Леди и война. Пепел моего сердца - Карина Демина

Но Йену позволено брать кубики, солдатиков и даже деревянную лошадку с меховым седлом. Только всякий раз, возвращаясь в каморку, малыш прячется под одеяло. И Юго шепотом рассказывает ему о своем мире. Иногда эта иррациональная привязанность, ставящая под удар собственную безопасность Юго, пугает его. Но вместе с тем имеется в ней некоторое удовольствие.

Возможно, через заботу о чужом потомстве реализовывались собственные его подавленные инстинкты размножения. Эти инстинкты требовали ждать: установившееся равновесие было слишком зыбким, чтобы продлиться хоть сколь бы то ни было долго.

И возрастающее день ото дня внимание мэтра Шеннона было лучшим тому подтверждением.

Мэтр Шеннон был приставлен следить за порядком. Новый мир грозился быть справедливым для всех, даже для тех, кто априори был признан виновным в его бедах.

Леди предстанет перед судом, как ее отец, супруг и многие иные люди, список которых, как Юго предполагал, разрастался по мере расширения полномочий Комитета.

– Леди не следует проявлять упорство, отрицая очевидные факты. – Голос у мэтра Шеннона был мягким, ласковым, такой хотелось слушать и прислушиваться к советам. Разве этот человек, полноватый, вечно мерзнущий, несмотря на теплую куртку, поверх которой он набрасывал пуховую шаль, способен пожелать дурного?

Он пытается помочь бедной женщине, попавшей в беду, ведь все помнят, как эта женщина помогла народу. Она уже отреклась от отца, человека в высшей степени недостойного, и поможет его осудить. Правда?

Мэтр Шеннон порой садится на ковер и пытается играть с Йеном в жмурки. Но этот ребенок видит людей лучше, нежели глупая самка. Он не спускает с мэтра рыжих глаз, и тот прекращает заигрывания.

– Леди расскажет о злоупотреблениях отца, чем значительно облегчит работу судьям…

…суд откладывали.

Новая власть не могла договориться с собой.

Кто-то требовал смерти. Кто-то высылки и заключения. Кто-то предлагал торговаться с соседями.

Революционный комитет издал эдикт о переименовании протектората Инверклайд в Первую Республику. И синий флаг с паладином заменило алое революционное знамя.

Комитет превратился в правительство, а зима пошла на убыль.

Топить стали хуже. Часто и вовсе забывали разжечь камин, и служанки исчезли, чего леди Лоу словно бы не заметила. Она перестала следить за собой и теперь по нескольку дней кряду могла не вставать с постели. А когда вставала, то просто бродила по комнате, бормоча под нос обвинения.

В комнате служанок поселилась стража.

Они пили. Играли в карты. Курили, и едкий дым просачивался во все помещения. Стража вынесла серебряные канделябры, картины и даже старое, неподъемное зеркало в позолоченной раме. Фарфоровая посуда сменилась глиняной. Шоколад исчез, а вместо булочек был хлеб, недопеченный и вязкий. На обед подавали кашу с жиром.

Юго приходилось покидать ребенка, чтобы найти нормальной еды. Ночью выйти было легко – охрана не слишком-то рьяно исполняла свой долг – и будь он один, Юго без особого труда покинул бы замок. А вот с Йеном… малыш слишком тяжел, чтобы его унести, и не настолько хорошо ходит, чтобы идти самому. И Юго ждал. Он спускался к кухням, которые работали – новая власть хотела есть не меньше, чем старая, – рассовывал по карманам холодное мясо, вареные яйца и овощи, слушал сплетни.

…о северянах, которые не пожелали признать полномочия Народного Правительства и, наплевав на нормы с приличиями, вздернули отправленное к ним посольство.

…о том, что на Востоке мормэр Саммэрлед занял оборону, но у него не хватит сил держать ее долго, если, конечно, он не воссоединится с Севером, что вряд ли. Мормэр чересчур горд, чтобы кланяться баронам.

…о пушках, которые везли в город, но обоз был разграблен.

…о земляном вале, возведенном на границе земель Дохерти. За валом принимают любого, кто отречется от идеалов свободы и республики. Это подло, но… там есть жилье, уголь и хлеб.

…как и на Севере.

…войны не избежать, и рыцарская конница готова выступить против народа. Они медлят, тщетно надеясь, что голод и страдания сломят непокорный дух мятежников. Или опасаются за жизнь правящей семьи. Видят в них заложников…

Говорили много, но важное – шепотом.

Правительство боялось измен, а народ требовал зрелищ. И площадь Возмездия помогала и тем, и другим. Никто не сомневался, что ее светлость также удостоятся прогулки по красной дорожке. Если, конечно, партия умеренных не одержит победу над ярыми народниками.

Но сначала должен был состояться суд.

