Англичанин Сталина. Несколько жизней Гая Бёрджесса, джокера кембриджской шпионской колоды - Эндрю Лоуни

Через несколько дней после появления первой из статей в «Пипл» Бёрджесс написал Тому Дрибергу, который опубликовал благожелательную статью в левой газете «Рейнолдс ньюс», чтобы договориться о встрече. «Я не хочу многословно объяснять, что не был агентом. Нет никаких свидетельств того, что я им был. На самом деле я им не был, и это все»[884]. Они были знакомы еще во время войны – вместе работали над передачей «Неделя в Вестминстере». Дриберг считал, что с Бёрджессом обошлись несправедливо, и после его появления в Москве написал ему, спрашивая, может ли он приехать и встретиться с ним.

Бёрджесс, которому не нравилось, каким его изображали в средствах массовой информации, – особенно его разозлило предположение, что его исключили из Дартмута за воровство, – вероятно, посчитал необходимым исправить ситуацию и согласился встретиться. Они оба разделяли пристрастие к алкоголю и гомосексуализму – Фрэнсис Уин предположил, что Дриберг видел в Бёрджессе себя и надеялся понять его еще лучше после разговора[885] – и оба были связаны с британской разведкой. Дриберг был информатором МИ-5 с 1942 года, а теперь стал невольным участником операции МИ-5. Разведка желала знать, в чем Бёрджесс собирается признаться в мемуарах[886].

К Бёрджессу собирался еще один гость. В марте Эвелин Бассет написала сэру Уильяму Хейтеру в московское посольство, выразив желание повидаться с сыном. «Будет ли это затруднительно, если я приеду? Могут ли меня задержать для целей пропаганды? Может ли мое присутствие быть использовано русскими для давления на Гая? Я не хочу стать причиной новых проблем для британских властей, но мне бы очень хотелось повидаться с сыном. Я старею и плохо себя чувствую»[887].

В начале июля она приехала и вместе с сыном провела месяц в правительственном санатории в Сочи, где был отдельный пляж. Они «общались с другими отдыхающими, загорали, катались на катерах и гуляли по обсаженным пальмами городским улицам. Отдыхающие в санатории рассказали, что миссис Бассет научила поваров готовить любимые английские блюда ее сына»[888].

Через несколько дней после ее отъезда в Москву приехал Дриберг. Он на две недели остановился в «Национале». На следующий день Бёрджесс позвонил ему и попросил подойти к гостинице «Москва», где, по его заверению, у него был номер. «Гай Бёрджесс стоял у входа в гостиницу. Он был легкоузнаваем, несмотря на то что теперь в его волосах проблескивала седина. Его лицо уличного мальчишки загорело на кавказском солнце. Он подошел ко мне, и мы пожали друг другу руки. Я чувствовал себя как Стэнли, нашедший Ливингстона», – писал Дриберг[889].

В течение двух следующих недель Дриберг записывал подробности жизни Гая Бёрджесса – так, как их предпочитал помнить Бёрджесс, то есть не всегда точно. В свою очередь Бёрджесс ввел его в свой новый социальный круг, который был отнюдь не таким блестящим, как в Лондоне. Они провели «приятный вечер в серьезной беседе» с двумя британскими коммунистами, и еще один – с Ральфом Паркером, московским корреспондентом «Таймс» и «Дейли уоркер», которому Бёрджесс не доверял. «Мы все думаем, что он агент, но мы никак не можем понять, на чьей он стороне»[890].

Дриберг провел неделю на даче Бёрджесса, приехав туда на поезде. Дача была самой большой в деревне и постоянно охранялась четырьмя агентами в штатском, которые жили в сторожке, расположенной в углу обширной территории. Они также докладывали по инстанциям обо всех передвижениях Бёрджесса и его гостях. Во всех комнатах были микрофоны, за исключением, как признался дружественно настроенный охранник, кабинета.

«Деревня, в которой находилась дача Гая, была маленькой и прелестной, с выглядевшим очень по-английски прудом для уток и церквушкой с куполом-луковицей. В субботу вечером, когда мы гуляли по деревушке, я спросил, есть ли в ней бар, вроде английского паба, куда мы могли бы зайти выпить. Гай забеспокоился. «Здесь есть один бар, – сказал он, – но я не могу туда пойти. Здесь недавно был Дональд, который спьяну начал буянить и разгромил его. Было много шума. Но это случилось еще до того, как он в очередной раз вылечился»[891].

Дриберг отметил, что в Москве Бёрджесс, как правило, пьян – весь день пьет водку. На даче он ведет себя более сдержанно и пьет только вино, обычно грузинское белое. Он проводит дни в уединении. Компанию ему составляют только охранники или престарелая экономка. Он очень много читает. Дриберг привез ему сборник церковных гимнов, и иногда Бёрджесс начинал наигрывать ту или иную мелодию двумя пальцами на расстроенном пианино.

