Живой пример - Зигфрид Ленц

— Меня, во всяком случае, последний вариант убедил, — говорит доктор Зюссфельд, — и я присоединяюсь к тому, что высказывал здесь господин Пундт: пример пробуждает активность, дает толчок мысли. Вот теперь, господин Пундт, можете налить и мне, но, прежде чем я выпью, я хотела бы сказать вам следующее, господин Хеллер. Конечно, найдутся основания сложить вещички и прекратить наши поиски. Конечно, мы можем заявить, как тот старый заблудившийся мракобес: нет большего кощунства, нежели блуждать в поисках смысла и приписывать смысл некоторым суждениям и поступкам. Если бессмысленно все, то бессмысленны, разумеется, и примерные поступки, уж они-то особенно. Но я ежедневно убеждаюсь: да, есть смысл что-то делать, пусть только для того, чтобы не дать загнать разум в угол, или, как говорила Люси Беербаум, чтобы чужие страдания не перестали нас к чему-то обязывать.

Хеллер поднимает пустую рюмку, желая здоровья Рите. Хеллер одобрительно кивает.

— Вы сегодня в ударе, я даже не осмеливаюсь огласить свой собственный вариант.

— Так у вас есть вариант? — спрашивает Рита Зюссфельд, и Хеллер отвечает:

— В жизни Люси Беербаум непременно что-нибудь да найдешь.

И он должен отметить — без всякой задней мысли, — что ему еще не случалось «просвечивать» — он так и говорит «просвечивать» — чью-либо жизнь, где бы существовала столь нерасторжимая связь между личностью и обстоятельствами — стихийная, словно возникающая сама собой. И вот чему, по его мнению, следует учиться у этой женщины: стремлению пробуждать в других тревогу и участие. Под этим углом зрения надо рассматривать и главу, которую он решил вынести на обсуждение, отрывок из книги «Цена надежды», название ему можно будет придумать потом.

— Вы готовы слушать? Итак:

Они привели Никоса обратно, толкнули на нары и сразу ушли, следующего не взяли. Не удостоили взглядом ни Люси, ни Алексиса, словно узнали уже достаточно или же хотели придержать их для какого-то особого случая. Их оставили в холодном помещении без решеток, но один из тех двоих занял пост в коридоре у дверей.

Никоса качало, губы у него распухли, верхние пуговицы на рубашке были оборваны. Он отвернулся к окну, скорчился; казалось, он слушает, что делается у него внутри. Алексис тихо подошел к нему, положил руку на плечо, слегка встряхнул и заставил повернуться к себе лицом:

— Быстро, Никос, пока они не взяли следующего.

Человек на нарах сразу обмяк и стал валиться на стену, он не то чтобы остался безучастен к вопросу, он, видимо, еще не в состоянии был его понять. Алексис не отставал и не сдавался; похлопывая Никоса по щекам, он подтянул его к краю нар и прошептал:

— Все было как договорились? Скажи — да или нет?

Вначале Никос смотрел на него отсутствующим взглядом, как будто у него выпало из памяти, о чем они договорились, а потом ответил; подняв глаза, с выражением мучительного удивления, сказал без слов: «А как же иначе? Неужели ты мог плохо думать обо мне?»

Алексис бережно уложил его, поднял ему ноги на нары.

— Хорошо, Никос, — сказал он, — и от меня они услышат то же самое, это я тебе обещаю, — и он склонился пониже над товарищем; закрыв глаза, тот почти беззвучно шевелил губами, пытаясь словами подтвердить то, что уже выразил молча:

— Мы вдвоем… я им сказал… мы вдвоем написали эту статью… они ведь только это и хотели узнать… кто написал «Плетку»… Все, как договорились.

Алексис бережно отер ему лоб, подозвал Люси, стоявшую у дверей, и прошептал:

— Он взял все на себя. Я сделаю то же самое. Не вздумай ни в чем сознаваться, Люси.

— Я должна сознаться, — сказала Люси. — Я написала статью, и я в этом сознаюсь.

— Нам будет легче, — сказал Алексис, — если мы будем знать, что наша газета выходит по-прежнему.

— Она будет выходить, — сказала Люси.

— Но нам нужны твои статьи. Надо, чтобы ты продолжала писать, поэтому тебе нельзя ни в чем сознаваться, Люси.

— Вам будет легче, — возразила Люси, — а мне? Если меня выпустят, я все время буду думать о том, что вы для меня сделали, я такого бремени не выдержу. Везде и всюду вы будете со мной.

— Ты нужнее, чем мы, — сказал Алексис, — вот почему мы берем это на себя. Никто из товарищей не понял бы, если бы мы вернулись, а ты — нет.

— От вас зависят другие, — заявила Люси, — а я одна.

Они быстро отстранились друг от друга и повернулись к двери, которую кто-то распахнул толчком снаружи. Вошли двое худых, хмурых мужчин в портупеях, кивком указали на Алексиса, объявили: «Теперь ты», — и, встав у него по бокам, вывели в коридор.

Люси бросилась к двери, прижала ухо к прохладному гладкому дереву и прислушивалась к их шагам, пока они не затихли вдали.

— Садись, — сказал Никос, — так ты ничего не узнаешь, садись сюда, тебе недолго ждать. Скоро твоя очередь.

