шарахаются!

– Иди, иди… - вытирая слёзы, отмахнулась от него Варька. Затем шумно перевела дух, подняла глаза на Настю.

– Ну, сестрица, умори-ила… Не бойся, тебя он в жисть не тронет. На том крест поцелую.

– А тебя? - упрямо спросила Настя.

– Да что ж ты пристала, как репей осенний! - рассердилась Варька. - Ну, было дело один раз! Да не ахай ты, говорю, - один! Разъединственный, и тот нечаянно! Илья тогда с базара злой пришёл, пьяный, - проторговался… А я под руку попалась, сама была виновата. Он всего раз меня и зацепил, и то скользом, я к Стехе в шатёр сбежала, спряталась. Лежу там под периной, реву… Не больно, а обидно, сил нет! А наутро Илья проспался - и не помнит ничего! Я уж отошла, ему и говорить не хотела, так цыгане рассказали. - Варька с досадой поморщилась. - Весь день потом около меня сидел, подмазывался…

– Сколько вам лет тогда было? - тихо спросила Настя.

– Ой, не помню… Может, шестнадцать, а может, восемнадцать. Не мучайся, Настька. Ничего такого не будет. Да если он к тебе прикоснётся, я сама ему горло переем! Пусть потом хоть убивает!

Настя задумчиво молчала. Варька, озабоченно косясь на неё, затянула было негромкое: "Не смущай ты мою душу…", но невестка так и не присоединилась к ней.

К Крутоярову приехали засветло: солнце едва-едва начинало клониться к закату и висело потускневшей монетой в блёклом от жары небе. Илья остановил лошадей на окраине деревни, на пологом берегу узкой речонки, лениво текущей между зарослей ракитника, распряг уставших гнедых, вытащил жерди для шатра.

– Выбрал место, чёрт… - пробурчала Варька, с сердцем ломая о колено сухие ветви для костра. - На самом конском водопое! Со всей деревни сюда, поди, гоняют!