Язык, онтология и реализм - Лолита Макеева

Обратимся, однако, к вопросу о том, что же понимают под реализмом представители рассматриваемого направления. Как правило, при характеристике научного реализма отмечается, что он соединяет в себе два аспекта: онтологический и эпистемологический. Как онтологический тезис, он утверждает, что постулируемые зрелыми научными теориями объекты имеют реальное, независимое от сознания существование. Как эпистемологический тезис, он утверждает, что научные теории являются описаниями изучаемой (наблюдаемой и ненаблюдаемой) области, которые могут быть охарактеризованы как истинные или ложные. Как бы ни были велики расхождения научных реалистов в отношении онтологического тезиса (т. е. расхождения в решении таких вопросов, как: являются ли постулируемые теориями объекты элементами реальности как таковой или элементами особым образом «интерпретированного» опыта; существует ли вообще независимая от сознания реальность; что является критерием существования теоретических объектов и т. п.), однако главным пунктом их разногласий стал эпистемологический вопрос об истине. В этом нет ничего удивительного, так как без ответа на этот вопрос онтологический тезис становится просто метафизическим допущением.

Что касается истины, то научные реалисты не только подчеркивают наличие истинностного значения у теоретических утверждений, но многие из них высказываются в пользу корреспондентной теории, согласно которой предложение истинно, если оно соответствует реальному положению дел или факту. По их мнению, без понятия истины невозможно понять сущность науки, структуру, динамику развития и цель научной деятельности. Вместе с тем научные реалисты отмечают, что наука не может обладать полной и окончательной истиной; такая истина — лишь идеал, к которому наука будет постоянно стремиться, обладая на каждом этапе «приблизительно» или «относительно» истинными теориями. «Центральное ядро науки наших дней, — пишет Смарт, — находится где-то вблизи истины. Историческое явление смены теорий не должно ослеплять нас до такой степени, чтобы мы не могли признать, что огромная совокупность научных представлений, скорее всего, никогда не будет отброшена, например, что вода содержит атомы водорода (или атомы одного из его изотопов) и кислорода, что прозрачность стекла частично обусловлена его некристаллической структурой, что свет — это электромагнитное явление, что гравитационное поле вблизи массивного тела приблизительно выражается обратно-квадратичным законом, что звезды образуют галактики, что некоторые известняки когда-то были материалом, из которого состояли панцири морских животных и т. п.» [Smart, 1987, p. 181] [141]. Безусловно, понятие приближения к истине является довольно расплывчатым, поэтому, чтобы придать ему более точный смысл, многие научные реалисты стремятся развить и усовершенствовать попперовскую идею правдоподобия.

Большинство научных реалистов считают определение истины Тарского наиболее адекватной экспликацией интуитивной идеи, выраженной в корреспондентной теории истины, однако философская нейтральность этого определения внушает некоторым из них необходимость дополнить его соответствующим истолкованием отношения соответствия. Так, большие надежды в осуществлении этой задачи, как мы видели на примере Патнэма, возлагались на теорию референции, которая была призвана показать, как «параметризация» языка согласуется с «параметризацией» мира. Сложности, возникшие на этом пути, стали причиной серьезных разочарований в научном реализме у некоторых его прежних сторонников.

Нужно отметить, что проблема истины имеет особое, можно сказать «судьбоносное», значение для рассматриваемого направления. Именно эта проблема стала главной мишенью для критики со стороны его противников. Именно трактовка истины как соответствия реальности послужила поводом для обвинений научного реализма в «догматичности» и «метафизичности». И именно стремление сформулировать более приемлемое толкование истины заставило некоторых его приверженцев изменить своей прежней вере и предложить либо иное понимание реализма, либо вообще отказаться от реализма. Учитывая ключевую роль проблемы истины в «судьбе» научного реализма, имеет смысл кратко изложить основные аргументы против предложенного им истолкования истины. Условно эти аргументы можно разделить на две группы. К первой группе относятся доводы против корреспондентной теории истины как таковой, а аргументы второй группы указывают на трудности, связанные с применением понятия истины к теоретическим научным утверждениям.

