Язык, онтология и реализм - Лолита Макеева

Термины естественных классов наглядно демонстрирует важную особенность референции. С одной стороны, наряду с другими видами общих терминов термины естественных классов образуют основной «костяк» концептуальной системы, связываемой с тем или иным языком, т. е. каждый такой термин связывается с определенным концептом и соотносится с некоторым классом объектов. Таким образом, референция является отношением между термином и тем, что этот термин обозначает, и с ее помощью, как отмечал Патнэм, осуществляется корреляция параметризации (концептуальной схемы) языка с параметризацией (онтологической структурой) мира. В силу того, что язык прежде всего — социальный инструмент, это отношение оказывается конвенциально закрепленным. С другой стороны, как отмечает Патнэм, концепты не относятся к «ментальным репрезентациям, которые с необходимостью указывают на внешние объекты, по той серьезной причине, что они вовсе не являются ментальными репрезентациями. Концепты — это знаки, употребляемые определенным образом» [Putnam, 1981, p. 18]. Поэтому обладать концептом (и, следовательно, понимать связываемый с ним термин) — значит быть способным использовать знаки ситуативно-надлежащим образом. В этом смысле референция не может быть отделена от способностей и действий носителей языка. Люди способны думать и говорить о предметах в силу того, что они манипулируют ими, используют их в своих целях, реагируют на них. Поскольку вербальная деятельность людей неразрывным образом переплетается с их невербальной деятельностью, референция оказывается связанной с каузальным взаимодействием между носителями языка и миром.

Если референция связана с каузальным взаимодействием, означает ли это, что термины естественных классов обозначают лишь те объекты, с которыми люди имели дело в ходе своей практической деятельности? Или же экстенсионал этих терминов выходит за эмпирически установленные рамки? Следует отметить, что это вопрос не возникает в отношении такой категории общих терминов, как термины, обозначающие искусственно созданные объекты, хотя и они соотносятся с определенными концептами и выделяют соответствующие классы. Но в случае терминов естественных классов этот вопрос чрезвычайно важен. Следуя логике Даммита, его можно переформулировать следующим образом: является ли понятие референции трансцендентным или же и здесь мы должны использовать эпистемически ограниченное понятие? Хотя между внутренним реализмом и антиреализмом есть немало общего [135], Патнэм, в отличие от Даммита, без колебаний выбирает «трансцендентное» понятие референции, и, более того, ссылаясь на эпистемически идеальные условия он, по сути, и истине дает абсолютную или «трансцендентную» трактовку, сохраняя тем самым за собой право называть свою концепцию «реализмом». Однако за это он вынужден заплатить высокую цену.

Патнэм расплачивается за трансцендентное истолкование референции и истины присущей его концепции внутреннего реализма несогласованностью. Во-первых, он признает, по крайней мере на словах, существование «ноуменального» мира, видя в окружающем нас эмпирическом мире продукт взаимодействия этого ноуменального мира и сознания, но в то же время он считает, что все попытки судить о мире, как он есть сам по себе независимо от нас, свидетельствуют о самообольщении разума, претендующего на позицию Бога и загоняющего нас в ловушки неразрешимых проблем. Поэтому реализм должен быть очищен от своих метафизических притязаний, но разве трансцендентное понимание истины и референции не является ярким проявлением этих метафизических притязаний? Во-вторых, как в дальнейшем признает сам Патнэм (см.: [Putnam, 1994, p. 445–517]), его внутренний реализм был довольно непоследовательным «склеиванием» элементов метафизического реализма и идеализма. Хотя мир, каким он предстает перед нами в концепции внутреннего реализма, является очень привлекательным, ибо в нем есть место не только для фактов, но и для ценностей, однако совершенно непонятно, как становится возможным появление такого мира. Простое указание на то, что «сознание и мир совместно создают сознание и мир» [Putnam, 1981, p. xi], если при этом мир понимается как существующий независимо от сознания, действительно скрывает в себе соединение абсолютно разнородных элементов. В-третьих, отвергнув корреспондентную теорию истины в пользу когерентной и вместе с тем стремясь избежать обвинений в релятивизме, Патнэм признал истину как такое свойство высказываний, которое не может быть утрачено и может быть установлено только при эпистемически идеальных условиях. Помимо того, что допущение эпистемически идеальных условий не имеет под собой серьезных оснований, подобная трактовка истины является довольно непоследовательной, поскольку указанное допущение содержит явную отсылку к позиции Бога. Ведь если истина является неким абсолютным свойством, то как согласованность высказываний друг с другом и с опытом, может наделять высказывания таким свойством? Даже уточнение, что эта согласованность должна быть идеальной, ничего не разъясняет, ибо не понятно, чем идеальная согласованность отличается от обычной. Означает ли она, что для нее требуются иные законы логики или иные механизмы и критерии подтверждения высказываний эмпирическими данными? В концепции внутреннего реализма ответа на эти вопросы не дано.

