Яма (СИ) - Тодорова Елена

— Ты оборзел, Сережа? — от неожиданности назвала его по имени, хотя умышленно собиралась избегать этого.

"Пошел ты к черту!"

Не должна была отмечать, каким он стал. Но глаза сами жадно забегали по массивному гладковыбритому подбородку, по крепкой шее, раздавшимся плечам, широким запястьям, крупным кистям рук. Он всегда был привлекательным, даже по самой объективной оценочной шкале. А с годами стал производить более сильное впечатление. Он стал мужчиной. Именно мужчиной, от энергетического воздействия которого очень трудно было закрыться.

— Доминика, я только хочу нормально с тобой поговорить, — пояснил, делая внушительный апломб на ее имени.

Она на мгновение растерялась, ощущая, как по коже понеслись мурашки. Разрывала зрительный контакт с ним, словно выходила из морока, с отчаянием оглядываясь на Олега.

Она должна была помнить о нем, а не забивать голову Градским.

Но разве подобное забудешь? Обрушилось горячей волной. Затопило, растворяя всю боль, что ей пришлось пережить за первый, самый трудный год из этих шести. Сколько ночей она не спала… Ночи оказались самыми страшными, время от полуночи до рассвета — оно убивало. Медленно. Беспощадно. Мучительно.

Травила душу, снова и снова воскрешая все, что между ними было, и, как ни пыталась, не могла понять, почему он выбросил ее из своей жизни.

Днем отвлекалась. Она не рыдала сутками, моментами даже искренне смеялась вместе с сестрами и родителями. Но случалось, что-то мимолетно, чисто ассоциативно напомнит о Градском… Удар под дых такой силы, что выбрасывало из реальности.

Осознание того, что его в ее мире никогда больше не будет, лишало всякого желания жить.

Чтобы залечить все раны, потребовалось много сил, как с ее стороны, так и со стороны близких. Неудивительно, что только при одном упоминании Градских в местных новостях всех Кузнецовых буквально перекашивало. Ненависти к нему не возникло, как пояснила однажды Нике мама, не того они склада, но неприятие установилось отличительное.

Она о нем старалась не думать, гнать прочь все воспоминания, не фантазировать о новых встречах, но, каким-то шестым чувством, знала точно, что этот день настанет.

Готовилась, а столкнувшись лицом к лицу, растерялась. Снова ощутила себя несмышленой дурочкой, которая не может спокойно, без замирания, глядеть Градскому в глаза.

Ко всем напастям еще эта ужасная, рвущая душу композиция:

А я и не знал,

Что любовь может быть жестокой…

А сердце таким одиноким,

Я не знал, я не знал[1]…

"Ну бред же…"

Ей двадцать четыре года. Она разумная, уверенная в себе молодая женщина. Успешная по всем фронтам: профессиональном и личном. Внутри нее нет места обидам, ненависти и жестокости. Внутри нее, в целом, нет места для Градского. Она не собиралась разжигать с ним войну или как-либо еще контактировать.

— Нам не о чем разговаривать, — как можно спокойнее сказала ему.

Лицо Градского ожесточилось. Проступили желваки, скулы и подбородок выделились. Глаза замерцали темнотой.

— Я понимаю, тебе есть за что обижаться, — опуская веки, на мгновение замолчал, поджимая губы. — Не принимай меня сразу в штыки. Давай просто поговорим, — мирно, без какого-либо давления, еще раз попросил ее Градский.

Безусловно, он допускал мысль, что Ника затаила обиду, что помнит все те ужасные слова, которые он сказал ей в их последнюю встречу… Он, черт возьми, был осведомлен, что она вышла замуж, взяла чью-то фамилию, спит, ест с ним, проводит все свое время… Он, черт возьми, все это понимал и принимал. Только все эти, несомненно, важные детали перечеркивал ее взгляд. Если бы она не смотрела на него так, словно чувства между ними все еще живы, так, словно шанс еще есть, — он бы отступил, искренне желая ей счастья.

Большая проблема: Град понял слишком поздно, что неделимое нельзя разделить.

— Прости, но я не заинтересована, Сережа.

Отстранившись, Доминика направилась к светло-серому "пиджаку", у которого он ее забрал.

— Ты знаком с Олегом, да?