Критики корреспондентной теории истины главный ее недостаток видят в концептуальной непроясненности отношения соответствия и понятия факта, которому должна соответствовать наша мысль. Во-первых, совсем не тривиальным является вопрос о том, что же представляет собой факт или реальное положение дел, о котором говорится в корреспондентной теории. На первый взгляд, кажется очевидным, что факты принадлежат миру, но если это так, то имеет смысл спросить, где в мире мы могли бы их обнаружить. Далеко не все факты допускают пространственную локализацию, с ними нельзя вступать в причинное взаимодействие. Может быть, тогда факты — это истинные суждения? Как писал по этому поводу П. Стросон, «факты есть то, что утверждения (когда они истинны) утверждают. Они не являются тем, о чем утверждения говорят» [Strawson, 1964, p. 44]. Но такое истолкование также не согласуется с нашими представлениями о фактах: например, суждения можно приписывать людям, а факты — нет. Этот «неуловимый» статус фактов подтолкнул некоторых философов к скептическим выводам. Так, по мнению Дэвидсона, «нет ничего интересного или ценного, чему истинные предложения могли бы соответствовать» [Davidson, 1990, p. 303]. Другие философы делают иной вывод: «…факты не являются независимыми от мышления и не могут быть таковыми, ибо они… несут концептуальную нагрузку. Мы можем признать фактуальными только те аспекты нашего опыта, которые мы узнаем и интерпретируем посредством наших понятий» [O’Connor, 1975, p. 67]. Этот аспект корреспондентной теории истины находит отражение и в семантической теории истины Тарского. Как известно, в этой теории предложение, истинность которого устанавливается, формулируется в объектном языке, а его условия истинности формулируются в метаязыке. Поскольку может возникнуть вопрос и об истинности предложений метаязыка, то для ответа на этот вопрос строится еще один метаязык, для которого первый метаязык выступает в качестве объектного и т. д. Каждый новый метаязык в принципе означает принятие новой концептуализации. Отсюда следует, что каждый раз устанавливается соответствие не между языком и не затронутой никакой концептуализацией и независимой от сознания реальностью, а между двумя языками. Из сказанного нетрудно сделать вывод, что у человека нет доступа к реальности, как она есть сама по себе, а потому любые ссылки на нее при рассуждении об истине выглядят как простая «метафизическая» уловка.

К этому же выводу ведут и попытки придать более точный смысл отношению соответствия. Истолкование соответствия как определенного изоморфизма между структурой высказываний и структурой фактов, предложенное Расселом и ранним Витгенштейном в их концепциях логического атомизма, со всей очевидностью продемонстрировало, что соответствие устанавливается между онтологически «однородными» сущностями: Рассел трактует факты как истинные суждения, а у Витгенштейна предложение является лингвистическим фактом, имеющим с изображаемым им — другим — фактом общую логическую форму. Если же соответствие понимается как чисто конвенциональное отношение, как это имеет место в варианте корреспондентной теории истины Дж. Остина, то оно характеризуется через принадлежность предложения, описывающего некоторое конкретное положение дел, к типу предложений, которые используются для описания вида ситуаций, включающего данное конкретное положение дел. Сам факт, что эти и аналогичные им попытки эксплицировать понятие соответствия в терминах других известных нам отношений были признаны неудачными, только усиливает впечатление о его таинственности и непостижимости.

Особую остроту эта проблема приобретает в случае теоретических положений науки, эмпирическая проверка которых носит довольно сложный и опосредованный характер. Во-первых, в этом случае сопоставлять с «реальностью» можно только определенные следствия из теорий, а во-вторых, эта «реальность» представляет собой совокупность научных фактов, результатов экспериментов, измерений и наблюдений и т. п., которые, как стало принято говорить, являются «теоретически нагруженными». Тезис о теоретической нагруженности эмпирических фактов занимает важное место во второй группе аргументов, выдвинутых против реалистического истолкования истины. Его считают важным свидетельством зависимости процедуры эмпирической проверки теорий от самих теорий. Действительно, если в интерпретацию эмпирических фактов, выступающих для теории в качестве проверочных, включается сама проверочная теория, то возникает порочный круг, который «создает очевидные препятствия для реконструкции экспериментальной проверки теории как эффективно действующего и независимого критерия оценки и сравнения теорий» [Мамчур, 2004, с. 64]. Этот тезис, который в 1960-е годы главным образом использовался для обоснования отсутствия в науке некоего общего базиса в виде теоретически нейтрального языка наблюдения, в дальнейшем стал расцениваться как важный довод, опровергающий возможность установления истинности теорий в ходе их эмпирической проверки, поскольку такое «соответствие» теории фактам не говорит в пользу их истинности.