Красный сфинкс - Геннадий Прашкевич

В 1961 году в издательстве Академии Наук СССР вышел большой том «Путешествия в прошлое и настоящее», в который вошли фантастические и бытовые, законченные и незаконченные повести и рассказы Обручева.

Последние годы жизни Владимир Афанасьевич провел в дачном поселке Мозжинке под Москвой. «Заметное ослабление зрения, – вспоминал Е. В. Павловский, – не давало ему возможности читать книжный и машинописный тексты. Однако писать черными чернилами он мог почти до самого конца… Ему страстно хотелось побывать в Иркутске, с которым были связаны яркие воспоминания о начале его большого жизненного пути. Когда он говорил об Иркутске, об Ангаре, вспоминал Байкал, сибирскую тайгу, он молодел на глазах, стан его выпрямлялся. Видно было, что он верил в возможность физического обновления, возврата молодых сил в привычной и сладостной обстановке величественной природы Восточной Сибири».

Среди незавершенных литературных рукописей В. А. Обручева остался роман «Лик многогранный», наброски рассказов и повестей, даже пьеса, написанная под явным влиянием Метерлинка. Что же касается геологических трудов, то именно они принесли В. А. Обручеву мировое признание. Он являлся членом Общества землеведения (Берлин), Венгерского, Королевского (Великобритания), Гамбургского, Американского географических обществ, Китайского, Американского, Лондонского геологических обществ, Академии естествоиспытателей (Галле, Германия), Американского музея естественной истории, Ученого комитета МНР, многих других зарубежных и отечественных научных обществ. Его именем названы два вулкана в Забайкалье и на Камчатке, степь в Туркмении, подводная возвышенность в Тихом океане, несколько ледников, гор и пиков, несколько видов ископаемой фауны. До сих пор переиздаются его научно-фантастические романы.

Скончался 19 июня 1956 года в Москве.

МАРИЭТТА СЕРГЕЕВНА ШАГИНЯН

Родилась 21 марта (2. IV) 1888 года в Москве.

Отец – известный врач, мать – из семьи музыкантов и математиков.

В раннем детстве видела события на Ходынке, баррикады 1905 года. С гимназических лет зарабатывала репетиторством и писанием газетных заметок. «Профессиональную работу, печатание, я датирую с пятнадцати лет и горжусь тем, что начала свою трудовую биографию в том же возрасте, в каком ее начинает большая часть производственных рабочих». В 1908 году поступила на историко-философский факультет Высших женских курсов. Это время ее активного творческого общения со «старшими» символистами – Д. С. Мережковским и З. Н. Гиппиус. Вместе с ними М. Шагинян уехала в Петербург, увлекшись модным тогда «богостроительством». Впрочем, стихи ее не отличались смиренностью. «Кто б ты ни был, – заходи, прохожий. Смутен вечер, сладок запах нарда. Для тебя давно покрыто ложе Золотистой шкурой леопарда». Как-то даже странно, что с таких вот стихов начинала будущая пламенная коммунистка, одна из самых видных партийных писательниц Советской России. Но популярность Мариэтте Шагинян принесла именно книга стихов «Orientalia» (1913). «Днем чабрец на солнце я сушила, Тмин сбирала, в час поднявшись ранний. В эту ночь – от Каспия до Нила – Девы нет меня благоуханней!»

Самым большим увлечением М. Шагинян – на всю жизнь – стал Гете.

В 1914 году она даже предприняла паломничество в Веймар. Неизвестно, сколько бы лет провела она в Германии, но вечером 30 июля, когда Шагинян заносила записи в дневник, в комнату вошла хозяйка пансионата и посоветовала ей уехать, потому что все вокруг только и говорят о скором начале войны. «Это путешествие за десять дней до 1 августа 1914 года было последним этапом культурнического идолопоклонства; в него неожиданно ворвалась политика», – записала в дневнике Шагинян. Как русско-подданная, она была выслана в Баден-Баденский лагерь для интернированных. Когда сестра сумела вытащить ее из лагеря, она перебралась в Цюрих. Там она написала очерковую книгу «Путешествие в Веймар».

«Какой сделать выбор в жизни: идти ли по ее общей, по ее большой дороге, или блюсти свою отдельную линию, свою частную тропинку? – писал Ю. Айхенвальд о первых книгах Мариэтты Шагинян. – Иными словами, к чему склониться – к сходствам или к различиям? Пантеизм или индивидуализм?»

Вопросы оказались серьезными. Решить их помог услышанный М. Шагинян доклад члена думской фракции большевиков, изложившего совершенно неожиданную для нее ленинскую точку зрения о необходимости поражения царской России в империалистической войне. С этого дня все свои силы она отдала молодой, только еще нарождающейся советской литературе. В декабре 1920 года в «Известиях Петроградского совета рабочих и красноармейских депутатов» она опубликовала статью «Кое-что о русской интеллигенции», в которой резко осуждала саботаж деятелей литературы и искусства. С большевистской прямотой молодая писательница искала математически точные законы построения художественных произведений. Повесть «Перемена», вышедшая в свет в 1924 году, была посвящена гражданской войне на юге России (с 1915 по 1920 год Шагинян жила там). Повесть прочитал Ленин, она удостоилась его похвалы. Литература окончательно становится главным делом М. Шагинян.