Люси подошла к нему и села в ногах.

— Они били тебя?

— Память, — ответил Никос. — У меня, видишь ли, плохая память, и они решили ее освежить.

— Почему, почему ты это для меня сделал? — спросила Люси.

— Не для тебя, — произнес он, — вернее, не для тебя лично. Мы обязаны сделать все, чтобы в газете появлялось больше таких статей, как «Плетка», а это твое дело. Слышала бы ты, как они об этом говорят. Невольно задаешься вопросом, чего тут больше, злобы или страха. Ясно одно — они признали за нами силу.

Он задрожал, задергался и, поднеся к распухшим губам кулак, впился в него зубами.

— Со мной они этого не сделают, — заявила Люси, — не посмеют. Сознайся я сразу, вы могли бы этого избежать.

Никос озабоченно взглянул на нее, все еще держа руку у рта. Никос был самый юный у нее в редакции; он как раз принес матрицы, когда полиция ворвалась на склад, где они по окончании рабочего дня обсуждали дела нелегальной заводской газеты.

Никос вдруг сел — его ужаснуло подозрение, что все, о чем они договорились, все, что успели сделать, может оказаться напрасным.

— Ты должна, — отчеканил он, — должна подтвердить, что статью написали мы с Алексисом. Они пока нам не поверили, пока еще нет, поэтому ты обязательно должна подтвердить.

Он схватил Люси за руку, но тут же в испуге отпустил, заметив, как губы ее скривила легкая усмешка, возможно, он почувствовал то холодное спокойствие, какое неизменно проявляла эта хрупкая девушка, когда приходилось принимать решение в непредвиденных обстоятельствах.

Никос не переставал ей удивляться.

— Вам лучше, чем мне, — сказала Люси, — вы приносите жертву, а я вынуждена ее принять и должна как-то поладить со своей совестью.

— Ты с этим не считайся, — увещал ее Никос, — и тогда тебе будет легче. Думай о других. — И с недоверием спросил: — Выдержишь, а? Ты мне обещаешь? — А потом спокойно, словно он вынужден развеять ее несбыточную надежду, добавил: — За Алексиса не беспокойся, он выстоит, он не покажет ни на кого, кроме себя. — И чтобы прервать наконец ее молчание, которое тревожило его все больше и больше: — Люси, ты обязана это сделать для нас. Теперь… когда и Алексис пошел на это… ты уже не имеешь права сознаваться.

Люси поднялась, подошла к двери, к окну, снова к двери. Она долго стояла у стены, пытаясь расшифровать инициалы, знаки, нацарапанные на штукатурке; покрытые несколькими слоями высохшей побелки, они стерлись и были почти неразборчивы. Юноша на нарах застонал. Люси открыла дверь и стала прислушиваться к звукам, долетавшим из конца коридора; далеко внизу, где стояла железная бочка для воды, виден был свет, падавший из комнаты, до Люси донесся стук пишущей машинки. Тут она услышала голос Никоса; он звал ее и знаками просил закрыть дверь.

— Только не это, — сказал он, — не вздумай удрать, нее равно далеко не уйдешь.

Люси не села к нему на нары, как он хотел, а устроилась напротив него, на столе, свесив ноги и упершись руками в край стола. Никос больше не ложился, с трудом удерживаясь в сидячем положении, он не сводил глаз с Люси, словно сторожил ее, и так они сидели до тех пор, пока не привели Алексиса.

Сначала они услышали, как по коридору волокут что-то тяжелое, за дверью раздались недовольные голоса. Двое в портупеях, с двух сторон держа под мышки Алексиса, который провис между ними, уронив голову на грудь, втащили его в комнату и бросили на нары; Никос поспешно отодвинулся к изголовью.

Следом за людьми в форме появились еще двое: грустный усталый мужчина в штатском и молодой человек, не старше Никоса и такой же бледный. Штатский, в белом воротничке не первой свежести, с плохо выбритым двойным подбородком, войдя, поклонился Люси — отнюдь не иронически, скорее как-то казенно. Люси спрыгнула со стола и невольно метнулась к нарам, где люди в форме силой заставляли Алексиса сидеть прямо, подняв голову; они тихо, отрывисто приказывали ему слушать, что будет говорить штатский. Люси всплеснула руками; надо что-то сделать, но что можно сделать в такой момент, она и сама не знала. Штатский успокоительно помахал рукой: это пройдет, сейчас пройдет; он попросил ее опять подойти к столу и сам остановился возле нее. Перед глазами у нее были двое мужчин на нарах. Люси была вынуждена смотреть на них все то время, пока с ней говорил штатский. Тот деловитым тоном осведомился у Люси, знает ли ее отец, где она сейчас находится. Когда она нерешительно пожала плечами, штатский спокойно сообщил: несколько минут тому назад его об этом известили. Он не стал задерживаться на ее паспортных данных, только хотел услышать подтверждение, что Люси студентка, изучающая биологию и химию, а затем стал задавать ей лаконичные вопросы, ответам не удивлялся. Да, она знала, что это нелегальная заводская газета; да, она написала множество статей; да, она сознавала, что это дезорганизует работу на заводе, но для нее важнее было улучшение условий труда; да, она участвовала в редакционных совещаниях; да, связь наладили ее друзья.