Московские Сторожевые - Лариса Романовская

Давно я никому пощечин не влепляла, рука от этого жеста отвыкла намертво, это вам не ведьмовское ремесло. Неубедительно вышло, без скандальной звонкости. Словно я Клаксона с люстры тапочкой сгоняла, да промахнулась. Никчемный хлопок.

Но Афанасий даже ухнул.

— Ну ты, ma cherie, сильна, однако!

— Ты… ТЫ!.. А нечего на своих такое думать! Людям доверять надо! Вот!

Голосок у меня почему-то был не тонкий обморочный, а хрипатый, как у подростка. Ну вот не умею я театральные жесты красиво делать, нет у меня таких способностей.

Теперь Фоня утанцовывал Зинку, нежно лапал погоны милицейского кителя. Их со стороны можно было за Ромео с Джульеттой принять, правда, с поправкой на возраст. Зинаиде нынче под полтинник, Афанасий, которого сейчас Толик-Рубеж зовут, лет на тридцать с гаком выглядит. А нежности во взорах — как у юнцов в моем подъезде. Шекспир бы умилился: до тех пор, пока разговор бы не услышал.

— Так ты говоришь, Ваську вообще тогда по-другому взрывали?

— Ну да… Я ж материалы видела, там все заключения есть. Гражданка Израиля, дело оформляли как на выставку. С нашими бы столько не возились. Ну это неважно. В общем, две бутылки, и вся любовь, они мне даже ксерокс сняли. У Извозчика взрыв от середины салона шел, вверх и в стороны, а бензобак не рванул. Это ж не кино, чтоб лимон в окошко и заворачивай оглобли…

— Знаешь, Зин, — приобнял ее Фоня, — а мне тут глюкануло так красиво, что у лимонки теперь кольцо делают не стандартное, а ювелирное.

— С камушком, да? — кивнула Зинка.

— Оно самое. С рубином.

— Мне обычно с изумрудом мерещится.

— Ты рыжая, тебе идет.

— Спасибо. Ну вот, у Васьки в машине взрыв пошел поверху, а его спинкой сиденья прикрыло малость. Так волной и вынесло — дверь, Ваську и кресло. Ноги всмятку, но там собрать можно было. Он же в скорой жил еще час с гаком, если медики не… А у Доры ситуация другая. Эти суки перестраховаться решили, два магнита прилепили. Один под водительское сиденье, а для верности второй, прямо под бак. Рвануло цепочкой, с разницей в пару секунд. Она даже из салона вылететь бы не успела, если б с первым повезло.

Фоня оступился: берцем сорок третьего размера на Зинкин замшевый сапог. Она кивнула, воротник на Афоне поправила.

— Зинок, ты как хочешь, а я…

— Знаю, — нежно улыбнулась Зинка, — тоже пойду. Своими руками кольцо надену.

Тут кто-то диск сменил, какие-то старые ВИА заблажили. Зинку стало куда хуже слышно, зато гораздо ярче видно. Она рукой вот так повела, пучок свой протокольный расплескала бронзовыми прядями. Не то что Фоня, а даже, кажется, солисты «Самоцветов» запинаться начали.

«…Сердце волнуется, почтовый пакуется… пакуется… пакуется груз, мой адрес…»

Мне уже потом Гунечка объяснил, что это кавер-версия называется. Ремейк какой-то.

А тогда я сразу вспомнила, как Дорка ворчала, что сегодня всю ночь на столе опять плясать придется.

Я только хотела Гуню к следующему танцу ангажировать, а его уже Евдокия уволокла. Ну, Жека, ну… Тебе ж Старый за это голову чуть не оторвал, неужели до сих пор не прошло? Вот я не понимаю, как можно столько из-за мужчины себя корежить? Сказано же, не твое и твоим никогда не будет, неужели не… Заметно же, что Гуньке такое совсем не в масть, а он из вежливости мается. Вид смурной, прямо как в те времена, когда Евдокия за ним присматривала. Это он в Инкубаторе потом нормальный стал, распушился как-то, а у Жеки под приглядом — ну как котенок недотопленный, честное слово.

Я даже отбить собралась, хоть и шутки ради, да обошлось: Старый Гуньку к себе подозвал, видимо, на разговор, Жека в одиночестве осталась, а меня, ну вот прям в эту самую секунду, Фельдшер умыкнул.

Это хорошо — у нас мужчин-то в зале не осталось больше, ну прям как в сорок пятом в коммунальный праздник. Матвей с Петрухой откланялись. Вроде как в гости собрались. Знаю я этих гостей, сейчас к Матвею домой поедут, сидеть на кухне и под хорошую закусь разное вспоминать. К рассвету вернутся помолодевшие от прошлого. А нам теперь танцевать не с кем. Спасибо, Фельдшер.

Он же меня то ли на вальс пригласил, то ли на воспоминания. Немножко про войну, немножко про любовь — все лучше, чем своих перебирать, выродка выискивать. А тут еще мне байки всякие рассказывают про вызовы к мирским. Оказывается, у них на подстанции такие пикантные бытовые травмы бывают, это даже неприлично объяснять. И ладно бы флакон от шампуня, морковка там или хоть огурец а ведь мобильный телефон! С пятнадцатью неотвеченными звонками.

Я от смеха остановилась. Танцевать не могла, все пыталась хохот унять. На нас даже с интересом посматривать начали.

А кругом музыка, лампочки мигают, ресторатор вон тележку с шампанским прикатил, сейчас выстрелит, Жека девиц кружочком собрала — ну не иначе будут Гуньку все-таки разыгрывать, традиция требует над бывшим учеником поизмываться в последний раз. Хоть и в шутку, а все равно. Ну сейчас Гуньке такое не грозит, его Старый в разговор втянул и сам беседой увлекся — до такой степени, что не заметил, как у него по пиджаку Гунькин мышик бегать начал. Шампанского сейчас надо бы немножко, чисто символич…

Я сперва не поняла, почему Афанасий даму посреди танца бросил и к Савве Севастьяновичу метнулся — как раз пробка грохнула. Потом гирлянда у Старого за спиной заискрила истерично — замкнуло, видимо. А потом опять грохнуло — так же сухо. Гунька вздыбился странно, руки крестом раскинул и начал на Старого падать. Еще и воротник у рубашки порвал. За что зацепил-то? За воздух?

— Чуть в яблочко не попал! Повезло мне, — Гунька пристроил взлохмаченную башку на коленях у Старого, вытянул нескладные ноги на ресторанном жестком диване и снова повторил про яблочко. Раз шестой, наверное, если не десятый. Уже не смешно было никому, да и не сильно точное сравнение: пуля-то не рядом с Гунькиным сердцем прошла, а повыше, между шеей и плечом. Кровищи много, а было бы еще больше, если бы не тот сантиметр или полтора — там артерия. Разница в сантиметр, а сэкономила тысячи километров: от Москвы до Инкубатора, а потом обратно. Наш Фельдшер так и сказал, пока в Гуньке ковырялся:

— Чуток левее, и здравствуй, Север.

Гунька даже не понял, что к чему. Он же свой прилет в Ханты вспомнить не мог, у покойников памяти нету. Я ему потом объясняла, где он находится да откуда привезли.

А то у парня тогда шок был: только что по автостоянке бродил, а теперь — упс! — и у кота в объятиях.

Сейчас тоже шок, но поменьше, попривычнее. У окружающих в смысле. А Гунька перепуганный, для него эта рана — как первая. Вот и дрожит губами, талдыча избитую шутку. Мирской ведь мальчик… В смысле был мирским, не знает, что у нас про то яблочко каждый второй расстрелянный шутит.