Писала она так («Ткварчельский уголь», 1926): «Хорошо жить в Сухуме, особенно осенью. На перекрестках преют каштаны под душным теплом жаровен, прикрытые влажными тряпками. Густой табак, словно чайный настой, суховатый, мешается с соленым запахом набережной. Солью и ветром пахнет легкая парусина на балконе. А ночью тихие глаза пароходов, неподвижно опрокинутые в воду, и плеск флейт из беседки, освещенной изнутри как раковина. Звуки музыки тоже пахнут морем, – к морю подходит простая грубая флейта, духовые инструменты, усердные музыканты, опрокидывающие после игры свои горластые трубы, чтобы вытряхнуть из них слюну. И грустное ру-ру-ру флейты улетает в соленом ветре, как усилия морского прибоя.

Тихо жить в Сухуме, даже рекламы здесь тихи, как утопленники: они вырастают прямо под ногами, на асфальте; их меловые буквы обращены лицом вверх и напоминают плывущего на спине купальщика. Их топчут, и немота их бездейственна, потому что в Сухуме вряд ли гуляющий смотрит себе под ноги.

Вкусно жить в Сухуме, – белые домики благоухают провинцией, и нет лысых домов, а каждый еще густоволос от винограда, плюща, перьев хамеропсы, глициний, остролистника, над каждым зеленые кроны деревьев; и лежат домики рядком, словно дорогие яблоки, завернутые в отдельные зеленые бумажки.

И только в Сухуме, кажется, хорошо, тихо и вкусно жить безработным, потому что их очень много, они не стоят в очереди на бирже, они подсаживаются в кафе к вашему столику и, если это мингрельцы, непременно заговорят с вами. В Абхазии безработные – как бы новая профессия, созданная революцией…»

«Огромное поле русского быта, – жаловалась Мариэтта Шагинян в „Литературном дневнике“, – переисполненное необычайных курьезов, почти совершенно не использовано нашей литературой в фабулярном смысле; спокойное бытописание или психология быта, но не фабула, – вот типичное русское воплощение темы». Тогда как, «…если мы обратимся к западноевропейской литературе, в частности к царице фабулярного романа, Англии, воспитавшейся на универсальных фабулах (использованных Чосером в его сказках), – то увидим совершенно обратное. Здесь художественное воплощение темы без фабулы показалось бы невыносимо скучным. Здесь ни одна черта быта, способная создать коллизию, не оставлена романистами без внимания. Укажу пример: в английских законах есть закон о наследовании имущества отца старшим сыном (майоратное право). Отсюда ряд всяких возможностей: преступление младшего сына, чтоб получить наследство; незаконнорожденность старшего, скрываемая родителями, чтобы любимый сын не потерял наследства; муки наследника, не имеющего возможности соединиться с любимой девушкой, так как она простого звания, а он наследник майората, и вытекающие из этого перипетии, – мнимая смерть, бегство в Америку и т. д. Можно сказать, что ни один из английских романистов не прошел мимо этих коллизий; им отдали дань и Диккенс, и Джордж Эллиот, и Генри Вуд, и Уильки Коллинз, не говоря уже о множестве других, менее известных. Русский читатель романов отлично знает также, какую причудливую серию фабул создал гениальный Коллинз из одной только черты шотландского правового быта („шотландский брак“). Само собой разумеется, что бытовая фабула не может стать „бродячей“, поскольку быт, ее вскормивший, является особенностью исключительно данной нации. Так не может стать бродячею фабула „Хижины дяди Тома“ в странах, где нет и не было рабства. Но классовые формы быта опять показывают нам „бродячий“ характер фабулы, ее способность повторяться у разных народов. Так, буржуазия породила особую излюбленную фабулу, целиком построенную на экономических взаимоотношениях и принципе собственности современной нам эпохи, – так называемую детективную фабулу. Здесь частное лицо претерпевает известный ущерб (чаще всего имущественный). Государство должно его защитить в лице своих учреждений (Скотланд-Ярд, французское полицейское бюро); но сыщики этих учреждений придурковаты, и государство оказывается не в состоянии защитить своего гражданина; оно выставляется, в лице своих агентов, всегда в грубо-карикатурном виде. Тогда появляется частный сыщик (Шерлок Холмс, Лекок и т. д.) и блестяще раскрывает тайну. Тут типичные, присущие одинаково разным национальностям, именно классовые черты фабулы: узел завязывается вокруг имущественных комбинаций, государство пасует, „частная конкуренция“ оказывается расторопнее и приводит к цели».