Расстрельное время - Игорь Болгарин

К тому же с помощью нескольких красноармейцев, которых выделили в подчинение Бушкину, надо было привести помещение в надлежащий порядок.

Бушкин покинул кабинет, Кольцов вышел его проводить. Выслушав последние наставления Кольцова, он уверенно сказал:

— Хотите — верьте, хотите — нет, но наша затея увенчается успехом.

— С чего ты так решил?

— Мне сегодня приснился снег. Вроде иду я это по полю, а кругом снег. От края и до края. Чистый, пушистый.

— Ну, снег. Ну и что?

— У меня бабка полуцыганка была. Ее дед из табора украл. Ну, не то, чтобы украл, она сама с ним сбежала. Полюбила, должно быть. Так она умела как-то сны разгадывать. Чистый снег — это удача, радость.

— Глупости все это, Бушкин, — улыбнулся Кольцов.

— А я верю. Еще когда пацаненком был, запомнил. Бабушка так говорила: когда человек умирает, его тело на земле остается, а душа в какой-то иной мир переселяется и оттуда за нами наблюдает. Они там все про всех знают: и что было и что будет. А сон, это знак оттуда. Предостеречь могут, если на человека какая-то беда надвигается. Словами сказать не могут. Человек должен сам расшифровать свой сон, понять посланный оттуда знак.

— Ты же большевик. А сколько глупостей намешано в твоей умной голове, — укоризненно покачал головой Кольцов.

— Одно другому нисколько не мешает. Вот вам пример. Мы когда с товарищем профессором в Париж с бриллиантами ехали, мне в поезде приснился сон. Никому не рассказывал, вам первому. Будто гроза такая, что от молний светло, как днем. А грома не слышу, тишина. И мы с товарищем профессором идем по грязи. А она все глубже, уже чуть ли не по пояс, еле-еле идем. Товарищ профессор уже задыхается. И просит меня: иди один, может, еще спасешься. Я его тащу, а он сопротивляется. И вдруг, чувствую, где-то глубоко под грязью вроде как твердое что-то. Стал ногами в это твердое упираться и вышел на поляну. А там зеленое все, солнце, море цветов. И я еще подумал: «Красота какая! Вроде как в раю». Такой вот сон! И ведь все сбылось: и бриллианты нашли, и домой благополучно вернулись.

— Ты вот что, Бушкин! Ты эти глупости больше никому не рассказывай! — сердито сказал Кольцов. — Не расхолаживай людей. А то и впрямь подумают: зачем нам стараться, если и без наших стараний все хорошо образуется.

И Бушкин уехал.

Кожемякин и Папанин со своими красноармейцами занялись остальным: вывеской, поисками среди своих бывших сапожников, портных различного сапожного и портновского инструмента.

Все так поверили в эту задумку Кольцова, что комендатура превратилась в подобие пчелиного роя.

Сапожника нашли среди своих. Многодетный пулеметчик Калиберда сказал, что дело это ему знакомо. Пошить сапоги или ботинки он, конечно, не сумеет, а подметку подбить или латку на сапог пришить — это не вопрос. Своим шустрым детишкам ему чуть не каждый день приходилось чинить обувку.

С портным оказалось потруднее. Но решилось и это: истопник комендатуры в молодости был подмастерьем у еврея портного, и с тех пор на досуге обшивал не только свою семью, но и соседей. У него оказалась вполне приличная швейная машинка «Зингер» и вся портновская атрибутика.

Красноармейцы и папанинские партизаны мотались по Владиславовне в поисках всего, что еще было необходимо для мастерских: сапожные колодки, металлические лапы, дратву, березовые гвозди, куски кожи на подошвы — словом, выпрашивали все, что могло бы убедить будущих посетителей в том, что это настоящая мастерская.

Из кабинета Кожемякина забрали большой обеденный стол. В домашней мастерской не до конца разграбленного имения купца Свечникова отыскали верстак, тиски и различную слесарную мелочь.

Все добытое складывали в грузовик.

Вывеску сотворили из двух прямоугольных листов кровельного железа, выпрошенных в депо. Там же разжились черной и красной краской, другой не было. В связи с этим разгорелся нешуточный спор, какой у вывески должен быть фон. Одни настаивали на черном с красными буквами. Другие с ними не соглашались:

— Такая вывеска только для погребальной конторы.

Выбор был небогатый. Остановились на красном фоне с черными буквами. Вверху крупно написали «Ремонт» и ниже рядочком: «одежды, обуви, замков». «Изготовление ключей» на вывеске не вместилось.

