Угол белой стены - Аркадий Адамов

— Разрешите начать с предварительных соображений? — сказал Сергей.

— Как хотите, — согласился комиссар. — Садитесь, закуривайте и по возможности отдыхайте. День у вас выдался нелегкий.

Сергей опустился на стул возле письменного стола и не спеша закурил, собираясь с мыслями.

— Прежде всего, как разворачивались события, — начал он. — Семенову привезли вчера из Ташкента чемодан с наркотиком. Случайно этот чемодан перед самым выходом из вагона был обменен. Это мы сегодня точно установили. Значит, чемодан этот сейчас в Борске у какого-то человека, и, как он им распорядился, мы не знаем. Человек же, привезший этот чемодан, задержан. Но он ничего не дает, его использовали «втемную». Его напарник, по имени Иван, скрылся, ранив нашего сотрудника. Он и сейчас скрывается в Борске.

— Опасный преступник. И конечно, многое знает. Приметы?

— Известны. Причем, возможно, у него там есть еще связь помимо Семенова. В вагоне он потерял бумажку с адресом. И перед Борском искал ее и очень нервничал. Это мы тоже узнали там, в поезде.

— Нашли вагон, где он ехал?

— Да, и вагон, и купе, и попутчиков.

— Молодцы. А записать он мог адрес Семенова на случай, если тот не встретит их.

— Но он уже бывал у него, — задумчиво возразил Сергей. — Впрочем, все возможно. Тут надо разобраться.

— Вот именно, — с ударением произнес комиссар.

— Теперь дальше, — продолжал Сергей. — Ниточка эта тянется из Ташкента. Там, кстати, Семенов одно время жил. И там гнездо этих спекулянтов.

— Очень опасная группа.

— Да, конечно. Но это не все. За день до приезда в Борек людей из Ташкента там происходит убийство таксиста. Вернее, за несколько часов до их отъезда.

— Знаю. Наши товарищи там уже работают.

— Но в кармане убитого тоже обнаружен наркотик. Вы помните? Я хотел бы как версию увязать эти два дела.

— Основания?

Сергей улыбнулся:

— Нет оснований, товарищ; комиссар. Но…

— Интуиция?

— Если хотите, да.

— Не последнее дело. Что еще дал поезд?

— Бутылки. Светлов отвез их на экспертизу.

Комиссар взглянул на часы:

— Там кончают работу. Надо попросить задержаться.

— Светлов попросит.

— Хорошо. Что дал разговор с пассажирами, проводниками?

— Множество деталей. Даже приметы человека, случайно унесшего тот чемодан.

— Весьма интересно. А теперь, — комиссар пристально и выжидающе посмотрел на Сергея, — что думаете делать дальше? Вы были в Борске. Там сейчас сложная ситуация. Как, впрочем, и в Ташкенте. Группу эту надо обезвредить во что бы то ни стало.

— Так точно. А думаю делать… Надо мне лететь, товарищ комиссар.

— Правильно. Сначала в Борек, потом в Ташкент. Тогда я буду спокоен, Сергей Павлович, честно вам скажу.

— Понимаю, товарищ комиссар. Тогда и я буду спокоен.

— Что ж решено. И помните. У вас самые широкие полномочия. Такими еще никто не располагал при раскрытии конкретных дел.

— Понятно. Когда прикажете вылетать?

— Решайте сами.

— Сегодня. Самолет через час пятьдесят. В десятьвечера я буду в Борске.

Врач городской поликлиники в Борске Ольга Николаевна Бессонова поздно вечером заканчивала обход своего участка. Больных было много, шла эпидемия гриппа. И вот наконец последний вызов.

Ольга Николаевна устало поднялась по полутемной, грязноватой лестнице с погнутыми перилами на четвец, — тый этаж большого дома по улице Луначарского и остановилась возле двери одной из квартир. Тусклая лампочка на площадке еле освещала длинный список жильцов. Ольга Николаевна, близоруко щурясь, водила пальцем по списку, пока не наткнулась на строчку: «Глумовым — 4 зв.», и принялась нажимать на кнопку звонка.

Дверь долго не открывали. Пришлось звонить снова.

Открыл кто-то из соседей.

— Ах, это вы, доктор! Проходите. Вон их дверь. А это их, вешалка.

Ольга Николаевна сняла пальто и, прихватив старенький портфель, постучала в указанную ей дверь. Из комнаты раздался хриплый голос:

— Чего стучать-то? Не заперто.

Ольга Николаевна вошла.

В комнате было не прибрано, на столе — грязные тарелки, куски хлеба, пустая, небрежно вспоротая, консервная банка. На стульях валялись какие-то вещи.

У стены на широкой постели под ватным одеялом лежала женщина, толстая, непричесанная, жирные ее руки, как два окорока, покоились поверх одеяла.

Ольга Николаевна освободила ближайший стул, придвинула его к постели, достала стетоскоп и сказала:

— На что вы жалуетесь, Мария Федоровна?

— На все я, милая, жалуюсь, — басовито прогудела женщина. — На все как есть.

