Дочь Клеопатры - Мишель Моран

Тот беззвучно, по-рыбьи, захлопал жирными губами.

— Марцелл, иди за Юлией, — отрывисто приказал Цезарь.

Поллион растерянно огляделся.

— Это бабьи дела, кого они могут касаться, тем более в праздник?

— Судьба детей Рима касается каждого, — холодно ответил Октавиан. — Даже таких глупцов, как ты.

В триклинии оставалось несколько дюжин гостей, но все, кто явился в обществе Цезаря, собрались уходить.

— Мои поздравления, — проговорил Агриппа, не ведая о трагедии, разыгравшейся наверху.

Лицо хозяина приобрело оттенок непропеченного теста. Провожая нас через атрий к повозкам, он посетовал:

— Может, не стоит? Лучше бы вам остаться на ночь!

Октавия повернулась к нему и тихо ответила:

— Думаю, твоя дочь тоже была не против остаться на ночь. Когда начнешь дрожать — вспомни, как морозно сейчас на свалке.

На обратном пути к Палатину я все представляла себе, как дочка Горации замерзает у подножия Молочной колонны, в то время как остальные римляне попивают вино у трескучих жаровен и едят жаркое. А ведь когда все гости разойдутся, Поллион, чего доброго, заберется под теплое одеяло и потребует от жены знаков внимания, не замечая, как сквозь перевязь на груди сочится молоко… От этой мысли меня передернуло. Юлия тихо плакала, а Марцелл с Александром обменивались печальными взглядами.

По возвращении на виллу Юба, извинившись, покинул нас; Агриппа с Октавианом остались, и мы устроились в натопленной библиотеке, среди столов, накрытых чертежами Витрувия. Все долго молчали. Наконец Юлия подала голос:

— Может, основать сиротский приют? — спросила она.

Гревшийся возле жаровни Марцелл изумленно поднял глаза. Мы с братом переглянулись.

— Матери оставляли бы там нежеланных детей для усыновления кем-нибудь из граждан или вольноотпущенников, — продолжала девушка. — Селена уже рисует планы такого приюта.

— И в чем тут польза для Рима? — важно осведомился Цезарь.

— Мы спасали бы жизни, — вскинулась Юлия. — Жизни римлян.

— И увеличили бы число голодных ртов, ожидающих нашей подачки, — вмешалась Ливия.

— Нет, если найдутся усыновители!

— Кому это нужно? — фыркнула жена Октавиана. — Бесплодная женщина всегда может взять отпрыска у рабыни; ни к чему ей грязный подкидыш.

Октавия содрогнулась.

— Грязный? Малыш Горации?

— Откуда ты знаешь? Ты его видела? Уродец какой-нибудь…

— Девочка совершенно здорова! — воскликнула Юлия. — Я была там, и Селена тоже. — Она повернулась к отцу. — Если бы в городе был приют…

— Это слишком дорого, — перебил ее Цезарь. — Для подобных случаев есть Молочная колонна, плебеи довольны. Достаточно и того, что мы платим кормилицам.

— Но большинство младенцев умирают! — выкрикнула девушка.

— Такова воля богов.

Юлия бросила на меня взгляд, однако я сочла за лучшее промолчать..

— Ты достаточно делаешь для этих людей, — успокоила мужа Ливия. — Бесплатный хлеб, бесплатные бани, пожарные когорты, даже борьба с преступностью в Субуре. Что еще?

— Все, что в наших силах, — вмешалась Октавия.

— А может, тебе самой основать приют? — усмехнулась ее невестка.

— Так и сделаю, если брат разрешит.

Все посмотрели на Октавиана, трясущегося, словно в ознобе, хотя в библиотеке было натоплено.

— Жена права. Я и так достаточно делаю.

У Юлии заблестели глаза, и Марцелл нежно погладил ее коленку.

— А дочка Горации? — прошептала девушка.

— Девчонка, — пожал плечами Цезарь. — Неудачное начало праздников. Но я намерен завершить вечер хорошей новостью.

Трудно было даже представить себе, что за новость может рассеять собравшиеся тучи. Октавиан подал знак Агриппе, и тот объявил:

— Я женюсь.

Юлия ахнула. По-моему, она опасалась, не назовут ли ее невестой.

— На ком? — осмелилась выговорить девушка.

— На моей дочери, Клавдии, — пояснила Октавия.

— На моей сестре? — воскликнул Марцелл, изумленно глядя на мать. — Почему я не знал?

— Что ж, — чинно произнесла сестра Цезаря, — теперь знаешь.

Остаток праздников Юлия разыскивала дочку Горации у злополучной колонны. Семь дней подряд, преодолевая ветер и снег, поддерживая друг друга на скользкой мостовой, мы бродили по безлюдным улицам в сопровождении Юбы и преторианца, освещавших дорогу бронзовыми фонарями. На восьмой день Галлия пожелала знать, как девушка собирается поступить с младенцем.

— Возьму домой!

— Что? На виллу отца? — спросил Марцелл. — Юлия, будь благоразумна. Ее уже кто-то взял.

— Да, но кто?

Крик девушки отозвался эхом от мерзлых стен.

По случаю последнего дня сатурналий торговая площадь была закрыта, все разумные люди сидели дома, у раскаленных жаровен, попивая вино в ожидании жареного ягненка.

— Наверное, какой-нибудь добрый гражданин Рима, — предположил Александр.

— А если владелец грязного лупанария?

— Мы этого уже не узнаем, — подал голос нумидиец. — Теперь ее не вернуть.

Юлия молча уставилась на Молочную колонну, у подножья которой тысячи женщин вот уже много лет оставляли своих детей. Вокруг царило молчание.

— Кажется, будет дождь, — заметил Юба.

Мы проследовали за ним к ожидавшей повозке. На обратном пути дочь Цезаря продолжала думать о том пире у Поллиона.

— Надо было забрать Гайю у повитухи.

— И что бы ты делала дальше, хозяйка?

— Нашла бы малышке семью!

— Какую? — спросил Марцелл. — Где?

Девушка посмотрела на нумидийца.

— Что с ней будет, по-твоему?

Я поняла, почему она обратилась именно к нему. В нашей повозке Юба единственный мог приблизиться к истине. — Ее нашел и взял к себе какой-нибудь вольноотпущенник.

— Откуда ты знаешь?

— Патриции не живут возле рынка. И не гуляют в подобных местах вечерами, боясь огласки.

— А если этот вольноотпущенник — владелец лупанария?

— Тебе не кажется, что такие люди скорее отметят праздники в теплом доме, чем будут расхаживать по пустынной площади, разыскивая подкидышей, которых здесь предостаточно и в любой другой день?

Это немного утешило Юлию. Но даже на следующий день, когда сестра Цезаря устроила праздник по случаю нашего с Александром дня рождения (нам исполнялось двенадцать), девушка по-прежнему пребывала в тихой задумчивости.

— Может, зайдешь ко мне завтра? — любезно спросила Октавия. — Перед свадьбой столько хлопот!

Юлия подняла глаза. Она сидела возле потрескивающей жаровни, в которой тлели коричные палочки, наполняя триклиний благоуханием.