Расстрельное время - Игорь Болгарин

Глядя на убегавшие за кормой буруны, не оборачиваясь к Василию, Врангель сказал:

— Молись. Господь милостив, простит.

Василий ещё какое-то время ждал, что Врангель продолжит, но тот больше не проронил ни слова.

— Простите, ваше превосходительство, за такую правду, — со вздохом сказал Василий. — Сколько живу, все об этом думаю. Молюсь. Каюсь. А признаться никому не могу. А вот вам рассказал, даже не знаю почему. И вроде как на душе стало легче…

И он тихо ушел.

Врангель остался один. Он оглядел растянувшийся до самого горизонта строй судов, следующих за «Генералом Корниловым». А дальше за мягкой синевой скрывалась земля. Уже почти был невидим, скорее угадывался вдали Севастополь. Ещё совсем немного, и эта белая черточка скроется за горизонтом.

— Господи, что оставили мы там, в России? Сердце? Душу? — с отчаянием в голосе прошептал начальник штаба генерал Шатилов. Врангель не заметил, когда он подошел к нему и сколько времени они стояли так, молча рядом.

— Кресты! — ответил Врангель и спустя какое-то время снова задумчиво повторил: — Да! Кресты!

Глава четвертая

Они два дня прожили у путейцев. Мимо них время от времени проходили небольшие и сильно потрепанные в недавних боях группки солдат и офицеров. Всего боялись. Бесплотными тенями проскальзывали они мимо стана путейцев и торопливо шли дальше, опасаясь опоздать в Феодосию на погрузку.

На третий день это движение прекратилось, Кольцов понял: Феодосию белогвардейцы уже покинули. Пора!

Где-то после полудня за Ислам-Тереком они обогнали колонну пленных белогвардейцев, человек около ста. Их сопровождали шестеро красноармейцев. Пленные с интересом рассматривали пулеметные тачанки и едущих в них людей. Лица пленных в основном были молодые и не замутненные злобой. Крестьянские и рабочие парни и средних лет мужики — последняя мобилизация генерала Врангеля. Они переговаривались между собой, улыбались. Видимо, спали в тепле и были накормлены.

— Куда их? — спросил Гольдман, когда тачанка поравнялась с тощеньким конопушным красноармейцем-охранником, почти мальчишкой.

— В Феодосию, на регистрацию. По селам насбирали.

— В Феодосии уже наши?

— А кто его знает. Велели — в Феодосию.

— Не боитесь, не сбегут? — смерив мальчишку взглядом, спросил Гольдман

Вместо охранника ответил один из пленных, коренастый, седой, по выправке, похоже, офицер:

— Хотели бы, ушли с Врангелем.

— Что ж остались? Не успели?

Седой ожег Гольдмана недобрым взглядом:

— Вам этого не понять, — ответил он и отвернулся. И больше не взглянул в их сторону.

Солнце ещё не свалилось за горизонт, когда отряд Кольцова въехал во Владиславовку, узловую станцию, откуда одна железнодорожная ветка уходила в Керчь, а другая, совсем короткая, в — Феодосию.

При въезде во Владиславовку они встретили красноармейский патруль и выяснили, что Феодосию уже двое суток назад покинули корабли Врангеля, а Керчь пока ещё в руках белых. Но это не точно. Возможно, что и Керчь белогвардейцы покинут к сегодняшнему вечеру.

Хотели проехать Владиславовку сквозняком, и ночью уже были бы в Феодосии. Но опытный и поднаторевший в бытовых передрягах Гольдман ворчливо сказал:

— Не понимаю. Нас кто-то ждет в Феодосии?

Кольцов промолчал.

— Понял, — сказал ему Гольдман. — У меня там тоже ни сестры, ни брата. Куда торопиться? — И пояснил: — Феодосия забита войсками. Там и Тридцатая стрелковая дивизия и, кажется, Девятая. Скажите, кому среди ночи захочется нами заниматься, устраивать на ночлег?

— Вы говорите так, будто нас кто-то ждет здесь, — лениво не согласился Кольцов. Но перспектива еще несколько часов трястись в тачанке ему тоже не очень улыбалась.

— Светло. Еще сумеем где-нибудь прилично устроиться, — настаивал на своем Гольдман.

Выяснив у красноармейцев, где находится комендатура, они поехали по Владиславовке. Долго плутали по широко разросшемуся, но нескладному, похожему на лабиринт, поселку.

Еще совсем недавно, менее тридцати лет назад, это было маленькое, забытое Богом и людьми село, в основном населенное магометанами. Свое название оно приобрело в то время, когда от Харьковско-Севастопольской железной дороги протянули ветку на Феодосию и Керчь. Тогда сюда приехало много православных переселенцев из Левобережной Украины неведомых до сих пор, но нужных здесь профессий: путейцев, металлистов, инженеров.

