Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 - Анатолий Черняев

Я, естественно, придумал. Не знаю, как ему понравится. Эти два дня он был занят с Асадом: приехал на высший уровень президент Сирии — наша «последняя надежда» на Ближнем Востоке.

Кстати, прочитал я рассылку по ПБ речи Брежнева на предстоящем 18 апреля ПКК в Варшаве. Она хорошо сделана, чувствуется сильно рука Александрова, скорее напоминает дипломатический отчет (с оценками и акцентами, конечно), чем наметку новой Программы. Никаких новых крупных идей на будущее я не заметил. Но не в этом дело.

В этой речи я обратил внимание Б. Н.'а на то, как подается тема Ближнего Востока. Увлеченный изложением деталей, Александров, видно, не заметил (а впрочем, это его стиль), что мы по существу признаемся, хотя и друзьям (плюс румыны) в своем поражении, в том, что американцы нас обыграли, что мы фактически ничего уже не можем поделать с Египтом, где Садат в публичных выступлениях последних недель поливает нас грязью, беспардонно врет, искажает факты, отрицает, что кричал: «Караул. Спасите. Добейтесь прекращения огня», когда израильтяне прорвались на западный берег канала и проч.

Другое дело, что я, например, считаю, что нам давно надо менять политику в этом районе. Этого, кажется не собираются делать, но нельзя и так, как в речи: фактически расписывать, что она зашла в тупик, и ничего не предлагать взамен, кроме упований на то, что Асад будет честнее Садата и добьется нашего участия в Женевской конференции!

Я сказал об всем этом Пономареву. Он всполошился. На другой день сообщил мне, что разговаривал с Александровым и тот будто согласился «поубавить пессимистический тон». Сомневаюсь, чтоб Александров изменил что-нибудь, если ему не скажет сам Брежнев. Я не перестаю только удивляться другому: ведь Б. Н. сказал, что Брежнев лично послал ему текст и попросил высказаться. Так почему же надо разговаривать о таких вещах с помощником, а не с самим Леонидом Ильичем?

Мне рассказывали, как загонялы-активисты гонялись за студентами, выведенными демонстрировать сирийско-советскую дружбу (Асад уже уезжал из Москвы), а они прятались в подъездах и метро, потому что шел сильный мокрый снег. Ребята делали из ситуации игру, развлечение: Асад им до лампочки. Наш «истеблишмент» временами оборачивается идиотской гримасой. А механизм его функционирования уже таков, что с того конца, где запускают, не видно и не слышно, что выходит с другого конца. И даже неприлично и недопустимо, чтобы эти концы сходились.

С 23 апреля в Волынском-2. Избирательная речь Брежнева. Команда под руководством Цуканова («Цу-Ка», как его прозвал Аграновский и, кажется, сочинил об этом гимн). Аграновский — это самый выдающийся наш журналист, из «Известий».

«Беспартийный еврей», «Золотое перо» и проч. клички, изобретенные для него Бовиным. Человек огромного обаяния и разнообразных талантов: рисует (профиль Бовина, уставившегося в голую девицу, в которой угадывается машинистка Валя), сочиняет и поет под гитару, уморительный рассказчик и анекдотист. Спокойный и естественный, без тени подобострастия и комплекса, казалось бы понятных в здешнем его положении.

Другие: Иноземцев, Арбатов, ныне тоже кандидаты в депутаты Верховного Совета. Один от Грузии (но хоть в Совет Союза), другой — Арбатов — от Азербайджана в Совет Национальностей. Вся наша избирательная система этим, как на ладони.

Еще Шахназаров и помянутый Бовин, который держится так, как если бы ничего с ним никогда не происходило.

Я на положении ишиботника. Остальные все не только между собой, но и с Цукановым на «ты» и только по имени. Мои возможности у всех присутствующих под сомнением. Хотя зачем тогда Цуканов выпрашивал меня у Пономарева? И откровенно ему льстил доверительностью: мол, у Александрова своя команда, у нас, мол, своя, и не хуже можем делать тексты. Поскольку я «подсобник» дела идут так: мой текст, прочитанный вслух на «общем сборе» Бовиным (после его мелкой косметической правки) признается почти готовым и «хорошим». Тот же текст с учтенными по ходу первого чтения незначительными замечаниями, но к которому Бовин не успел прикоснуться, и прочитанный вслух Иноземцевым, признается никуда не годным. И поручается Бовину его переделать!

Меня это, однако, угнетает. После такого оборота дела, — безумно хочется отсюда

бежать.

Впрочем, корзиночность любого варианта международного раздела текста совершенно очевидна после следующего эпизода: 8-го числа утром звонок по вертушке, подошел я.

— Это Александров. А кто со мной говорит?

— Черняев. Здравствуйте, Андрей Михайлович!

— Здравствуйте, Анатолий Сергеевич (кислость в голосе). Позовите, пожалуйста, Георгия Эммануиловича.

(Дальнейший разговор передаю со слов Цуканова, который нам потом рассказал, что произошло).

— Георгий! Вы всю речь пишете?

— Да.

— И международный раздел?

— Да.

— А почему ты мне ничего не говоришь. Ты поступаешь нелояльно. Как можно? Ты же знаешь, что это я должен готовить. Ты действуешь, как настоящая свинья!

— Ах, раз я свинья, пошел ты на х…

И Цуканов с грохотом бросил трубку, ушел к себе.

Бовин, как и другие, присутствовавший при происшествии, откомментировал так: «Член Центральной ревизионной комиссии КПСС, помощник Генерального секретаря нашей ленинской партии назвал члена Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза, первого помощника Генерального секретаря Центрального Комитета нашей ленинской партии свиньей, за это был послан последним на х…». И далее (тот же Бовин): «Граф! Теперь ты можешь написать свой международный раздел на уровне Маркса, Энгельса и даже Ленина, но все равно «Воробей» расклюет его и затопчет в говне».

А проблемы есть, помимо этой нашей суеты. Речь избирательная. Нужна платформа, пусть и, конечно, в рамках «программы мира» (принят был такой документ на XXIV съезде КПСС). Но надо что-то сказать. В политике нельзя стоять на месте. Перемена, действительно, почти неправдоподобная, если посмотреть с рубежа 1970 года.

Но сейчас ситуация такая: в словах (по логике самой борьбы и по другим причинам) содержится больше того, на что мы сами на деле готовы идти. То, что мы рассчитывали иметь, начиная «мирное наступление», уже завоевано. Дальше мы идти не можем и не хотим — дальше идеологический «классовый» предел. (Пример нагляднейший — Европа. Реальную разрядку и безопасность в Европе мы уже имеем. Но в ответ — на нас развернули контрнаступление. Требуют идеологической разрядки. Для нас это немыслимо). А раз так, надо прекратить пышную словесность. Не ставить себя в глупое положение, не подставляться под удары партнеров. Надо спокойно утрамбовывать полученное. На этом я и стою.