Сын - Филипп Майер

— Иди сюда, — повторил я.

— Если ты собираешься убить меня… мне все равно, но миловаться с тобой я не намерена.

— Тебе лучше пожить пока здесь.

— Imposible[106].

— Оставайся, пока не окрепнешь.

Она протестующе помотала головой.

— Я просто хотел задержать тебя, пока ты не ушла. Только и всего.

— Чтобы ты мог совершить добрый поступок.

Покосившись на меня, она еще раз качнула головой. Она смотрела вдаль, в сторону своего дома. Я испугался, что она сейчас шагнет с крыши.

— Сегодня в кухне, — тихо проговорила она, — когда ты стоял спиной, я подумала, что могла бы запросто перерезать тебе горло. Прикидывала, сколько до тебя шагов и что я буду делать, если ты успеешь повернуться.

— Останься, — повторил я.

— Ты не знаешь, о чем просишь, Питер.

24 июня 1917 года

Новости-не-про-Гарсия: вакерос жалуются, что шум буровой погубит скотину. Говорят, в этом году не жди хорошего приплода, если коровы страдают от постоянного грохота.

Спросил у отца, на какую глубину они намерены бурить. До центра Земли — сказал он. Я поинтересовался, известно ли ему, что водоносные пласты здесь залегают неглубоко, а наша вода одна из лучших в Техасе, и если в воду попадет нефть, нам конец. Он сказал, что эти парни — специалисты в своем деле. Ну, те самые, что спят со свиньями.

Мы вступаем в эпоху, когда человеческое ухо прекратит различать звуки. Сегодня я почти не слышал буровой установки. Интересно, к чему еще я теперь глух?

Возвращаясь к ужину домой, я расслышал звуки рояля еще из-за дверей. Снял башмаки за порогом, очень тихо открыл и прикрыл за собой дверь, прокрался в гостиную и прилег на диван, наслаждаясь музыкой. Когда я открыл глаза, она стояла надо мной. На миг я увидел ее такой, какой она была десять лет назад, — круглое лицо, темные глаза. Перевел взгляд на руки. Пустые.

— Я собираюсь ужинать.

— Одна?

— Все равно.

Она разогрела то, что нам приготовила Консуэла. После еды я еще раз спросил, что же произошло в тот день.

— Не возражаешь, если я еще чего-нибудь приготовлю? — Она пропустила мой вопрос мимо ушей. — Все время хочется есть.

— В холодильнике всегда что-нибудь найдется, — предложил я.

Она достала холодного цыпленка и принялась за еду. Она старалась есть аккуратно, но изящество давалось ей с трудом. Я был сыт, а она все еще голодна.

— Расскажи.

— Думаешь, разговоры помогут мне простить тебя?

— Я сам себя не прощу, — тихо произнес я.

— Мой рассказ ничего не меняет. Просто чтобы прояснить ситуацию.

Я кивнул.

— Ладно. Итак, когда они ворвались в дом, они перестреляли всех — и тех, кто лежал, и тех, кто стоял. Кто-то застрелил мою племянницу, ей было шесть лет, а я как последняя трусиха убежала в свою комнату и спряталась в шкафу. Потом помню, как сижу на кровати и кто-то задирает на мне юбку, понимаю, что меня собираются изнасиловать, потом вижу, что это ты. Я подумала, что ты сейчас изнасилуешь меня, и это почему-то показалось ужаснее всего остального.

Потом ты повел меня через дом. Я заглянула в спальню родителей, отец и мать убиты, сестра рядом с ними, в sala[107] лежали Сезар, и Ромальдо, и Грегорио, Мартин и мой племянник и их семьи. Я видела, как яркий солнечный свет льется через распахнутые парадные двери, и начала надеяться, что, может, останусь в живых, но тут мы вышли на террасу и я увидела, что во дворе собрался весь город. И пожалела, что пряталась в шкафу. Готова была выхватить у тебя винтовку.

Потом я оказалась в доме у Рейнолдсов. Они считали, что спасли меня, что оказывают мне большую любезность.

Они накормили меня, позволили помыться, дали одежду, предложили комнату с чистой постелью. А мой собственный дом с моей собственной постелью и одеждой был всего в нескольких милях оттуда. Но мне уже не принадлежал.

— Никто не хотел, чтобы так получилось.

— Как легко ты произносишь ложь. Ты сам, может, и не хотел, ну и еще пара человек… Рейнолдсы, очевидно… Но остальные? — Она не отводила взгляда от тарелки. — И мне по-прежнему хочется есть. Вот во что трудно поверить.

Помолчав немного, она спросила:

— Мы можем выйти на воздух? Меня бросает то в жар, то в холод. Сейчас стало очень жарко.

