Масонство в прошлом и настоящем - Микеле Морамарко

убеждены, основываясь на историко-философском опыте, что первый является неизбежным следствием второго.

Под натиском материализма исчерпала себя традиционная религиозная идеология. Это предрекал еще Мадзини: «Тем, кто разглагольствует с вами о Небе, противо поставляя его Земле, ответьте, что небо и земля как путь и завершение жизненного пути суть одна вещь. Не клевещите, будто земля есть грязь, ибо земля Богова. Бог создал ее, чтобы, опираясь на нее, мы приблизились к Нему. Земля не временное пристанище грешников, она не юдоль соблазнов. Земля — место нашего труда во имя самосовершенствования, нашего развития во имя восхождения к высшей степени существования…»[349].

Насколько мы понимаем, масонский путь направлен одновременно на спиритуализацию материи и на материализацию духа.

На руинах традиционной религиозной идеологии в странах Запада развились многочисленные «восточные» культы (вроде «Сознания Кришны», буддистских центров «лама» и «дзен»), псевдо-магические и оккультистские секты, называющие себя розенкрейцерами, исследователями «неопознанных летающих объектов», выступающие от имени людей, установивших контакт с внеземными цивилизациями. Тревогу вызывают «сатанинские» культы, как, например, проповедуемый американцем Энтони Сандором Лэйви[350]. В журналах, существующих за счет подобной тематики, нередко встречаются статьи, посвященные масон ству. Читатель, впрочем, как и автор данной книги, вправе спросить, существует ли какая-либо связь между подобными публикациями и масонством.

Изучение вопроса позволяет утверждать, что какое бы то ни было смешение между духовно-этической доктриной, с одной стороны, и псевдокультурологическими измышлениями — с другой, недопустимо. В лучшем случае подобные измышления можно определить как инфантильно-фантастический этап духовного поиска, когда дикий ленивый ум не в состоянии отделить иллюзорное от реального, низменное от возвышенного.

Феномены, о которых было сказано выше, в течение ряда лет находятся в центре внимания психологов и социологов. Как правило, они отмечают обострение тяги к фантастическому в моменты особой усталости, трудностей и проблематичности социальной жизни. Речь идет о своего рода компенсаторном механизме в периоды истории, когда подвергаются сомнениям семейные, культурные и социальные общественные модели.

Объективно говоря, все эти потрясения не имеют ничего общего с масонством. Тот, кто изучал проблематику масонского пути, на собственном исследовательском опыте знает, что этот путь является вполне «взрослым» явлением, не содержит в себе никаких обещаний насчет быстрых и безболезненных духовных преобразований. Напротив, масонский путь предстает перед исследователем как сложное, комплексное и постепенно развивающееся учение. Нам представляется необходимым сказать несколько слов в объяснение распространившейся в последние годы в промышленно развитых странах моды на все восточное, а также определить возможную связь этих «восточных пристрастий Запада» с масонством. Дело в том, что среди масонов было немало ученых-ориенталистов. Современный Восток дал масонству таких выдающихся своих представителей, как Рабиндранат Тагор и Свами Вивекананда[351].

В истории масонства имеется одна неизменная постоянная величина — пристальное внимание к восточному спиритуализму. На периферии масонства известны ритуалы Мемфиса и Мишраима, применялась даже санскритская терминология: Доктор Священных Вед, Мудрейший Муни[352]. Важно напомнить, что культура XVIII в., положившая начало масонству, впервые, хотя и несмело, приоткрыла для себя врата восточной учености. Символической представляется нам любовь масона Вольтера к китайской культуре, о которой он имел лишь весьма приблизительное представление[353].

Вне всякого сомнения, исторически масонство принадлежит западной инициационной культуре, связанной своими корнями с древнеегипетскими, древнегреческими и древнееврейскими источниками. С полным основанием можно говорить о влиянии на него европейско-ближневосточной традиции. Эта традиция отличается, например, от традиций Индии в силу целого ряда причин. Речь в данном случае идет о теме огромной сложности. Мы лишь наметим некоторые моменты.

Прежде всего западная традиция неизменно основывается на понимании личного сознания индивидуума, тогда как индийская традиция весьма охотно это сознание растворяет в абсолюте, в брахмане. Связь с материей (быть может, за исключением христианского гностицизма валентинианской школы, равно как и офитской и карпокрацианской школ) — это связь, устанавливаемая (согласно западной традиции) благодаря спиритуализации материи, постепенному ее «освоению», тогда как индийская традиция колеблется между, с одной стороны, виталистическим и «дионисийским» признанием материи, с другой — самым жестким аскетизмом. Однако точек соприкосновения между восточными и западными тропинками мысли предостаточно.

Исторически на это указывает хотя бы тот факт, что в самой Индии в течение прошлого столетия привились и стали развиваться «либеральные» и эклектические духовные течения. Напомним еще раз среди прочих и философско-религиозное учение Ауробиндо, которое благодаря «оксфордскому» образованию автора сумело синтезировать в самом чистом виде индийскую традицию на основе, как пишет Франчи, «великих линейных представлений об истории, столь привычных нам на Западе»[354].

Именно об «индуистско-либеральных» источниках и об учении Ауробиндо следовало бы говорить, чтобы сделать понятным человеку Запада восточный путь самосовершенствования. Обреченными на провал представляются нам попытки всякого западного человека, возжелавшего отождествить себя с восточным человеком, идущим своим восточным путем. Пусть западный человек и обрядится в сайо цвета охры и затвердит наизусть несколько санскритских слов, эксперимент его все равно обречен на неудачу. В этой связи К. Юнг предупреждал: «…в особенности же я бы хотел предостеречь против не редких попыток следовать восточной практике. Как правило, результатом бывает особенно злостная форма оглупления нашего западного интеллекта. Разумеется, тот, кто оказался бы в состоянии порвать все до единой связи с Европой и превратиться в настоящего йога, со всеми вытекающими из этого выбора этическими и практическими последствиями, распластавшись на шкуре газели под пыльным бананом или сидя в позе лотоса, чтобы завершить свои дни в блаженном небытии, что ж, за таким человеком я бы признал право заявить, что он понял йогу, как индус. Но тот, кто не в состоянии совершить подобный подвиг, пусть не притворяется, что он ее понимает. Он не должен ни при каких обстоятельствах отказываться от своего собственного западного интеллекта. Он должен применить его, чтобы честно понять, не обезьянничая и не притворяясь, что из учения йоги можно многое позаимствовать для нашего интеллекта»[355].

Однако Юнг не был масоном. Более того, он оказался совершенно невосприимчив (во всяком случае Юнг всегда отрицал этот факт) к представлениям масонства о своем пути, противопоставляемом им моде на мистику и эзотеризм, которая на рубеже XIX–XX вв. нашла наиболее полное отражение в теософском движении Елены Петровны Блаватской. В своем труде «Я и бессознательное», написанном в 1928 г., Юнг утверждал, что современный человек не располагает ничем, что можно было бы сравнить с историческим величием инициации античности[356].

Нам неведомо, насколько глубоко швейцарский психолог был знаком с масонством, но можно отметить некоторую поверхностность суждений ученого, особенно бросающуюся в глаза на фоне строгой научной разработки исследовательских фактов, характерной для большинства его трудов.

Теософию и масонство не