Золушки из трактира на площади - Лесса Каури

Матушка, хоть и изумилась предложению Томазо, вида не показала.

– Две трети доходов – мои, – твердо поправила она. – Мне и налоги платить в казну, и наемным работникам – жалованье. И здание содержать. Думайте, мастер, советуйтесь с супругой. При другом раскладе мне не стоит и ввязываться!

Глава Гильдии каменщиков неожиданно расхохотался.

– Обожаю свою жену! – качая головой, сказал он сквозь смех. – Она предупреждала, что тебе весло в пасть не суй – перекусишь!

Бруни задумалась, считать ли это похвалой или укором.

– По рукам, – отсмеявшись, посерьезнел Пелеван. – Предлагаю сходить к стряпчему и оформить сделку честь по чести!

И тут Матушка растерялась. Она так тщательно все распланировала! Уже видела, как наяву, залы нового трактира: второй этаж для долгих трапез, кабинеты, отделанные зеленым и коричневым бархатом, кожаные тяжелые кресла; первый этаж под кондитерскую, с пирожными, разложенными разноцветными грудами на прилавках, с отделкой светлых, теплых оттенков и с обязательным детским смехом… И на стенах – картины мастера Висту, а для второго этажа – его «Осенняя фея», возлежащая над камином главного зала. А сейчас вдруг осознала, что еще даже не разговаривала с хозяином дома о продаже!

Пелеван смотрел на девушку, с трудом скрывая улыбку. В это мгновение она стала очень похожа на мать: та же складочка между бровями, сурово сжатые губы, тот же упрямый взмах головой, чтобы откинуть локон со лба. Когда-то Томазо душу продал бы Аркаешу за прикосновение к волосам Хлои! Но время исцелило боль, оставив толику грусти и негаснущий свет памяти, и вот он разглядывает ее дочь, размышляя о мудрости жизни.

– Ничего не говори, – сжалившись, произнес Томазо. – Я вчера потолковал с хозяином и предложил ему сумму чуть больше той, что он затратил бы на слом дома. Земельный участок у него в аренде на пятьдесят лет с правом переуступки, а вот здание – в собственности, и это значит, что мы сможем его перестроить и улучшить! Надеюсь, ты не в обиде на меня?

Матушка порывисто вскочила, потянувшись через стол, звонко чмокнула рыжего мастера в щеку и засмеялась:

– Вам, Томазо, весло в пасть тоже совать не стоит! – И протянула ладошку. – По рукам?

Они ударили по рукам и, не желая терять времени, отправились к стряпчему.

Старичок стряпчий, по имени Даугав Даугавец, жил в квартале Мастеровых с незапамятных времен. Люди шутили, что его возвели одновременно с первым домом первой улицы квартала – построили вместе с неубиваемой конторкой из орехового дерева, массивной стеклянной чернильницей и гусиным пером, зачарованным на чистописание. Несмотря на древний возраст, мэтр Даугавец сохранил острый ум, прекрасное зрение и собственные зубы, хотя передвигался по квартире с трудом. Выслушав пожелания посетителей, он пообещал подготовить к завтрашнему утру сразу два документа – договор о партнерстве и уведомление о намерении провести сделку по купле-продаже дома, которое должно было действовать до оформления собственно договора и исключало возможность перекупки дома третьими лицами.

Распрощавшись с мастером Пелеваном, Бруни побежала в трактир – и так еле отпросилась у Пипа, пообещав ему все рассказать по возвращении.

Запах теста для вафель уже витал над площадью. Сладкий, тягучий, как патока, он согревал души и будил воображение, обещая озера кленового сиропа и горы взбитых сливок, украшенные ягодами, с лета сохраненными на леднике. «Аромат вафель – аромат искуса!» – говаривала Матушка Хлоя. Рецепт был семейным, и никто в Вишенроге не пек вафли вкуснее ее.

Искус…

Проснуться утром в одной кровати с любимым и кормить его с рук горячими вафлями, слизывать с его губ капельки сливок, смеяться над глупостями и ощущать кожей его тело – горячее, сильное, жаждущее ласк!..

Проходя через площадь, Бруни улыбалась, хотя сердце невыносимо ныло от мысли, что она больше никогда не увидит Кая. Она предпочла бы снова и снова находить его и терять, чем вообще никогда с ним не встречаться.

В трактире было жарко во всех смыслах. Во-первых, толпился народ, жаждущий отдыхать в свой заслуженный выходной. Во-вторых, к вечеру из дворца ожидали телегу за очередной партией мерзавчиков. В-третьих, как поведал Бруни Пип, пока она переодевалась и мыла руки, Ваниллу осмотрел сам королевский целитель Ожин Жужин и порекомендовал полежать пару недель в покое, дабы «тонкая детская субстанция сильнее закрепилась под сердцем матери», как он изволил выразиться. Поэтому в тот же день Старшую Королевскую Булочницу отправили из дворцовой кухни на заслуженный отдых. Валяться в покоях мужа она отказалась наотрез, аргументировав лаконично: «Скучно и голодно!», и уже на рассвете Дрюня привез жену в отцовский дом, пригрозив, что и сам будет оставаться здесь ночевать. «А вот и нетушки! – с наслаждением ответил ему Пип. – Целитель Жужин сказал «в покое», значит – в покое! А с тобой, сердешный зять, покоя не видать никому как своих ушей!» «Ну хоть навещать-то могу?» – сразу поникнув, спросил Дрюня.

– И тут, ты не поверишь, дочка, – продолжал рассказывать повар, – мне так его жалко стало, будто собаку приблудную ударил!

Матушка с сочувствием посмотрела на Пиппо и сняла пробу с теста. Добавить немного ванильного порошка – и можно выпекать!

– А дальше что? – заинтересовалась Ровенна, ловко раскидывая куски омлета с ветчиной и помидорами по тарелкам.

– Ну что-что, – буркнул Пип, – пожалел дурака! Разрешил навещать, но без этих… – он покрутил в воздухе лопаточкой, которой делил омлет на порции, – без постельных шалостев!

– Мастер! – ахнула старшая Гретель, едва не уронив уже собранный поднос. – И вы им поверите, когда они на голубом глазу вам поклянутся, что никаких шалостев не было?

Питер, увлеченно замешивающий тесто для мерзавчиков за угловым столом, тихонько хрюкнул.

– Вы меня за дурака-то не держите! – повар развернулся, воинственно размахивая лопаткой. – Я тетку Аглаю пригласил за Ванилькой поухаживать. Она хоть и стара, и глуховата, но шалости чует, как кошка сметану! А руки у нее, знатной кожевницы, крепче будут, чем у кузнеца!

– Тетка Аглая – это кремень, – уважительно кивнула Бруни.

Означенной тетке в ту пору исполнилось семьдесят семь, но она оставалась прямой как палка и непримиримой к «шалостям», как и шестьдесят лет назад. Ей бы следовало стать настоятельницей женского монастыря – и лучшей мэтрессы не видела бы Ласурия!

Из задней кухонной двери раздалось осторожное покашливание. Матушка обернулась и увидела застывшего в проеме Веся. За ним толпилось около десятка мальчишек-оборотней его возраста. Глаза у всех горели, как у лесных зверьков в ночи. Зрелище было бы жутковатым, если бы они так отчаянно не водили носами и не сглатывали слюну: запах первой партии вафель манил нестерпимо.