Визит имел два немедленных последствия. Дриберг, постоянный посетитель публичных туалетов, показал Бёрджессу большой подземный туалет под гостиницей «Метрополь», который убирала пожилая женщина, вроде бы не замечавшая стройных рядов гомосексуалистов вокруг. Там Бёрджесс познакомился с Толей, симпатичным электриком, работавшим на заводе и интересовавшимся музыкой. Толя рассказал, что приехал из имения Льва Толстого и его бабушка была одной из любовниц писателя. Бёрджессу нравилось утверждать, что он – незаконный сын Толстого. Джон Миллер запомнил Толю как невысокого широкоплечего и жизнерадостного парня[892]. Он стал для Бёрджесса любовником, секретарем, слугой – и доносил о нем до его смерти.

Были или нет у Бёрджесса любовники в России до Толи – неясно. Согласно Модину, когда Бёрджесс приехал, «ему – гомосексуалисту – понадобился спутник. Со временем он нашел одного, и контрразведчики вызвали его к себе. Они сказали: «Нам все равно, к чему ты привык в Лондоне, но у нас такого рода вещи караются законом. Если ты будешь продолжать, накажем и тебя». Он остановился. Но можете себе представить, что чувствует человек, лишенный возможности удовлетворять свои физические потребности. Он был зол»[893].

Услуга Дриберга не осталась безнаказанной, и он был пойман сотрудниками КГБ во время очередной облавы в туалете. После предъявления фотографий его сексуального контакта он согласился стать советским агентом и получил кличку Лепаж. В течение следующих двенадцати лет Дриберг использовался как источник в национальном исполнительном комитете Лейбористской партии, докладывавший об эволюции лейбористской политики и соперничестве между партийными лидерами[894].

Осенью он вернулся и, по просьбе Эвелин, привез Бёрджессу кое-какие вещи: несколько эстампов, пару туфель, новые носки и кожаный футляр для бутылки, который Бёрджессу очень понравился, и он всегда носил его с собой[895].

Издатель Дриберга поручил ему снабдить книгу иллюстрациями. Бёрджесс договорился с фотографом и обещал привезти его в номер Дриберга вечером. Он выполнил свое обещание, но опоздал, и Дриберг сразу понял, что Бёрджесс сильно пьян. Он «покачивался, фыркал, хихикал, как идиот, а когда фотограф попытался сделать свою работу, стал корчить рожи в камеру»[896].

Фотосессию пришлось перенести на следующее утро. «В восемь часов утра он позвонил, и его голос звучал совершенно нормально. Бёрджесс явно был трезв и предупредил, что опять опоздает. Оказывается, накануне за ним прислали русские. С ним строго поговорили, заставив его «почувствовать себя куском дерьма». В общем, его русский шеф вел себя в точности как директор школы»[897]. Впоследствии Дриберг рассказал об этом эпизоде Эвелин, и она задумчиво отметила: «…Думаю, русская дисциплина полезна Гаю»[898].

Бёрджессу понравилась работа Дриберга, и он использовал свое влияние, которое неожиданно оказалось значительным, чтобы обеспечить представление Хрущеву, что привело к появлению интервью в «Рейнолдс ньюс».

Книга Дриберга, которую купило издательство Weidenfeld & Nicolson, была опубликована в ноябре 1956 года и стала большим событием в литературном мире. Права на публикацию произведения по частям были куплены «Дейли мейл» за 5 тысяч фунтов. А компания ITV в программе «Неделя» выпустила видеоматериал о посещении Дрибергом и Бёрджессом достопримечательностей Москвы[899].

За несколько дней до публикации серии статей поступило «уведомление D» с требованием удалить часть о послевоенной операции в Албании из соображений национальной безопасности – хотя русские уже наверняка об этом знали от Бёрджесса. Это дало возможность МИ-5 предупредить Бёрджесса. С помощью журналиста Чапмэна Пинчера была сфабрикована история о нарушении Бёрджессом закона о государственной тайне. Теперь, если бы он вернулся в Британию, его должны были арестовать[900]. Джозеф Балл, действуя через своих поверенных, настоял, чтобы все упоминания о нем были убраны[901].

Статьи печатались семь дней. «Мейл» заняла привычную позицию. «История Бёрджесса тенденциозна и пристрастна. С его мнением редакция не согласна. Тем не менее статьи печатаются без изменений – без цензуры. Различие взглядов не может скрыть того факта, что это новостная сенсация десятилетия»[902].

И верно. Дриберг не потрудился усомниться в изложении событий Бёрджессом, который утверждал, что никогда не был шпионом, бросил пить и наслаждается жизнью в России. Критики не оставили от нее камня на камне, но она принесла Дрибергу весьма неплохое вознаграждение. Это была авторизованная версия, удовлетворившая всех – Бёрджесса, КГБ и МИ-5.