Жрецы (Человек и боги - 2) - Валентин Костылев

Епископ, выслушав попа, спокойно спросил:

- Одна ли языческая мордва?

- Нет. Новокрещенцы такожде.

- А наши русские мужики есть?

- Многих сел и деревень. Особливо - монастырские.

- Чуваши есть?

- И чуваши.

- Татары? Черемисы?

- Не видел.

- Православному духовенству надлежит разъединить их... Непристойно нехристям дружить с иноверцами... Непристойно русскому идти против русского...

Сеченов собрал своих проповедников на большой тайный совет.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В Терюшево с поля битвы явился раненый ватажник чувашин Буртас, силач, убивший кистенем двух налетевших на него драгун. Один из них все-таки успел рассечь ему саблей плечо. Буртас был велик ростом и охоч на разговор. Он рассказал, как разбили губернаторское войско.

Терюханские старики и женщины слушали рассказ чувашина со страхом, не зная - радоваться им или плакать. Добро их было увязано и лежало на подводах. Не верилось в победу мордвы. Несмеянка посоветовал терюханам быть на всякий случай наготове. Так и этак - всем придется двинуться в леса... Придется сидеть там, захватив с собою хлеба и оружие... А впереди будет видно. "Чего-нибудь да добьемся, - говорил вождь терюхан, - не пройдет это даром!"

Подыскали в лесу и места, куда прятаться, и обсудили, как жить там. Время теплое. Весна. Не страшно!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Юнгера трясла лихорадка, холодный пот катился градом. Разбитый отряд его собирался по одному человеку на поляну того самого леса, откуда так бодро выехал он на своем коне утром. Позор! Может быть, застрелиться? Но чем же он, Юнгер, виноват? Ведь никто же не знал сил противника! Даже сам губернатор. Даже епископ, имевший стычку с мордвой. И тот и другой говорили с презрением о мордве, считая ее ничтожным противником. Уж кто-кто, а епископ, потребовавший у губернатора военной помощи, должен был сказать, какие силы нужны для подавления мятежа. Один полковой командир оказался прав. Он твердил одно и то же: "Сия сарынь отчаяннее и храбрее солдат". Чем же теперь виноват он, Юнгер?! Может быть, тем, что он немец?! Да! Это самая страшная вина его теперь.

Юнгер позвал к себе своего верного ординарца и при свете горящей еловой лапы написал: "Высылайте подмогу! Бунтует не только мордва, но и старые закоренелые русские идолопоклонники, говор многих из них ярославский, суздальский, но не местный..."

- Лети! Прямо к губернатору!

Ординарец, убрав записку в карман, помчался по проселку в Нижний.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Печально провели эту ночь терюхане. Рыли ямы и хоронили в них убитых своих и солдат. Раненых перевязывали, отвозили в деревню. Выли женщины. Среди женщин была молчалива одна Мотя. Она ведь и сама устала, валилась с ног.

Несмеянка руководил отправкой раненых по деревням. Усердно помогал ему опытный в этих делах дьякон Никитин. Пусто как-то стало на душе у Сыча, у Хайридина и у других ватажников после того, как похоронили Рувима. Мотя нарвала цветов и усыпала ими место, где схоронили его... Иван Рогожа, проведя по струнам кайги, печально запел над его могилей:

Хоть с-под кустика приди да серым заюшком,

Из-под камушка явися серым горностаюшком,

Появись, приди, надежная головушка...

XXII

Губернатор и епископ собрали все силы, чтобы побороть мордву. Распространился слух, что терюхане, соединившись с бунтующими крестьянами и разбойниками, двинулись к Нижнему. Посадские начали прятать свое добро, чтобы не досталось бунтовщикам. Казанский губернатор писал Друцкому, что по распоряжению правительства он готовит облаву на "воров, засевших в Чертовом Городище". Жалобы Друцкого Сенату не прошли даром.

Обо всем этом стало известно атаману Заре на пути в керженские скиты, куда он отправился, чтобы всерьез поговорить со скитниками о письме Анфиногена. В Васильсурске на пристани проболтался пьяный губернаторский переписчик.

Михаил Заря задумчиво глядел на могучую Волгу, вдыхал в себя тепло и радость солнечного большеводья, орлиным взором окидывал высокие берега и сосны, склонившиеся над полой водой. Боевое сердце его наполнилось гордостью и отвагой... Губернаторские угрозы - для него не новость.

- А не согласятся старцы... не поднимут на Керженце своего голоса, как было при Петре, спустимся на низовье... Отдохнули там от нас воеводы. Напомним снова о себе. Не унывай, Вася. Чего губы надул? Поживем еще! Повоюем! - сказал он своему гребцу, темно-коричневому угрюмому иноку.

Вася усердно взмахивал веслами, избегая взглядов атамана Зари. Ему не хотелось говорить. Тюрьмы да монастырские застенки отучили его от разговоров. Да и не особенно верил он в то, что на Керженце могут вернуться прежние времена.

