Леди и война. Пепел моего сердца - Карина Демина

– Нельзя. – Кайя давно не разговаривал, поэтому удивился звуку собственного голоса.

– Слышь эт… может, того, а?

– Сымай…

Он все-таки коснулся медальона. Жирными грязными пальцами. Уверенный, что в своем праве, что Кайя этот медальон отдаст. Он и так отдал им все, вот таким, как этот, с пустыми глазами и злостью внутри, которой слишком много, чтобы залить ее вином.

Шея человека хрустнула.

Те, что стояли у двери, подались назад. Они хотели убежать и привести других, чтобы завершить начатое, но Кайя сумел дотянуться. Люди сложнее крыс. Но и убивать их легче.

Тело Кайя вынес в коридор.

Сел на пол, накрыл медальон ладонью. Металл нагревался, и внутри тоже становилось тепло, почти как раньше, когда он был не один.

…ты не сможешь вечно от меня скрываться.

Он попробует.

Люди, уже другие, появились, когда Кайя почти выбрал нужное имя. Они очень сильно нервничали и ждали чего-то нехорошего.

– Гражданин Дохерти! – Главный все-таки решился. Он был невысоким, как и другие – Кайя как-то неудобно выделялся среди них ростом, – и серьезным. Одет в черное, но на плече – широкая красная лента. – Завтра вы предстанете перед судом. Вы понимаете, что я говорю?

– Да.

Кайя не желает никого судить.

– Вы обвиняетесь в заговоре против свободы нации и покушении на безопасность государства. Вам будет предоставлена возможность защищать себя. Хотите ли вы это делать сами или же пригласить законника?

Кайя пожал плечами: ему было все равно.

– В таком случае вам следует привести себя в подобающий вид. Вам принесут воду, мыло и одежду. Можем ли мы ожидать, что вы в дальнейшем воздержитесь от неблагоразумных поступков?

– Каких?

Следует знать точно.

– Не станете никого убивать.

Кайя постарается. Но люди ему не поверили. И сковали руки толстой цепью. Вторую протянули между ногами, закрепив чугунное ядро. Им казалось, что этого будет достаточно.

Глава 23

Сила притяжения

Он из низов: в тайге воспитан гнусом.

Меррон уснула первой, беспокойная женщина, которая все никак не могла решить, что с ним делать. И маялась, то прикасаясь невзначай, то отдергивая руку, вздыхая, отворачиваясь, рассказывая обо всем и сразу. Потом вообще сбежала, спряталась на другой стороне стола, и разговор окончательно разладился. Впрочем, какой разговор, если он только кивать и способен, а Меррон устала. Зевала, боролась с зевотой, моргала сонно, часто, но все равно сдалась. Она уснула в одночасье, прямо за столом, вцепившись в его край, словно пытаясь удержаться от падения.

От нее пахло госпиталем, и запах этот прочно въелся в одежду, смуглую кожу и короткие волосы. Не раздражал, скорее… Сержант хотел бы защитить ее и от запаха, и от всего, что она там видела.

Беспокоилась.

За него беспокоилась. И разозлилась, узнав, что был рядом, но тут же испугалась собственных эмоций. Она не понимает, что с ней происходит, и надо бы рассказать, но снова страшно.

Не поверит.

Или решит, что ее вынудили.

Лучше пусть все остается так, как есть. Разве что с одной поправкой: спать на кухне неудобно – и Сержант перенес ее в комнату. Он успел изучить дом, особенно лестницу с раздражающе скрипучей третьей ступенькой и похрустывающей седьмой.

Ее комната темна – шторы задернуты, ставни задвинуты: ей часто приходится возвращаться на рассвете. Да и опасно в нынешнее время оставлять окна без защиты.

Кровать достаточно широка, чтобы хватило места для двоих.

Разозлится, проснувшись? Или нет?

Все-таки обняла, обвила шею руками, прижалась щекой к груди и трется по-кошачьи, мурлычет сонно, мягко. Заснуть не получится, да и не хочется спать. Сержант не знал, как долго продлится это довольно-таки непривычное для него мирное время.

До момента пробуждения? Дольше?

Насколько? Пока она не заговорит о том, что случилось в замке. Или не вспомнит о записке, которую ей наверняка дали прочесть. О тетке – ее Меррон и вправду любила, по собственному выбору и желанию, а не странному физиологическому выверту. О собственной смерти.

О том, чем он занимался…

И вряд ли обрадуется, узнав правду. Скорее всего, сочтет безумцем и опасным. Возможно, будет права. Но главное, что времени у них немного, так стоит ли тратить его попусту?

И все-таки задремал. Проснулся, когда ее дыхание изменилось.

– Дар? Все-таки по-настоящему ты… хорошо. – Она отвернулась и зевнула. – Я испугалась, что… такие сны странные снились. Ты знаешь, что ты ненормально горячий? Ты не простыл?