Итак, размышления Патнэма над проблемой значения и референции терминов естественных классов подвели его к выводу, что адекватная семантическая теория такого рода терминов имеет под собой определенную онтологическую позицию, которую он назвал неметафизическим реализмом — неметафизическим в том смысле, что он не предполагает никаких других метафизических допущений помимо тех, что находят оправдание в этой семантической теории. Отсюда следует, что неметафизический, или внутренний реализм Патнэма — это попытка показать, каким должен быть аналитический реализм, т. е. какой реализм возможен в рамках аналитической метафизики. Внутренний реализм имеет несомненные сходства в определенных аспектах с семантическим реализмом Даммита, которые были отмечены выше. Однако Патнэм сделал упор на том, что адекватный реализм может быть только воплощением кантовского подхода к онтологии. Нельзя не отметить еще одну деталь: если Даммит сознательно стремился показать несостоятельность и внутреннюю противоречивость семантического реализма, то Патнэм в дальнейшем был вынужден признать внутреннюю несогласованность созданной им концепции неметафизического реализма.

Сказанное имеет важное следствие. На наш взгляд, исследования Даммита, а косвенным образом и Патнэма показывают, что аналитический реализм, как и любой другой реализм, не может не быть метафизическим в том смысле, что он не может не содержать в себе метафизических притязаний. Эти притязания могут проявляться в трансцендентных понятиях истины и референции, но так или иначе реализм всегда выходит за пределы человеческого опыта. Как отмечал в свое время Карнап, реализм «претендует на высказывание большего, чем содержат эмпирические данные» [Карнап, 1998, с. 86], и аналитический реализм в этом отношении не является исключением.

Сегодня в аналитической философии разнообразие реалистических позиций отнюдь не исчерпывается рассмотренным нами аналитическим реализмом, и поэтому было бы интересно и полезно сопоставить его с другими трактовками реализма. С этой целью мы обратимся в следующей главе к дискуссиям, которые ведутся в философии науки с середины ХХ столетия по поводу онтологического статуса теоретических объектов, и попытаемся определить, какое место в этих дискуссиях занимает аналитический реализм.

Глава 7. Научный реализм и проблема истины

В 1963 г. вышла книга австралийского философа Дж. Дж. Смарта «Философия и научный реализм», и с этого времени термин «научный реализм» прочно закрепился за позицией в философии науки, которая признает реальное существование объектов, постулируемых научными теориями. Однако сама позиция сформировалась значительно раньше. На рубеже XIX и XX вв. споры о реальности атомов и молекул разделили научное сообщество на два лагеря: одни ученые и философы считали, что термины «атом» и «молекула» обозначают реальные структурные элементы вселенной, другие — в лице Эрнста Маха, Пьера Дюгема, Анри Пуанкаре и др. — занимали в отношении этих терминов скептическую позицию, развивая их феноменалистическую, конвенционалистскую и инструменталистскую трактовки. Согласно этим трактовкам, теоретические объекты представляют собой либо сокращенные схемы описания сложных отношений между наблюдаемыми объектами, либо удобные соглашения, либо инструменты, используемые для систематизации эмпирических данных. Вопрос о познавательном значении теоретических терминов и теоретических утверждений был одной из важнейших проблем, стимулировавших исследования философов Венского кружка в 1920-е годы. Как известно, логические позитивисты сформулировали достаточно жесткий критерий осмысленности теоретических терминов: эти термины обладают значением, только если имеется возможность их редукции к языку наблюдения. Реализация программы эмпирической интерпретации теоретических терминов натолкнулась на значительные трудности, выявившиеся уже на уровне так называемых диспозиционных предикатов [136] как наиболее близких к эмпирическому уровню теоретических терминов. В итоге логические позитивисты стали склоняться к инструменталистскому истолкованию теоретических терминов. Наиболее ярким выражением этой тенденции стала сформулированная К. Гемпелем «дилемма теоретика», суть которой сводится к следующему: если теоретические термины выполняют какую-либо научную функцию, то она состоит в установлении определенных связей между наблюдаемыми явлениями, однако эти связи могут быть установлены и без помощи теоретических терминов, следовательно, последние могут быть элиминированы из теории. В подтверждение этой дилеммы логические позитивисты часто ссылались на результаты Ф. Рамсея и У. Крейга, согласно которым теоретические термины могут быть элиминированы из структуры теории без утраты ею функции теоретической систематизации [137]. Отсюда вытекало, что теоретические термины ничего не обозначают и играют чисто инструментальную роль в науке.