Гора из черного стекла - Тэд Уильямс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ей не понравилось, что человек лет на двадцать моложе зовет ее по имени, но Ольга промолчала, еще раз проявив старомодность, хотя сегодня ей уже незачем беспокоиться.
Однако ей не хотелось терять время на неискренние любезности, нужно было сделать еще кое-какие дела, и некоторые из них ее пугали даже больше, чем бессрочный отпуск по здоровью и уход из Джунглей дядюшки Джингла.
— Мне будет не хватать моей работы, — сказала она и почувствовала, что это правда. — Но боюсь, что прямой эфир в Сети теперь не для меня, по крайней мере, пока не пройдет недомогание. — Она понимала, называть это недомоганием — чистый самообман, поскольку было абсолютно ясно, что все гораздо серьезнее и сложнее, но в обычном мире проще говорить языком, понятным тем, кто в нем живет.
— Конечно, конечно. — На экране за спиной Фордхэма или Фарнхэма дядюшка Джингл закончил свой танец и рассказывал сказку, усердно размахивая руками. — Нет смысла говорить, что мы все желаем вам скорейшего выздоровления, но не торопим вернуться к работе! — Он расхохотался, но, увидев, что Ольга к нему не присоединилась, слегка рассердился. — Ну, я не думаю, что нам стоит продолжать, эти интервью при увольнении — чистая формальность, конечно.
— Конечно.
Он быстро просмотрел ее досье, лежащее на блестящем столе, повторяя еще раз правила отпуска по медицинским показаниям, которые она уже несколько раз слышала в других кабинетах. Он позволил себе еще несколько назиданий и, наконец, завершил беседу. Ольга размышляла, пытаясь понять, какая задача ставилась перед подобными собеседованиями раньше, когда они вводились, — прощупать уходящего сотрудника, убедиться, что он не уносит семейное серебро с собой? Или «Оболос Энтертейнмент» в самом деле верит в свою рекламную чушь — «Друзья навек!»?
Ольга отбросила горькие мысли. Неужели так бывает всегда, не важно, пришел ли человек к безумию или к славе, — постоянно возвращаешься к обыденности, к мелочам? Интересно, думала ли Жанна Д'Арк о том, какая башня выше, или о том, толстят ли ее доспехи, когда голоса на время замолкали?
Это случилось всего две ночи тому назад.
Ольга ушла с шоу на полчаса пораньше, потому что у нее разболелась голова. Последнее время у нее случались сильные головные боли, но эта превосходила все прежние по интенсивности: голова казалась горячим яйцом с тонкой скорлупой, из которого что-то пытается вытечь. Даже приняв обезболивающее, она часами не могла уснуть, а когда сон приходил, Ольгу одолевали жуткие кошмары, полные образов, которые она забывала после пробуждения, но от которых несколько раз просыпалась в холодном поту.
Она опять проснулась в самый холодный, самый темный час, между тремя и четырьмя ночи, на этот раз боль ушла.
Ольга стала воспринимать эту темноту и тишину уже по-новому, с удивительно спокойным умонастроением, будто то, что причиняло головные боли, наконец, вышло из яйца, выползло через ухо, испарилось. Она не ощущала себя прежней, как будто вернувшийся покой стоил ей потери чего-то.
Сама не зная почему, она пошла через комнаты, не включая света, не обращая внимания на жалобно-вопросительные повизгивания Миши, чтобы усесться в глубокое кресло-станцию. Когда подключилась ее оптоволоконная связь, она не вошла ни в систему «Оболос», ни в какую другую. Она сидела в темноте и чувствовала пустоту вокруг и шипение на другом конце кабеля, так близко, что казалось, шум прикоснется к ней, если захочет.
И он правда коснулся ее.
Первые минуты были жутким погружением в небытие, в пустую темноту, стремительное падение без надежды на спасение. Промелькнула мысль: «Я умираю, это — смерть», прежде чем она сдалась утягивающей ее черной силе. Но это не была смерть, потому что такая жизнь после смерти противоречила представлениям всех религий.
Сначала они подходили к ней медленно, их жизни были сами по себе, ценные, каждая — неповторимое чудо, как снежинка, пойманная на рукавицу. Она прочувствовала все эти жизни, побывала внутри каждого ребенка — настолько отчетливо, что та часть ее, что была Ольгой Пирофски, почти полностью исчезла, стала призрачной фигурой у школьного забора, наблюдающей, как малыши бегают, смеются и танцуют в центре всего сущего. Потом ручеек превратился в реку, детские жизни так быстро проносились через нее, что она перестала их различать, — то семейное торжество, то удивительный предмет, который нужно рассмотреть, — они мелькали слишком быстро, чтобы можно было запомнить.
Река превратилась в бурный поток, и Ольга ощутила, что последние обрывки ее собственной личности смываются под напором молодых жизней, проносящихся через нее все быстрее и быстрее. В какой-то момент напор стал настолько сильным, что сотни, а может и тысячи жизней, слились в одну. Чувство потери и опустошенности было так велико, что заполнило каждую клеточку ее существа. Поток жизней соединился в один длинный, беззвучный крик страдания.
— Пропала! Одна! Пропала!
Голоса полностью захватили ее, сильные и таинственные, как первый поцелуй. Она должна принадлежать только им.
Она пришла в себя на полу, лежа в неудобной позе. Миша заливался лаем от страха рядом с ней, каждый звук — как резкий удар ножом. Кабель свернулся неподалеку, как отсохшая пуповина. Лицо было мокрым от слез, а низ живота болел.
Ольга была не в состоянии ни поесть, ни утешить Мишу, она пыталась убедить себя, что ей явился ночной кошмар или, что еще правдоподобней, кошмар, связанный с ужасной головной болью. Если бы она убеждала кого-нибудь постороннего, возможно, ей бы это удалось, но сейчас любое объяснение противоречило испытанным ощущениям и отвергалось.
Может быть, ее ударило током из-за чьей-то плохой аппаратуры? Как это называется? Разряд? Но она никуда не подключалась. Ольга не могла заставить себя снова воспользоваться кабелем, хотя и чувствовала, что ей хочется узнать больше и что дети хотят говорить с ней. Она вывела записи соединения на экран и, к своему облегчению, обнаружила, что не покидала свои системные файлы и не выходила в Сеть.
Что же это тогда было? Ольга не могла найти вразумительного ответа, но знала, что не может не обращать на это внимания, как не обращала внимания на головную боль.
Если загадочные приступы боли предвещали подобные приключения, тогда хотя бы их возникновение имело смысл. Возможно, боль всегда требуется для того, чтобы соприкоснуться с чем-то большим, чем обычная жизнь.
«Соприкоснуться, — подумала она, сидя с чашкой остывающего чая в руке. — В этом все дело. Я соприкоснулась с чем-то. Что-то соприкоснулось со мной».
Ольга поняла в это серое утро, что должна наставить себя на путь истинный, как пророки в древности оставляли все мирское, и особенно развлечения. Сможет ли она и дальше работать в программе дядюшки Джингла, продавая детской аудитории игрушки и одежду, а также кашу, которая кричит, когда ее едят? Нет, не сможет. Пришла пора изменить свою жизнь, решила Ольга Пирофски. Тогда она сможет снова слышать голоса, сможет выяснить, чего же хотят от нее дети.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});