К вечеру, когда из Феодосии вернулись Гольдман и Бушкин, у Кожемякина было все готово. Гольдман доложил, что подходящее помещение они нашли на Базарной площади, в одном из трех каменных корпусов. Прежде там размещался магазин галантерейных товаров, который прекратил свое существование незадолго до того, как врангелевские пароходы покинули Крым. Вместе с кубанцами генерала Фостикова бежал за границу и владелец магазина купец Рукавишников, отец которого на свои средства устроил на Феодосийском насыпном молу маяк с переменным светом.

Ночью приехал Миронов. С Харькова Манцев отправил его «литерным», который до Джанкоя домчался без всяких задержек и, высадив его, побежал дальше, в Симферополь. А Миронов не без труда, на попутных маневровых паровозах и даже на дрезине к полуночи добрался до Владиславовки.

Встречал его Бушкин. Первое, что сказал ему Миронов, повергло его в легкое замешательство:

— Имейте в виду, никаких сейфов я вскрывать не буду. У меня теперь новая жизнь. И мне нравится быть честным человеком.

— А никто вас и не заставит.

— В таком случае, зачем мне было приказано волочь на себе эту кучу железа? — Миронов пнул носком сапога свою тяжелую ношу.

— Возможно, придется кого-то проконсультировать. Для наглядности.

Бушкин подхватил гремящий железом ранец Миронова.

— Я почти забыл своё непочтенное ремесло. Нет, не так. Я, даже если бы захотел, уже не смог бы вскрыть серьезный сейф: не те руки, не те глаза, не тот слух. В коммуне я занимаюсь мужской работой, мои руки огрубели. Но, дай Бог здоровья товарищу Кольцову, я теперь, может быть, впервые в жизни, откровенно счастлив. И лучшей доли себе не желаю.

Пока они шли по темным улицам Владиславовки, Миронов продолжал рассказывать:

— Знаете, у нас в семье было много детей, две няни и две гувернантки. Жизнь мне портили только занятия французским и музыкой. А в остальном — веселое, беззаботное и шумное детство. Вероятно, так выглядит детское счастье. И я все задумывался, а как же выглядит взрослое счастье? Теперь там, в коммуне, я его познал. У нас там около полусотни детишек: беленьких, рыженьких, конопушных, курносых — на любой вкус. Извините, Бушкин, у вас есть дети?

— Не довелось, — не совсем впопад ответил Бушкин.

— Уже надо торопиться, — сказал Миронов. — У меня там, в Основе, есть на примете одна замечательная дама. Я уверен, она вам понравится.

— Это интересно, — бесцветным голосом ответил Бушкин. — Еще поговорим. Потом, позже.

И Бушкин стал рассказывать Миронову о бандах, которые грабят богатые имения, ломами и молотами пытаются вскрывать тяжелые бронированные сейфы.

— Какая мерзость! — поморщился Миронов. — Хорошие сейфы требуют деликатного обращения и тишины. Их раздражает даже грубый голос. Да-да!

— Ну, это вы уж загнули! — хмыкнул Бушкин.

— Представьте себе! Однажды я работал со сложнейшим сейфовым замком конструкции англичанина Шубба. Дело ночное. Нервы. А за моей спиной еще трое: наблюдают, разговаривают, ссорятся. А у меня, хоть плачь, ничего не получается. И тогда я попросил всех выйти. А сам так ласково поговорил с замком, попросил его меня не подводить. И что вы думаете? Едва я дотронулся до его нутра щупом, как все шесть пластин одновременно поднялись. До сих пор не могу объяснить, почему так произошло.

Кольцов встретил Миронова радостно. Миронов торопливо рассказал ему об Основе, о Заболотном, о его детях Кате и Коле. И одновременно напряженно наблюдал за сутолокой, которая творилась вокруг него. На всякий случай повторил, теперь уже Кольцову:

— Но, прошу вас, Павел Андреевич, не заставляйте меня вскрывать замки. Я уже разучился. Я вполне доволен своей новой жизнью.

— Замки вскрывать вы не будете. Надо будет только убедительно сыграть знакомую вам роль опытного «медвежатника», знающего себе цену. Если придется, поторгуетесь — и не сойдетесь в цене. И все. Мы будем рядом, в обиду вас не дадим.

И Кольцов рассказал суть своей затеи. Задача: поймать банду грабителей. Разыгрывается этот спектакль лишь в надежде, что бандиты придут к нему.

— Нам важно увидеть хотя бы одного из них. На этом ваша миссия заканчивается.

— Рискованная затея. Ставлю сто против одного, что из этого ничего не получится, — с сомнением сказал Миронов.

— Почему?

— Потому, что я плохой артист. Они это сразу поймут. А мне, между прочим, еще жить хочется. Она у меня только наладилась.

— Вам ничего не нужно играть. Ведите себя так, как всегда.