Он, конечно, поплелся провожать ее, хотя в этом не было никакой необходимости. Резко метнул взгляд в указанную сторону.

Ну, конечно, *б вашу мать! Сука-жизнь — опытный и суровый укротитель.

Олег, мать его, долбаный Саврань — его бывший подчиненный.

Градский бы предпочел, чтобы *бучий кретин, который успел окольцевать его женщину, был ему незнаком. Чтобы совсем уж непредвзято его устранить и сдать в какой-нибудь клоповник. Но нет же, бл*дь, очевидно, чертово колесо фортуны в его сторону никаких бонусов не планировало: "Без поблажечек, Градский".

С трудом подавил презрительные взгляды в сторону Доминики: "Серьезно, бл*дь? Получше никого не нашла?"

— Здравствуй, Саврань.

Руку ему не подал. Взглядом убил.

— Здравствуй, Градский, — его протянутая ладонь повисла в воздухе.

Самым ненавистным, заливающим весь обзор воспаленным красным, были мысли о том, что Ника позволяет этому неудачнику себя трогать. Она, бл*дь, и сама его трогает!

В глотке билось злое и горячее: "Идите вы оба на хер!". И все равно, мать вашу, если бы Ника его простила, готов был сегодня же забрать ее к себе с чемоданами.

Целенаправленно медленно перевел дыхание и постарался вести себя с большой натяжкой цивилизованно. Прежде чем покинуть здание, добил несуразную встречу, оставляя для Плюшки ключи прямо перед застывшей рожей ее гребаного мужа:

— Буду ждать в пятницу в парке, после шестнадцати.

[1] "Жестокая любовь", Филипп Киркоров.

26.3

Градский курил, свесив ноги по углам постели и глядя в застывшую темноту дверного проема спальни. Ирине нравилось то, как именно он это делал — всегда со вкусом, неторопливо, чуть склоняя голову в левую сторону и выставляя твердый подбородок вперед.

— Больше не придешь? — в ее голосе слышалось крайне мало вопросительных ноток.

Она уже знала ответ, но Град, медленно затягиваясь, все же отразил ее вопрос своим, как и всегда, сухим и незаинтересованным тоном:

— С чего ты взяла?

Тихо хмыкнув, Ира положила подбородок на согнутые перед собой колени, не отказывая себе в удовольствии в последний раз рассматривать красивого обнаженного мужчину.

— Чувствую.

Ее разомлевшее тело еще не покинул жар его страсти, а она уже мысленно прощалась. Тихая грусть стояла в груди грубым жестким комом.

— Это же была она?

Сознательно не уточняла деталей. С Градским без необходимости все эти женские штуки.

— Как поняла?

— По глазам, — тихо отозвалась с мягкой улыбкой. — У тебя взгляд моментально изменился. Словно ты, наконец, вдохнул полной грудью и жизнью наполнился.

— Странно, потому что я никаких изменений не почувствовал.

Лукавил. По каким-то причинам не позволял больше копаться в своей голове.

— Будешь с ней? Теперь ты бы справился.

— Интересно, как? Она в отношениях.

Отмахнулся равнодушно, и вместе с тем тяжело у него это вышло. Безусловно, он почувствует боль, когда анестезия первого визуального кайфа выйдет. Он к ней готов. Потому как его единственная мечта все так же для него недостижима. Возможно, с каждой секундой ему становилось хуже, ведь он видел ее с другим, и теперь это видение заполняло все его сознание. Он наверняка думал, что девушка его забыла. Злился, что не испытывает по этому поводу облечения и восторгов. И он готовился к войне. За ту, которую сам когда-то оттолкнул.

— На самом деле, я всегда знала, что это произойдет. Ну, или догадывалась… Помнишь теорию о спирали времени, м?

Градский машинально кивнул. Припоминая, что всю эту ерунду со временем ему впаривала именно Ирина. Он запамятовал, оставив на задворках лишь сомнительную информацию.

Поднявшись, Сергей прошел к костюму, висящему на стойке для одежды. Одевался без спешки. Натянул на бедра боксеры и брюки. Снял с вешалки рубашку: накинул на плечи, неторопливо просунул в петли мелкие пуговицы, заправил в брюки. Зацепил на них крючок, подтянул молнию. Затянул ремень. Накинул на плечи пиджак.