- Убивать якобы грешно, - задумчиво говорил атаман, - и в Евангелии сказано "не убий", однако ни у англиканов, ни у французов, ни у немцев, ни у наших россиян воинственность не ослабела от того. Я давно понял истинную политику вельмож. В Польше у иезуитов многое узнал. Иезуиты говорили мне: "Разве мы виноваты, коли христиане в своем благочестивом рвении способны более пламенеть ненавистью, чем возвыситься до всепрощения?" А разве православные попы лучше иезуитов?

Из его слов далее выходило, что керженцам надо, кроме молитв и псалмов, вооружиться храбростью и взять в руки меч, ибо даже у самого архангела Михаила - в руках меч, которым бог повелел ему разить врагов.

Проводником по Керженцу взялся быть бородатый Вася. Он хорошо знал все уголки. Еще во времена Питирима он жил в этих лесах; помнил и самого вождя керженского раскола - диакона Александра, был даже в Нижнем на площади, когда диакону рубили голову и жгли обезглавленное тело его.

- М-да, - сказал недовольно Заря, войдя в лес, - плохо им жить... Простора мало. В таких местах у людей стесненные души, и воздух здесь благовонный, ладанный, обманчивый.

В Шарпанском скиту, чудом уцелевшем вместе с Оленевским скитом после разгрома епископом Питиримом девяноста четырех скитов, люди оказались действительно робкие, забитые. Они долго не решались впустить к себе атамана с его помощниками, и, только когда изнутри к воротам подошел диакон Артемий, старый товарищ бородатого Васи, путников впустили в скит.

- Доложи! От братьев из Стародубья послание. Важное дело, заторопился Михаил Заря. Старец схватил письмо с большой спешностью.

- Подождите здесь, - сказал он и побежал в келью настоятеля скита.

Вскоре на дворе с пением стихир появились керженцы, вышедшие из большой моленной избы. Во главе их шествовал широкоплечий головастый чернец.

- Сам Рафаил!.. - шепнул Василий на ухо атаману. - Начальник их...

Пройдя к гостям, скитники низко поклонились. Долго читали они тоскливые стихиры, после чего старец Артемий подошел к Михаилу Заре и, к великому его удивлению, вернул ему обратно доставленное им на Керженец письмо из Стародубья.

- Добро жаловать, гости дорогие! - сказал он, еще раз низко поклонившись. - Скитская братия просит вас, по прежде бывшему обыкновению, разделить с нами трапезу.

Словно в беспамятстве, опять вытянув невыразительные лица, прямые, безгласные, медленно и как-то одинаково, будто по только ими одними слышанной команде, тихо двинулись скитники в дальний угол двора.

Михаил Заря и его товарищи последовали за скитниками. Вошли в просторную горницу. Посередине - накрытый белоснежной скатертью длинный стол. Скитники снова заголосили:

Вспомяни, душе моя,

На телесное здравие,

И на скоромимоходящую красоту...

Пели долго, поглядывая друг на друга и выпятив кадыки из-под косматых бород. После молитвы, оборвавшейся как-то сразу, они продолжали некоторое время стоять молча. И только когда Рафаил сделал знак рукой, указывая на стол, скитники ринулись к еде, повытаскав из карманов деревянные ложки.

Гостям ложки принесли на блюде. Не успели усесться, как в трапезную вошло несколько бельцов с деревянными долблеными чашами, наполненными похлебкой. За ними другие несли блюда с ломтями хлеба. Затем последовала рыба и горох, а за горохом - мед и квас.

Трапеза продолжалась часа два. Атаман Заря, привыкший тратить на еду минуты, с нетерпением ждал: когда же наконец кончится. Мысленно он сравнивал стародубских диаконовцев с керженскими. В Стародубье они не были похожи на монахов, не чуждались мирян и были подвижные, предприимчивые, даже участвовали в вооруженных столкновениях украинцев с поляками, а здесь?!

Выждав удобный момент, он шепнул об этом Василию. Тот ответил: "Обсиделись на купецких харчах... сосунки!"

Скитники заметили перешептывание гостей; видимо, их вождю это не понравилось. Он строго взглянул на атамана и, поднявшись из-за стола, сердитым голосом стал читать молитву. Чернецы, как один, вторили ему.

Рафаил вышел на зеленую поляну перед трапезой, гордой, важной походкой, и сказал, обращаясь к атаману:

- Всегда моляшеся о душах ваших и желая вам духовного и телесного благополучия, понеже вы по вере близкие нам братья, - не можем мы во зло нам всем обратить нашу любовь к вам, и хотя стародубский праведник Анфиноген, коего нам предлагают в духовники, - сановит и политичен, но в его преданности старой, правой вере у керженских старцев превеликое сомнение.