Современницы о Маяковском - Василий Катанян

— Что бы сказал папа? Дочь целует Маяковского и даже не замечает этого!

— Я не целовала вас, это вы меня целовали!

— А вы ведь не вырывались, Натинька, нет, вы не вырывались!

Владимир Владимирович стал допрашивать меня о причине моих слез. Я не хотела и боялась сказать Маяковскому, как больно и тоскливо мне от его отъезда, не хотела сказать, что расплакалась бы, вероятно, от чего-нибудь другого, если бы не случай со стуком. Я не сказала, что если бы не была так убита и расстроена его отъездом, то, вероятно, глупости, которых я испугалась, никогда не пришли бы мне в голову. Я сказала только, что боялась, что за мной пришла милиция, которая хочет меня арестовать как "веселую девушку". Владимир Владимирович буквально онемел от таких предположений. Вероятно, если бы он не боялся, что я опять разревусь, он просто назвал бы меня идиоткой или дурой, но только сказал:

— Натинька, лапочка, дурочка! Да за кого же вы меня-то считаете?

После этого разговор стал серьезным.

— Хотите ехать в Москву? Будете учиться. Найдем вам комнату. Мы будем к вам очень, очень хорошо относиться.

Я молчала. Я очень хотела в Москву. Я очень хотела учиться. Но для этого я должна была спросить, кто "мы" найдет мне комнату, кто "мы" будет ко мне хорошо относиться, а спросить это я не решалась и не решилась.

— Мне ведь надо школу кончать, потом, может быть, — промямлила я.

Стала просить дать мне обещанные книжки. Маяковский дал мне две маленькие книжечки, изданные в Америке.

В тот же вечер состоялось еще одно выступление Владимира Владимировича. Цирк был полон, но публика была какая-то случайная, хоть аплодировали дружно. В полутемном фойе мы еще раз простились с Владимиром Владимировичем. Я была сдержанна, и никаких слез больше не было.

В августе после долгих разговоров, просьб, молений, даже угроз меня отпустили на четыре дня в Москву. Но попав в Москву и устроившись у своей подруги, я провела в Москве дней 15–20 и все время часто видалась с Маяковским. Каждый мой день начинался со звонка Владимира Владимировича ко мне, и, если мы не виделись накануне, я должна была доложить, где была, что видела, обедала ли, есть ли еще деньги. Денег было мало, но я бы, конечно лучше решилась идти в Киев пешком, чем сказать об этом Маяковскому. Однако деньги я у него все же взяла, и произошло это вот каким образом. Каждый день я приходила к моей подруге на службу к окончанию работы и мы, пообедав, шли по Кузнецкому мосту и Петровке к Театральной площади целой толпой молодых и шумных девушек. Очень часто на Кузнецком мы встречали Владимира Владимировича. Девушки мои видели его уже издалека, начинали перешептываться. Я краснела и мучительно вглядывалась в толпу. По причине своей близорукости я могла увидеть даже Маяковского только совсем вблизи от себя, поэтому слова — Здравствуйте, Натинька! — всегда были неожиданностью для меня. Поэтому я и не заметила один раз, что Маяковский шел не навстречу нам, а рядом с нами, чуть-чуть позади. В этот раз нас было только двое, и мы обсуждали вопрос, каким образом построить наш бюджет, чтобы привезти из Москвы родителям подарки. Когда мы дошли до Большого театра, над нами вдруг раздался голос:

— Чашки мамам и папам купить надо обязательно, "деньгов" же нужно взять у меня, я же не раз говорил об этом.

Конечно, я лишилась дара слова от такого неожиданного появления. Маяковский сам познакомился и поздоровался с моей подругой, сказав ей при этом, что у нее чудесные голубые глаза. Так как, идя все время рядом с нами, он слышал весь наш разговор и был в курсе всех наших финансовых обстоятельств, то считал, что нам не хватает по крайней мере ста рублей. С большим трудом, заслужив при этом что-то вроде "упрямого козла", я согласилась не то на 15, не то на 25 рублей.

Деньги эти я передала Владимиру Владимировичу из Киева с моей подругой, но она не нашла его в Москве и переслала мне их обратно. В октябре, когда Маяковский приехал в Киев, я сама отдала ему длинненький белый конвертик, в котором они были заклеены. Узнав, что кроме денег там ничего нет, Владимир Владимирович не распечатал конверт и так и показывал мне его несколько лет спустя в Москве нераспечатанным. Говорил, что хранит его в память о моем "беспримерном" упрямстве.

Радостные дни в Москве подходили к концу. Наступил день моего отъезда. Владимир Владимирович хотел проводить меня на вокзал. Но я стеснялась жесткого вагона, стеснялась наших бесчемоданных вещей, наших совсем обыкновенных провожающих мальчиков и очень просила Владимира Владимировича отказаться от такого намерения.

Днем я пришла прощаться на Лубянский проезд и застала Маяковского в комнате с большим букетом цветов. Дурачась и изображая из себя театрального премьера, Владимир Владимирович преподнес мне цветы, выражая при этом сожаление, чтосреди них нет моего цветка.

— Какого моего цветка? — удивилась я.

— Вы, Натинька, — Анютина глазка, нежная и красивая, — ответил Владимир Владимирович.

Тогда же я получила от Владимира Владимировича несколько его книжек, некоторые с надписями. Когда я уходила, Маяковский сказал:

— Натинька, в 7 часов, когда отойдет ваш поезд, я буду стоять на середине Лубянской площади возле фонтана и крикну: "До свидания, Натинька!" А вы высунетесь в окно и крикнете: "Досвидания, Володя!"

Думаю, что Владимир Владимирович не ходил на Лубянскую площадь прощаться со мной. Я же, высунувшись из окна отходящего поезда, сказала:

— До свидания, Владимир Владимирович!

В Киеве меня ожидало много дел, занятия уже начались. Незаметно жаркое южное киевское лето перешло в чудесную теплую и солнечную осень.

Маяковский приехал в Киев 18 октября. Вернувшись в этот день из консерватории, я застала дома книжку, на переплете которой условленным детским почерком было написано: "Наташе Самоненко". Еще будучи в Москве, мы условились, что по приезде Владимир Владимирович не будет посылать мне письма, чтобы не вызвать излишних родительских подозрений, а пришлет мне книгу, на 50-й странице которой будет обозначен час нашей встречи. Получив теперь книгу, я быстро нашла полагающуюся страницу. На ней стояло "7 ч.". Строчка, возле которой это было написано, начиналась со слова "жду". Было уже 8 часов, и я отправилась прямо на лекцию, которая должна была состояться сегодня же в Домкомпросе.

Народу было много, но столпотворения зимних лекций не было. Тема лекции была "Как делать стихи". Из современных поэтов Маяковский хвалил Светлова. Читал его стихи "Гренада". Начались записки, Владимир Владимирович брал их со стола, прочитывал сразу вслух и тут же отвечал. Среди других записок была и моя, написанная на каком-то клочке, без подписи. "Здравствуйте, Владимир Владимирович!" — прочел громко Маяковский и, вдруг осекшись, спрятал записку в карман. Записка оказалась моя, и дальше в ней было написано: "Буду завтра в час, очень бы хотела повидать вас еще сегодня!"