Каменное древо - Соня Марей

я так же свернул твою шею?! Или тебе нужны деньги, власть, почет? Хочешь, тебе будут считать героиней Арнерии?

Он понял, что угрозами меня не взять, решил купить. Что ж, пусть попробует.

– Когда все закончится, я женю на тебе своего младшего сына, он мой наследник. Будешь ходить в шелках и бархате… Спать на перине и объедаться сладостями. Балы, прогулки, карнавалы…

– Отпустите нас. И больше никогда не трогайте, – прервала я его лживые обещания. Перед глазами вставали расписываемые лордом картины, и становилось тошно. Я никогда на это не пойду.

Он смотрел не мигая.

– Отпустить?

Я кивнула.

– Ты готова выполнить свою часть уговора за то, что я отправлю тебя и своего бастарда на все четыре стороны? – бровь издевательски изогнулась.

– Да. Я сделаю, что вы просите.

Ну вот. Обратного пути нет. Только вперед.

* * *

Реннейр

Я не помнил, когда спал. Не помнил, когда ел. Время растянулось серым полотном без конца и начала. Наверное, так и сходят с ума.

Обо мне как будто забыли, и это играло на руку. До темноты в глазах я пытался призвать Дар, рассекая воздух лезвием клинка и с каждым разом убеждаясь, что оставили меня не только люди, но и боги. Уходила вера, о которой твердили Рамона и старик Леймах.

Только мысль о моей жрице не давала упасть в пучину безумия.

Иногда, падая без сил, я представлял себе, что мы будем делать, когда все закончится. Эти горько-сладкие мечты прорывались из закоулков сознания против воли. Я видел зеленую долину, голубую ленту реки и то ли дом, то ли храм. Моя Мона с распущенными волосами сидит на скамье, причесывая длинные огненные волосы. Пряди переливаются золотом в лучах солнца, а подол изумрудного платья колышет ветер.

Еще я представлял, какими будут наши дети. Я хотел мальчика и девочку. Большая дружная семья – то, чего мне всегда не хватало. За эту семью я буду драться до последней капли крови. И для того, чтобы мои безумные мечты воплотились в реальность, я должен подниматься, даже если нет сил, даже если умирает вера.

В конце коридора заскрежетал замок, и я сунул меч под матрас. Не было сомнений, что пожаловали именно ко мне, в этой секции я был единственным заключенным. Может, снова привели Рамону, чтобы научить бастарда послушанию? Но по шагам понял – это кое-кто другой.

Вихрь самых разных чувств взметнулся в душе, и я приблизился к решетке, за которой меня закрыли, как пса.

– Зачем явился? – спросил и удивился тому, как хрипло и чуждо звучит собственный голос. Привык к мертвой тишине подземелья.

– Напоить стражников оказалось просто. Эти дурни спят, и путь свободен. Ты знал, что лорд не велел никого к тебе пускать? Он тебя боится.

Передо мной стоял заклятый друг. У меня было время подумать, и в один момент сошлись все части мозаики. Почему я был настолько слеп?

– Ва-арди… – из горла вырвался рык, и я стиснул прутья, пытаясь их раздвинуть, чтобы дотянуться до глотки.

Северянин глядел нагло и прямо, без капли страха. В глазах не было ничего человеческого, только алчность и жажда наживы. Он наклонил голову набок и произнес:

– Я пришел проститься. Скоро меня здесь не будет. Впрочем, как и тебя.

– Не знал, что ты настолько сентиментален, – голос дрожал от едва сдерживаемой злости, но я не хотел показывать, насколько меня ранило его предательство.

Несколько мгновений северянин молчал. Задумчиво жевал губу.

– У тебя было всё, Звереныш, – заключил с легким сожалением. – Ты мог занять место отца, стоило только захотеть.

– Поэтому ты притворялся моим другом? Надеялся, что рано или поздно это случится, и ты окажешься в милости нового правителя?

Перед глазами потемнело от ярости. Двуличная северная тварь.

– Я бы на твоем месте использовал шанс. Сверг отца, убил брата. Воины бы за тобой пошли, – внезапно Варди качнулся вперед, взгляд вспыхнул по-волчьи. – Но Зверь стал домашним псом, размяк и поглупел от любви. Прилип к юбке, как репей.

Варди всегда был прямолинеен. Говорил, что думал, и никогда не стеснялся.

– Знаешь, что я сделаю, когда выберусь отсюда? – процедил я и объяснил в самых красочных выражениях, что его ожидает.

С каждым словом лицо бывшего друга мрачнело все сильней. Он отступил от решетки еще на шаг.

– И после всего ты не побоялся прийти сюда? Ты выследил меня еще в тот день, когда я очнулся после ранения, – я скривился. Даже глядеть на него было гадко. Казалось, что я измазался в болотной жиже. – У тебя хватило совести напасть на беззащитную девушку, пока меня не было. Нарочно ведь дождался, зная, что со мной тебе не совладать.

– Я не такой дурак, как ты, Ренн! – перебил северянин, вспыхнув. – Я не страдаю болезнями под названием честь и совесть. Все делаю так, как нужно мне.

Я запрокинул голову и расхохотался. Хохотал до тех пор, пока в груди не кончился воздух, а легкие не загорелись огнем.

– Так это ты снял с мертвецов весь лафарит, который только смог найти! И ты доставил его лорду в обход меня. А ведь говорил, что никому лизать пятки не станешь. Но деньги не пахнут, так?

Варди молчал, только ноздри раздувались от тяжелого дыхания. Потом заговорил:

– Во мне течет кровь детей Льда, но у меня нет Дара. Его меня лишили за убийство сородича. Лишили и изгнали. Я сразу узнал лафарит в медальонах Красных Топоров. Они достали его на Севере, в крае вечной мерзлоты.

– Так вот почему ты провел столько времени в Волчьей Пустоши! Ждал, пока жрецы изготовят новые амулеты.

Еще одна загадка нашла ответ. Недаром в тот день показалось, что Варди лгал, и если бы я не был занят мыслями о Рамоне, если бы потянул за нить, то размотал бы клубок гораздо раньше. Стольких ошибок удалось избежать, убей я его сразу.

– Как долго ты соображал, Звереныш, – усмехнулся он криво. – Твоя доверчивость сыграла злую шутку.

– И что теперь ты будешь делать, Варди?

Как хотелось стереть эту ухмылку! Чтобы зубы посыпались на пол. Показалось, что металл тюремной решетки одобрительно загудел.

– В Антриме много ценных амулетов и артефактов, хватит на всех. Я возьму свою долю и заплачу на родине виру. Не стану ждать, пока твой скупой отец даст мне достаточно жалованья. Меня простят и вернут Дар, ведь работа искателей очень ценна.

– Даже странно, что такой перебежчик, как ты, так привязан к родине, – теперь настало мое время усмехаться. Он и правда был смешон. Жалок. Вызывал не