Нет. При всем желании простуда ему не грозит.

– Точно?

А вот у нее руки холодные и сухие. Ссадины. И кожа покраснела, шелушится от частого мытья. Мыло-то в госпитале дешевое самое, разъедает.

Но все-таки неловко, когда она настолько близко и еще потягивается, точно дразнит.

– Ты еще более странный, чем раньше.

Она уходит. Недалеко – Сержант ориентируется по шагам. Ванная комната. И лестница. Лаборатория, устроенная на месте гостиной.

– Быстрее сойдет. – Меррон сидела на низкой скамеечке и втирала мазь в синяк. – Ничего страшного. Кость цела… вообще, по уму, вчера надо было обработать, но как-то вот… вылетело из головы.

Ей неудобно оттого, что он рядом и наблюдает. И следовало бы отступить, оставить ее в ее же замкнутом мире, где Сержанту место не предусмотрено, но это выше его сил.

– Я рада, что ты появился. – А в глаза смотреть избегает, что к лучшему. – На самом деле рада. Нет, ты не обязан тут со мной оставаться, и в принципе… ничего не обязан. Но если вдруг захочешь, то места достаточно. И вообще ты в своем праве, мы ведь все еще…

…женаты. Только Меррон не уверена, сколько в этом правды.

– Тогда, конечно, все получилось глупо донельзя. И я не настаиваю… как решишь, так будет…

Опять растерялась. Почему у женщин все настолько сложно? Сержант отставил банку с мазью и подал полотенце.

– Только… – Меррон не стала отказываться от помощи. – Я не хочу быть кому-то заменой. Понимаешь?

Нет, но на досуге разберется.

– Дар, а у тебя документы есть?

Были. Те самые, взятые у мертвеца. И Меррон, изучив их, – спрашивать о происхождении и имени воздержалась, что было благоразумно: Сержант не знал, сможет ли ей солгать, – вздохнула.

– Старые. Придется идти к Терлаку на поклон. – Сказано это было тоном, который не оставлял сомнений, что быть обязанной этому человеку ей никак не хочется. – Сейчас без бумаг опасно… некоторых из госпиталя прямо забирают. Куда увозят, не спрашивай. Я не спрашиваю, потому что не хочу знать. Пока точно не выяснишь, можно себе придумать всякого. А если уже потом, то… в общем, я трусиха.

Сержант покачал головой.

Он мог бы сказать, что увозят этих людей недалеко – за городскую стену, к остаткам старого полузасыпанного рва. И это тоже разумно: там, где свои живут впроголодь, чужим и вовсе места нет.

– Трусиха. Сижу, боюсь лишний раз из дома выйти, чтобы не было, как тогда… и ерунда. Забудь.

А ладонь к ребрам прижала, словно скрыть хотела что-то.

– Без бумаг не выйдет. За мной ведь присматривают. Терлак, он… страшный. Как Малкольм, хотя ты вряд ли с Малкольмом знаком…

Как сказать, знакомство было недолгим, но довольно плодотворным.

– Хотя нет, Малкольм был напыщенным идиотом. – Отвернувшись, Меррон принялась двигать склянки. Она снимала одну за другой, выставляя на стол, протирала полку тряпкой и возвращала склянки на место, выравнивая по ранжиру. – Он много говорил, красиво, но… Терлак другой. Он и слушать умеет. Второй сын мясника. Был. А теперь – глава Комитета общественного спасения. Все уговаривает присоединиться. Я отказываюсь. Он не отступает.

Склянки закончились, и Меррон переключила внимание на стол. Некогда тщательно отполированная поверхность его теперь пестрела многими пятнами, которые вряд ли возможно было удалить тряпкой. Но дело было не в уборке.

Нервничает. Из-за Терлака? Сержанта? Всего и сразу?

– Рано или поздно, но мне придется выбирать. Или за ним, или туда, куда тех увозят.

У Сержанта имелись альтернативные варианты.

– Но идти надо. Все равно ведь донесут, и… и будет хуже. Решат, что ты шпион, и сразу повесят.

Это, конечно, вряд ли, однако некоторый резон в словах Меррон имелся. Если и оставаться в Краухольде – а сразу уезжать она вряд ли захочет, – то следует действовать по правилам.

Но взять и просто ее отпустить…

Невозможно.

– Врать ему опасно, не уверен, что смогу… всю правду говорить тоже нельзя. Скажу, что ты мне помог. Ночью. Когда эти напали.

Она вдруг вспомнила, что стоит без штанов, в одной рубашке, которая хоть и длинная, но не настолько, чтобы прикрыть коленки, и уж тем более лиловые отметины на голени.

– Ты же не умеешь рисовать? Ну, мало ли… скажу, что тебе повредили руку. Сухожилие. И пальцы еще не восстановили подвижность. Но ты грамотный. И значит, будешь мне помогать здесь… приходят многие. Я один не справляюсь.