Царский угодник. Распутин - Валерий Поволяев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как видите, всё шло своим чередом: Распутин выздоравливал, доносы на него сыпались как грибы из лукошка, один за другим, полиция трудилась в поте лица, война шла полным ходом, колесо истории сделало оборот, и ничто теперь уже не могло повернуть его обратно, государь пребывал в отвратительном настроении: армия российская оказалась не готова к затяжным боям, а с ходу закидать германцев шапками, как планировал великий князь Николай Николаевич, не удалось — германец оказался орешком ещё тем, знаком был и с клещами, и с молотком, его не страшили ни прямые удары, ни обходные, ни варево в котлах — он давил и давил, плевался огнём и планомерно уничтожал русских мужиков.
Плюс ко всему в нашей армии расцвело предательство — слишком много среди высших офицеров было немцев. Да что генералы — сама императрица Александра Фёдоровна была немкой!
— Вот и проиграл я свою жизнь! — виновато развёл руки Распутин, — думал, что смогу что-то сделать для России, а не сделал. Конец мне скоро придёт, очень скоро придёт!
Немного времени, совсем немного осталось до той минуты, когда Распутин, в последний раз побывав в Царском Селе, распрощается с Николаем Вторым и Александрой Фёдоровной.
— Григорий, перекрести нас всех, — как всегда, попросил Николай.
— Нет, это ты перекрести на сей раз меня, — с неожиданной печалью попросил Распутин.
Царь вопросительно глянул на «старца», на лбу у него появились усталые морщины — он знал многое из того, чего не знал Распутин, но ничего не сказал, подошёл к Распутину поближе и перекрестил его.
Но это всё было потом, потом, много позже.
А пока Распутин был жив, поправлялся, начал подниматься на ноги и готовиться ехать в Петроград — как только рана затянется, так он и поедет.
Колесу истории предстояло совершить ещё один оборот.
...Привстав на постели, Распутин внимательно поглядел на Лапшинскую. Спросил тихо — голос у него был ровным, чистым:
— Я долго был без памяти?
— Долго.
Распутин вздохнул, произнёс неожиданно:
— Баранок как хочется — страсть! И семечек!
Лапшинская стремительно поднялась со стула.
— Семечек нельзя, а баранки я сейчас принесу! Здесь рядом лавка есть, очень хорошая — самые лучшие в Тюмени баранки.
— Не надо, — остановил её Распутин, — сядь!
Секретарша послушно опустилась на стул.
— Ты лягушек боишься?
— Не люблю! — призналась Лапшинская.
— А их и не надо любить. Знаешь, чем лечат сильную простуду? Когда уже ни баня не помогает, ни «смирновка», ни компрессы? Нужно взять лягушку, поднести ко рту и подышать на неё. Через три часа самый тяжёлый больной бывает здоров. Даже если он перед этим совсем, — Распутин загнул палец крючком, — таким вот был. Загибался. Лягушка забирает всю хворь на себя, она её проглатывает. И тут же, — Распутин ещё больше загнул палец крючком, прижал его к ладони, — умирает. Прямо на глазах.
— Вы колдун, Григорий Ефимович! — сказала Лапшинская.
— Колдун, — согласился Распутин и замолчал. Задумался.
О чём он думал, узнать нам не дано.
Часть вторая
УБИЙСТВО РАСПУТИНА
возвращении Распутина в Петроград осенью 1914 года написано мало, детали невозможно восстановить даже по донесениям филёров.
Когда он вернулся в Петроград, ещё в недавнем времени бывшим Петербургом или того краше — Санкт-Петербургом, царя в городе не было, он находился на фронте, в Ставке, и Распутин, странно притихший, растерянный — никто никогда не видел его таким, — заперся в своей старой квартирке и долго не показывался из неё.
Хотя вытащить его из квартиры пытались.
Но если в прихожей звонил телефон, «старец» делал вид, что не слышит его, на дребезжащие звонки в дверь также не отвечал — он словно бы обиделся на кого-то и вырубился из жизни. Сняв обувь, он неспешно перемещался по квартире босиком, по-детски смешно шевеля длинными пальцами ног и принюхиваясь к чему-то незнакомому, странному, чего раньше в квартире не было. Иногда он останавливался у стены, у тумбочки, у шифоньера, сколупывал жёлтым, твёрдым, как железо, ногтем какое-нибудь пятно, сыро, со всхлипываниями вздыхал и двигался дальше.
Он не знал, что делать, — редкое состояние для энергичного человека.
В Петрограде стояла безрадостная осень — тёмная, с низкими тяжёлыми облаками, плывущими над самыми крышами домов, с мокрыми каменными мостовыми, на которых оскальзывались лошади и, случалось, буксовали, дымя и разбрызгивая по сторонам чёрные резиновые крошки, слетающие с литых колёс, грузовые автомобили — город был неуютен, печален, лишён прежнего тепла и обаяния.
...Распутин подошёл к окну и долго стоял около него, смотрел на дома, на мокрую землю и пожухлую, начавшую подгнивать траву, хмурился, кусал губы, потом, погладив через рубаху шрам, оставшийся на животе, пошёл на кухню, где в корзине стояло шесть бутылок старой мадеры, вытащил одну.
Некоторое время молча глядел на облитое красным сургучом горлышко, потом рукояткой ножа отбил сургуч и проворно, несколькими сильными ударами кулака выбил пробку из бутылки. Сделал ловкое стремительное движение, окорачивая выметнувшуюся из горлышка ароматную струю, умело подсек её — и из горлышка не вылилось ни капли вина.
Вновь молча, покряхтывая, прошёл в комнату, из которой наблюдал за печальным осенним Петроградом, горько покривил рот. Потом отёр рукою горлышко, сделал несколько глотков. Он любил это вино — горьковатое, с привкусом сушёной груши, подгорелой хлебной корочки, ещё чего-то, и вообще считал мадеру крестьянским вином, не барским, снова сделал несколько крупных вкусных глотков, соображая, что же ему делать дальше. Царя в столице нет, и приедет он, судя по всему, не скоро — дела на фронте идут не ахти как весело; к царице в гости так просто не заявишься. Да и раньше, если честно, он тоже не часто бывал в Царском Селе — пару раз в месяц, не больше. А вот по телефону переговаривался часто. Каждый день, иногда даже по нескольку раз на день. В основном с царицей и с мальчиком — меньшим Романовым, наследником престола.
Лицо Распутина, жёсткое, костлявое, с татарскими скулами и твёрдыми складками, уходящими от носа в бороду, разгладилось, складки исчезли: Распутин любил царевича, и царевич платил ему тем же, только Распутин мог снимать у него боль, только он умел останавливать кровь, бегущую из ранки и не думающую останавливаться — то, что для любого мальчишки было пустяком, для наследника могло обернуться непоправимой бедой, — утихомиривать резь в суставах и колики в животе. Любовь Распутина и наследника была взаимной.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});