Слезы пустыни - Башир Халима

— Господи… Господи! Но где они сейчас?

— Солдаты велели твоей матери передать тебе сообщение. «Мы знаем, что она твоя дочь. Мы знаем, что ты врешь, — сказали они. — Передай ей от нас — мы ее ищем и скоро найдем. Передай своей дочери, что ей от нас не сбежать. Никогда». Это было предупреждение. И они очень испугались, твоя мать и Асия. Решили, что ждать опасно, и ушли.

— Но куда?

— В Хашму, к вашему дяде Ахмеду. В Чад бы они без тебя не рискнули. Твоя мама сказала, тебе нужно бежать. Но не туда, где тебя могут найти солдаты. Твои сказали, что ты обязательно их найдешь и вы снова будете вместе.

— А мама сказала, куда мне идти? — спросила я в недоумении.

Дядя Кадиджи пожал плечами:

— Откуда ей знать. Куда-нибудь, где безопасно. На юг, в Нубийские горы, подальше, где тебя не выследят и не сцапают. И еще вот что велено тебе передать: «Она знает, где мы спрятали ценности и золото. Пусть возьмет все, пригодится в дороге».

Как в тумане я вернулась на наш двор. Откопала тайник, набила карманы золотом. Положила в черный пластиковый пакет горсть сушеных фиников, запасной тоб и теплое платье. Затем попрощалась с дядей Кадиджи. Бросив последний взгляд на дом моего детства, я повернулась и пошла прочь. В душе я знала, что больше никогда сюда не вернусь.

Я не сказала дяде Кадиджи, куда иду. Я и сама этого не знала, и потом, мне не хотелось оставлять никаких следов для боевиков, вздумай они открыть охоту на меня. Я знала лишь, что иду на юг, что пойду на юг; может быть, попробую добраться до Нубийских гор. Путь предстоит долгий, но выбора у меня нет. Я не могла последовать за семьей: это могло бы навлечь гнев моих преследователей на головы любимых людей. В одиночестве я отправилась на юг, в иссушенную солнцем саванну, в пустыню.

В юности я видела, как правительство пыталось вербовать людей из племени загава для участия в джихаде против «неверующих» юга, включая народ нуба[12]. Я знала, что многие нуба — христиане, а другие — умеренные мусульмане. Теперь же я понимала, что религия в нашей стране роли не играет. Значение имел лишь цвет кожи. Если у человека светлая арабская кожа — он мой враг. Если черная — друг. Я решила искать убежища среди черных африканцев, независимо от их убеждений.

Я шла весь день и всю ночь и молилась Богу, чтобы он вел меня. К утру я знала, что делать. Я почти дошла до железнодорожной линии. Она ведет на юг, в Кордофан, который, в свою очередь, граничит с Нубийскимим горами. Я пройду всю дорогу, ориентируясь по рельсам. Если пройдет поезд, я спрячусь в саванне. Опасность заключалась в том, что на главных остановках в поезд садится полиция с обысками на предмет оружия или другой контрабанды и для проверки документов. Гораздо безопаснее было идти пешком.

Примерно через час после восхода солнца я достигла путей, повернула на юго-восток, и мое путешествие началось. Время от времени я миновала небольшие группы людей. Как и я, они куда-то шли по рельсам. Это была достаточно распространенная практика, верный способ добраться до цели. Не поднимая головы, я шла вперед. К полудню меня одолела жара. Я решила переждать ее и поспать, а ночью двинуться дальше. Станет прохладнее, и я буду меньше бросаться в глаза арабам. Я не забывала, что за мной могут охотиться.

Расстелив накидку, я прилегла под деревом, где собрались путники — тоже чернокожие африканцы, но из племен фур, массалит и некоторых других. Куда я иду, спрашивали они. Я отвечала, что хочу навестить родных в Кордофане.

Закрыв глаза, я попыталась заснуть. До меня долетали обрывки бесед, в которых проскальзывали арабские слова, и я поняла, что речь идет о нападениях на деревни в их районе. Казалось, безумие и убийства царили повсюду.

В сумерках я снова отправилась в путь. Сначала темная железнодорожная линия напугала меня, но вскоре я убедилась, как удобно идти по полированным металлическим рельсам, блестевшим в лунном свете. Я шла и шла, одна в бескрайней пустоте ночной пустыни, сопровождаемая только своими мыслями. Я следовала по вольфрамово-синим, залитым лунным светом рельсам, и на мгновение мне вспомнились более счастливые времена — времена веселья и смеха игры в «лунную кость».