Мы вышли на террасу. Выдался необычно прохладный день, приятный вечер, солнце только спустилось за горизонт. Но я предпочел не обсуждать погоду. С той стороны холма доносилось урчание буровой установки.

Мы посидели молча, после паузы она продолжила:

— Я много думала о том, что произошло. И чем больше думала, тем больше понимала, что все пошло не так с самого начала, все началось с выстрела в твоего сына. Гленн, да?

— Да.

— Как он?

— Жив.

— Я рада.

Я покраснел. Почему-то мне было неловко, оттого что Гленн жив.

— Один из твоих ранен, одиннадцать моих мертвы… — Она вытянула ладони, словно взвешивая на них жизни. — Мы все страдали, но прошлое остается в прошлом, пришла пора двигаться дальше.

Я молчал.

— Ты ведь так думаешь, да? Твой ребенок ранен, моя семья уничтожена, мы квиты. И ты еще лучший из них. Остальные думают: ладно, у белого человека царапина, никакой мексиканской крови не хватит, чтобы смыть этот грех. Пять, десять, сто… им все равно. В газетах мертвого мексиканца называют «туша» — как животное.

— Не во всех газетах.

— Даже если только в одной. Впрочем, я не лучше; довольно долго я представляла, как расправляются с каждым белым в этом городе, как их режут, сжигают. Помню, с какой ухмылкой пялились на меня Террелл Снайдер и братья Слотеры…

— Вряд ли там были Слотеры, — усомнился я.

— Точно были, я видела их как тебя, но это неважно. Я решила прекратить злиться, принять случившееся, смириться, убедила себя, что произошел несчастный случай. Даже поверила в это. Это же бред какой-то, наши семьи знакомы десятки лет. Тебя мы вообще прекрасно знали. Я и помыслить не могла, что ты замышлял недоброе. Начала думать, что, возможно, слишком поспешно сбежала от Рейнолдсов.

А когда убили кузена, решила вернуться. Переправилась через реку, добралась до наших пастбищ — много месяцев я не чувствовала себя настолько живой. Шла пешком всю ночь. Придумала целую историю — на случай, если столкнусь с вашими объездчиками, хотя надеялась, конечно, избежать такой встречи; я же знаю, тут все зависит от их настроения, что ты ни рассказывай. Но… обошлось. Я решила, это знак.

Я знала, что дом будет в запустении. Обивка на мебели разодрана, испачкана птичьим пометом, повсюду грязь, бумаги изгрызены мышами, лужи крови моих близких никто, конечно, не вытирал, и пули застряли в стенах. Он будет таким же, как в тот день, только постаревшим на два года.

Когда я добралась до нижнего выгона, у старой церкви, взошло солнце, и я увидела — дом сожжен. Но и тогда я продолжала надеяться. В пустых домах часто хулиганят, туда бегают на свидания влюбленные парочки, иногда там ночуют нищие, а климат у нас сухой — достаточно непогашенной сигареты, и вспыхнет пожар. Я пробралась сквозь завалы в отцовский кабинет, где в металлическом сейфе хранились все документы. Сейф выдержал бы любой пожар. Он лежал под обломками, как и все остальное, но я разгребла эту кучу мусора. Моя метрика, акции, документы на землю, может, немного денег, все такое, — но знаешь, что я нашла?

Я отвернулся.

— Ничего. Пусто. Бумаги исчезли. Все документы, письма, все записи. И тогда я поняла, что все произошло не случайно, это умышленное преступление. Вам недостаточно было истребить мою семью — нужно было уничтожить любую память о нашем существовании.

— Никто этого не хотел, — беспомощно повторил я.

— Опять лжешь. Даже ты уже позабыл, что это ложь. Ложь для тебя превратилась в правду.

Я отвернулся и принялся разглядывать зеленую ящерку, скользившую по террасе. Через некоторое время услышал странный звук, похожий на предсмертный хрип. Похолодев от ужаса, обернулся — нет, она просто уснула. Я долго смотрел на нее, прислушивался, и когда стало ясно, что прямо сейчас она умирать не собирается, сходил в дом за одеялом и бережно укутал ее.

Тридцать один

Илай / Тиэтети

Поздняя осень /Начало зимы 1851 года

Похоронив последних умерших, мы, пятьдесят оставшихся в живых, собрали уцелевших лошадей и двинулись на юго-запад, большей частью пешком, в надежде найти бизонов или хотя бы напасть на их след. Ни малейших признаков. Очевидно, что немекутсу ушли из этих краев до следующего года.

Никто из нас не представлял, где сейчас трава гуще, куда могли направиться бизоны. Позже мы узнали, что они остались на севере, в землях шайоннов и арапахо. Тем временем пошел снег, еды стало совсем мало.