— Ну, давайте я вас осмотрю, выслушаю.

Она откинула тяжелое, дурно пахнувшее одеяло. Больная вздрогнула. Начался осмотр!

— Почему вы такая нервная? — удивилась Ольга Николаевна. — До вас дотронуться нельзя.

— Как же мне не быть нервной, — громко пробасила больная, — если мой муж изменяет мне на каждом шагу. За каждой юбкой, стервец, за каждой юбкой… Как он в коридор, я за ним. И с кем-нибудь уже стоит. Ну я терпела, терпела, потом собрала ему чемодан, говорю: «Катись». А он говорит: «Площадь общая». «Ах, — говорю, — общая?» И стала его выживать.

— Как же это вы его выживали? — улыбнулась Ольга Николаевна, давно привыкшая к самым неожиданным исповедям своих пациентов.

— А бить стала. Я ж здоровая. А он вон какой щуплый. Набью морду, стыдно и на работу идти. И кричать стыдно, что жена бьет. Вот так и выжила.

— Где ж он теперь?

— Да тут! Я ж вторую неделю больная лежу. Надо и магазин сбегать, на рынок, сварить, постирать. Вот пока и держу.

— Где ж он сейчас?

— Не говорите, доктор. Как на грех, мать у него в Ташкенте померла. Так я его на два дня туда отпустила. Ежели к сроку не вертается, ну, не знаю, что сделаю.

Продолжая осмотр, Ольга Николаевна спросила:

— Когда же у него срок-то кончается?

— Вот сегодня и кончается. Опять небось юбку нашел. — Она тяжело заворочалась под одеялом. — Ох, придется бить. А прогоню уже опосля, когда выздоровлю.

— Нельзя так, Мария Федоровна. Надо добром договориться.

— Ах, доктор. — Жирная рука больной вяло приподнялась над одеялом. — С этим козлом никак нельзя. Я уж и била, и говорила, и реагировала. А вот, сами видите, опять где-то козлует.

Но тут в передней раздались четыре нерешительных, коротких звонка. Ольга Николаевна к этому времени уже закончила осмотр и теперь выписывала рецепты.

Больная, услышав звонки, встрепенулась.

— Идет, — с угрозой прогудела она. — Идет, окаянный. Ключ-то я ему пока не даю.

Кто-то из соседей открыл дверь, и через минуту в комнату робко вошел щуплый невысокий человечек в мятом костюме, с чемоданом в руке. Вид у него был растерянный и встревоженный.

— Явился, значит? — сразу наливаясь злостью, прогудела из-под одеяла больная. — Не запылился?

— Приехал, Машенька, приехал, как велела, — ответил человечек, осторожно ставя чемодан на стул.

Тут он заметил врача и галантно поклонился:

— Мое почтенье. Глумов Василий Евдокимович, супруг, так сказать, — и, потирая озябшие руки, с наигранной бодростью спросил: — Ну-с, как наша больная?

— Не радуйся, не радуйся, выздоровлю, — пробасила в ответ та. — Тогда ты у меня порадуешься.

— Ну что ты, Машенька, — сконфузился Глумов. — Что ты, ей-богу, говоришь.

— Знаю, чего говорю.

Ольга Николаевна поспешила дописать рецепты, дала последние наставления больной и простилась. «Какая смешная и противная пара», — брезгливо подумала она.

Глумов все так же галантно, с поклонами проводил ее до дверей, в передней подал, пальто и на прощание сказал:

— Будет время, заглядывайте к нам в парикмахерскую, на углу Гоголя и Первомайской. Посажу к лучшему мастеру. Будете несказанно довольны. Золотые руки. Цены нет.

В комнату он возвратился снова робкий и притихший.

— Что, еще за одну юбку уцепился? — подозрительно пробасила из постели супруга. — Вот погоди, встану…

— Ну что ты, Машенька, что ты, — суетливо и озабоченно ответил Глумов. — Тут такое дело, Машенька; произошло, уму непостижимо.

— Какое еще дело?

— Совершенно невозможное! Чужой чемодан из поезда унес. Абсолютно чужой!

— Ладно врать-то. Твой это чемодан. Ослеп, что ли?

— В том-то и дело, Машенька! Похоже, но не мой. Это я только по дороге понял. По тяжести, так сказать. А со мной в купе один паренек ехал и одна… Впрочем, не в этом дело.

— Опять?… — грозно прорычала из постели супруга, тяжело приподнявшись на локте. — Не мог пропустить, ирод?

— Ах, Машенька, — плачущим голосом сказал Глумов. — Ты в главное вникни. Чужой чемодан, понимаешь? И в нем… Я по дороге заглянул. Странный такой, порошок. Серый. Понять не могу, что это может быть. Ты вот погляди. — Он торопливо открыл чемодан и вынул туго набитый, завязанный шнурком целлофановый мешочек, а за ним другой, третий и выложил их на стол. Потом взял один и поднес супруге. — Вот видишь? — И удивленно, повторил: — Уму непостижимо, что это может быть.