На телеграфных столбах, на фасадах домов Кольцов заметил голубенькие бумажные квадратики со знакомым текстом о регистрации всех, кто служил в войсках барона Врангеля — привет от Куна и Землячки. И свидетельство того, что советская власть уже утверждается и здесь.

С помощью редких прохожих они отыскали двухэтажный кирпичный дом, над входом в который красной краской на фанере было выведено «Комендатура». Другой краски во Владиславовке, видимо, не нашлось. Еще совсем недавно это здание занимала какая-то торговая контора и как будто его специально спланировали для комендатуры. Здесь были большие кабинеты и совсем маленькие, зарешеченная комната с двумя вмонтированными в стену бронированными сейфами, и даже несколько комнат без окон, которые новые хозяева тут же приспособили для арестованных. Их, правда, пока еще не было.

Кольцов спросил у дежурного по комендатуре:

— Простите, а где у вас начальство?

— А у нас тут, почитай, все кругом — начальство. Окромя охраны, — флегматично ответил дежурный. — Если можно, позвольте посмотреть на ваши документы.

Бегло взглянув на удостоверение Кольцова, дежурный словно стряхнул с себя сонливость, торопливо вышел из-за перегородки.

— Пожалуйте на второй этаж. Тамочки оно все, и наше, владиславовское, и которые приезжие, из Судака.

Кольцов и Гольдман поднялись по крутой скрипучей деревянной лестнице наверх и уже в коридоре столкнулись с маленьким круглым морячком Иваном Папаниным. Это он с небольшим отрядом партизан спустился с гор и на катерах высадился в Судаке, который к тому времени уже оставили белогвардейцы. Решив развить свой успех, он наведался в Феодосию. И тоже опоздал. Там уже хозяйничала Тридцатая стрелковая начдива Грязнова.

Увидев незнакомых людей, Папанин напустил на себя строгий вид, коротко спросил:

— Кто такие? Документы!

Кольцов вновь предъявил свое удостоверение. Папанин долго его изучал.

— Извините за излишнюю бдительность. У нас тут по побережью бандочка гуляет, прошел слух: выдает себя за чекистов. — И, ещё раз взглянув на удостоверение, потом на Кольцова, спросил: — Так вы и есть Кольцов?

— А вы бы тоже, товарищ, представились, — вместо ответа недружелюбно сказал Кольцов.

— Извиняюсь, Папанин, командир особого партизанского отряда. Сюда вчера залетели, надеялись банду накрыть.

— И что же?

— Не получилось пока. Хитрая банда. Она еще при белых объявилась.

— А комендант? — спросил Кольцов.

— Кожемякин? В Феодосию поехал. Скоро вернется. — И Папанин вновь вернулся к прежнему разговору: — Кольцов! Слыхал про вас. Может, однофамильцы? Мне про него такие легенды рассказывали! А может, это вы у Ковалевского в адъютантах были?

— Был такой грех.

— Стойте здесь. Я сейчас, — и Папанин мячиком покатился по коридору. Заглянул в несколько комнат. В одной задержался подольше. И вышел оттуда с человеком, которого Кольцов узнал ещё издали по особой, только ему присущей раскачивающейся походке. Это был Красильников.

Оставив Гольдмана стоять посредине коридора, он торопливо направился навстречу Красильникову. Тот тоже ещё издали узнал Кольцова. Не говоря друг другу ни слова, они обнялись и молча долго стояли так, дружески похлопывая друг друга по спине.

— Ну, Семен! Вот это подарок! — высвободившись из крепких объятий Красильникова, радостно приговаривал Кольцов, разглядывая своего давнего друга. — Часто вспоминал. Думал: жив ли?

— Я тебя тоже. Как только спустился с гор, стал искать. Раньше возможности не было. Кто-то сказал, будто ты махновцами верховодишь.

— Ими поверховодишь! Не тот народ! — улыбнулся Кольцов и объяснил: — Наблюдателем в махновской Повстанческой армии был от Южного фронта.

— Я так и подумал. Собирался, как только выдастся минута, рвану в Особый отдел фронта. Там мне наверняка бы сказали, жив ли, где сейчас?

Перебивая друг друга, они торопились высказать всё, что передумалось, наболело за долгое время разлуки.

— А я в Евпаторию на свободе хотел поехать, — сказал Кольцов. — Помнится, вроде там у тебя семья?

— Не нашел бы! Точный адрес никому не говорил. Мало ли что…

— Конспиратор.

— И это… Теперь вместе туда поедем. До детишков моих, до семьи. Они, верно, там. Только не в самой Евпатории, а неподалеку, в татарском ауле Донузлав. Я там полжизни прожил.