Кунигас. Маслав - Юзеф Игнаций Крашевский

Рим и империя одинаково пострадают от этого». Я говорил горячо, со слезами в голосе. Император призадумался. И с этой минуты все и определилось. На другой день я узнал от самого Генриха, что он похлопочет перед папой об участи костелов, а Казимиру, если он задумает вернуться в Польшу, даст в помощь шестьсот вооруженных воинов.

— Оттуда мы уже ехали, успокоенные; нам оставалось только найти короля.

— При дворе королевы Рыксы тщательно скрывали местопребывание Казимира. Известно было только то, что он обучается наукам среди духовных и что мать была бы очень склонна видеть его в монашеском одеянии. Пришлось ездить из одного монастыря в другой, стучась в двери, и просить гостеприимства как бедные странники. Из опасения, чтобы от нас не скрыли того, кого мы искали, мы даже не говорили, откуда и с какою целью путешествуем, и боялись признаться, что едем от Гнезьна…

— Но в монастырях, когда мы упоминали о сыне Рыксы, все молчали, не желая или не умея ничего сказать о нем.

— Печально было это наше путешествие, когда мы, как бедные, покорные сироты, искали своего короля, который скрывался от нас.

— Но как же вы нашли его? — спросил Лясота.

— Как? Просто каким-то чудом! — вздохнув, отвечал Топор.

— Мы уже было совсем потеряли надежду. Но однажды вечером, когда мы остановились на ночь в маленьком бенедиктинском монастыре, сидели за столом за общей трапезой, один из странствующих монахов начал рассказывать о богобоязненном юноше, который недавно только прибыл туда из Зальфельда и прилежно занимался науками. А был он, как говорила молва, знатного, чуть не королевского рода, — хотя имя его держали в строгой тайне.

Тут уж на нас снизошло как бы откровение Божие, и мы решили, что рассказ этого монаха является для нас указанием с неба. На другой день, никому ни слова не говоря, мы пустились в путь в указанный город и, после долгих и утомительных скитаний по опасным дорогам, постучались у дверей монастыря при костеле Святого Иакова.

Нас привели к настоятелю монастыря Альберту, который спросил нас о цели путешествия, и когда мы сказали ему, что нас привело сюда желание увидать лично святые места и поклониться им, приказано было принять нас в монастырь.

Когда мы въезжали во двор, некоторые из наших случайно встретились с королевским слугою Грегором и узнали его; после этого мы уже были вполне уверены, что найдем здесь и самого короля.

С бьющимися сердцами шли мы на трапезу в общую столовую.

Уж много лет многие из нас не видели Казимира, но все хорошо помнили черты его юношеского лица, и, когда он вошел в черной одежде и занял назначенное ему место подле настоятеля, все внутренности наши перевернулись. А сам королевич, хоть уж, конечно, не ждал, что мы искали его, и, может быть, даже и лиц наших не помнил, все же, заметив нас издали, задвигался на месте, словно что-то вспомнив. Но наше молчание успокоило его, и он перестал обращать на нас внимание.

Когда трапеза окончилась и была произнесена благодарственная молитва, Казимир поднялся и пошел вслед за другими. Но нами овладело беспокойство, и нам уж трудно было оставаться в неизвестности; мы заступили ему дорогу и пали перед ним на колени.

Он испугался и отступил, сложив руки и говоря:

— Что вам нужно от меня? Кто вы такие?

Монахи тотчас окружили его, словно собирались защищать от нас. Тогда, целуя край его одежды, я решился заговорить, прося его смилостивиться и спасти нас так, как будто через меня умоляла его вся наша страна:

— Государь наш милостивый! Смилуйся над нами! Тебя скрыли здесь от нас, но мы и сюда пришли за тобой. Сжалься над опустошенным краем, в котором ты родился, сжалься над разрушенными костелами, где находят себе приют дикие звери, сжалься над рыцарством своим, осужденным на резню, над неотомщенной кровью и слезами. Вернись к нам, умоляем тебя об этом, вернись и царствуй над нами!

Слезы потекли из глаз королевича, и он сказал растроганным голосом:

— С вами случилось только то, что вы заслужили своей изменой мне и матери моей. Вы сами изгнали от себя кровь ваших королей. Оставьте же меня мирно окончить здесь мою жизнь. Я навсегда отказываюсь от земной короны, чтобы приобрести взамен ее корону небесную. Хочу жить в тишине и служить только Богу.

Но когда он отступил, как бы собираясь уходить, мы на коленях поползли за ним и преградили ему дорогу.

— Если не нас, то хоть детей наших пожалей, спаси веру христианскую! — вскричал я, протягивая к нему руки. — Ту веру, которую привил нам своей кровью твой дед и прадед и которую ты должен беречь и охранять. Ты, государь, рожден не для тишины монастыря, а для суда и расправы над нами, для власти и для борьбы. К тебе протягивает руки несчастная страна — спаси, мы гибнем без тебя!

— Спаси нас! — закричали за мной и все остальные, обнимая его ноги.

Рыданья прерывали наши речи, и с нами вместе плакал королевич и все бывшие с ним монахи. Но на все наши мольбы Казимир повторял только одно:

— Я не могу идти с вами… Я исполняю приказание императора, волю моей матери и мою собственную, принося мою жизнь в жертву Богу.

Но мы лежали у ног его и просили неотступно, так что он под конец смягчился и стал колебаться в своем решении.

Потом мы проводили его до его жилища, которое находилось рядом с монастырем, и он расспрашивал нас о Польше, о костелах и замках и обо всех наших несчастных.

Он жил здесь как духовное лицо, почти как монах, окруженный небольшим двором, совершенно не соответствовавшим его княжескому сану, ел за общей трапезой со всеми монахами и присутствовал на их общих молитвах. Казалось, он не желал ничего другого и совершенно не стремился к власти.

— Милостивый государь! — говорили мы ему. — Мы приносим тебе не золотую, но терновую корону, и ты должен принять ее во имя Христа, который носил ее. Смилуйся над бедными! Чехи опустошили землю, язычество подняло голову и повсюду взяло верх. Маслав с пруссаками ведет с нами борьбу и берет в плен твоих рыцарей. Неужели дело, за которое мы проливали нашу кровь, так бесславно погибнет?

— Если бы я отдал вам всю свою кровь, — возразил Казимир, — то и это не принесло бы вам пользы. Моих двух рук недостаточно для борьбы с тысячеруким врагом.

И только тут я признался ему, что, прежде чем прийти сюда,