И мэтр Шеннон, верно сообразив, что чем дальше этот суд откладывается, тем менее презентабельно выглядит главный его свидетель, сумел-таки добиться начала слушаний.

Ее светлость тщательно готовили к первому заседанию.

Вернулись служанки, не те, что были при замке прежде, но толстые раздражительные женщины с грубыми руками. Они служили не ее светлости, а народу, но помогли вымыться, сняли грязную рубашку, облачили в простое, пожалуй, скромное даже платье. Парик выбрали нарочито роскошный, с перьями и камнями, вернее сказать, стекляшками, камни заменившими.

Вручили веер.

Попытались остановить тень, но мэтр Шеннон вовремя вмешался.

– Не следует волноваться, ваша светлость. – Он обращался с должным уважением, почти подобострастием, которое вызывало у служанок презрительные гримасы. – Просто помните, о чем мы говорили…

– Его казнят?

– Как суд решит.

– Пусть казнят. Пусть всех их казнят… все виноваты.

– Конечно, ваша светлость. – Мэтр Шеннон подал руку.

Вернулся он спустя час и, протянув конфету Йену, сказал:

– Собирайтесь, детки. Мы поедем в одно замечательное место… Правительство не воюет с детьми. Оно их перевоспитывает.

Сиротский приют матушки Гранжи располагался у городской стены. Устроенный на месте старого алхимического склада, он мало годился для жилья. Запах химикатов, въевшийся в доски. Ни кроватей, ни даже матрасов – солома, брошенная на земляной пол. Вместо нужника – ведро в углу. Во дворе – колодец и корыто для умывания. Длинный стол, за которым собирались дважды в день: матушка Гранжи, сурового вида дама, и две ее дочери разливали жидкую похлебку.

В этом месте все были равны, что устраивало Юго.

Неделя-другая, и то внимание, которое уделяют гражданину Йену, ослабнет. Главное, чтобы малыш продержался. Он вроде крепкий, но…

…уходить пришлось раньше. Тот же инстинкт потребовал немедленно бежать. И Юго, который доверял инстинктам больше, чем разуму, прислушался.

Дыра в стене. Улица.

Переулок.

И нора, одна из тех, что ведут под землю. Внизу пусть сыро, но безопасно.

– Не надо бояться темноты, – сказал Юго. – Слушай ее. Она поможет.

Он не удивился, узнав, что той же ночью приют был разгромлен «защитниками революции». Правительство поспешило осудить их, а расследование как-то быстро завершилось. И трое, повешенные на площади, вряд ли были действительно виноваты. По мнению Юго, не больше, чем тот, кто подсказал им адрес нужного приюта.

…на месте трагедии возложили цветы.

А спустя неделю Юго – выбирался он за едой и чтобы проверить точки связи – увидел на стене условный знак. Что ж, кто бы ни появился в городе, он пришел более чем вовремя.

Глава 24

Суды

Всё – в рамках закона. А рамки у всех разные.

В зале суда было очень душно. И людей собралось много. Кайя помнил это место другим, не таким красным. Он остановился в проходе, пытаясь разделить красноту на реальную и мнимую, точнее, существующую сопряженно с человеческой массой.

Кажется, это было связано с памятью.

На стенах – полотнища. Если размышлять логически, они существуют объективно.

Мантии на судьях – их больше сотни – тоже.

Высокие шапки.

А вот мгла, которая наполняет помещение, заслоняя лица, вероятно, видна лишь Кайя. Во всяком случае, остальным она не доставляла явного неудобства.

И все-таки место изменилось, прежде синим было, а балкончики пустовали. Сейчас на них теснились женщины, которые свистели, плевали и зачем-то обнажали грудь. На груди и на щеках их виднелись красные полосы. Наверняка этот символ имел значение, но у Кайя он не вызывал отклика.

Вот пустая стена заставила остановиться.

Здесь было что-то… особенное. Определенно важное. Он стоял и смотрел. На стену и… кромка платья, лента кружев, выглядывающая из-под ткани, дразнящая.

Ласточка.

И еще паладин.

Они зимой приходят. Конечно, и Кайя разговаривает с паладином. Один день в году.

Пропустил.

Забыл.

– Вам следует сесть там, – сказали ему, и Кайя разозлился. Он почти вспомнил! Паладины и остров. И еще ночь стояла, зимняя, холодная. Он спешил… стало больно, и все сломалось.

Тоже было много красного.

Злой цвет.

Неправильный. И марево, которое сгущается, выводит Кайя из равновесия. Он пытается удержаться на краю, но слишком много вокруг людей. Особенно те женщины, забравшиеся в гнезда балконов, стараются. Они кричат, свистят, плюют, но плевки падают на головы тех, кто сидит на лавках. Впрочем, эти головы надежно защищены шляпами. И женщин поддерживают.