Около полуночи я остановилась, чтобы доесть последние финики. Еды у меня не осталось; придется купить что-нибудь с лотков, растянувшихся вдоль дороги. Я шла, пока не заметила, что на востоке засиял рассвет. Я все еще была в силах двигаться и потому решила идти, пока не доберусь до города Эд-Даэйн[13]. Окрестные племена были кордофани, черные африканцы, и я чувствовала, что среди них буду в безопасности.

К восходу солнца я добралась до станции Эд-Даэйн и огляделась. Толпы людей, скучившись, спали на земле — мужчины, женщины, дети. Все ли они, как и я, были беженцами? Я положила под голову свой пакет, завернулась в накидку и уснула.

Через несколько часов я проснулась — солнце поднялось уже высоко. Какая-то женщина разжигала угольную печку, приступая к торговле кофе. Видя, что я одна, она предложила мне чашку. Он был горячим, черным, сладким и чрезвычайно бодрящим.

— Далеко идешь, сестрица? — спросила она. Я стряхнула с себя остатки сна.

— Толком и не знаю. Куда отсюда можно добраться?

Торговка махнула рукой себе за спину:

— Вон оттуда грузовики выезжают куда угодно. Можешь добраться даже до Хартума — хотя вряд ли захочешь.

— Я думала дальше, в Кордофан — может быть, в район Нуба.

Она кивнула:

— Тогда садись на грузовик до Хартума, а по пути пересядешь на остановке. Так проще всего.

Я поблагодарила женщину за ее доброту и стала ждать на стоянке грузовиков, пока водитель, чернокожий африканец слегка за сорок, и его молодой помощник прогревали двигатель. Я сказала, что хотела бы билет в кабину. Есть ли свободные места? Есть, подтвердил водитель. Но ему было любопытно, кто я такая — молодая, хорошо одетая женщина, путешествующая в одиночку и так далеко, за много-много миль от дома. Особенный интерес вызвало то, что весь мой багаж состоял из полупустого запыленного пластикового пакета.

— Так ты что же, значит, одна? — спросил он.

— Одна.

— И куда же ты направляешься, сестрица? В Хартум?

Я ответила, что еду до Хартума, поскольку волновалась, что он не согласится взять меня, если узнает, что я собиралась пересаживаться на другой грузовик.

— Далековато, — широко улыбнулся водитель. У него была располагающая улыбка. — Дорого встанет. Я просто предупреждаю. Не хочу, чтобы ты подумала, что я тебя прокатиться беру или что.

Мы договорились о цене, я заплатила ему, и вскоре грузовик тронулся в путь. Время от времени водитель останавливался, чтобы подобрать пассажиров. Задняя часть машины была нагружена лесом, так что водитель подбирал столько людей, сколько вмещалось. С обезоруживающей откровенностью он объяснил, что чем больше пассажиров провезет, тем больше заработает. Без этого маленького приработка ему не свести концы с концами: жена, дети, а жизнь дорогая. Деньги за школу плати, за школьную форму плати, жена слишком много спускает на тряпки… В считаные минуты он, казалось, поведал мне историю своей жизни.

Водитель мельком взглянул на меня:

— Так что ты теперь все обо мне знаешь, а насчет тебя как? Откуда ты и почему едешь в Хартум?

— Я загава, — ответила я. А потом немного слукавила: — У меня родня в Хартуме.

— Так ты загава? А где все твои? Не очень-то хорошо отрываться так далеко от дома, да еще в одиночку.

— Не страшно. Я много поездила.

— А почему? Это по делам или как?

Вопросы сыпались и сыпались, пока, наконец, я не решила рассказать ему часть правды в надежде, что он уймется:

— Слушай, я не хочу все объяснять, ладно? Я просто уезжаю. Мне нужно уехать. Если можешь мне помочь, отлично. Если нет, выхожу на следующей остановке и пересаживаюсь в другой грузовик.

— Что ты, что ты! — возразил водитель, отрывая руки от руля и взволнованно жестикулируя. — Я рад помочь. Я рад. И за поездку ты заплатила… Ты из Дарфура? В этом все дело?