Виткевич. Бунтарь. Солдат империи - Артем Юрьевич Рудницкий

Сенявина. Судя по всему, несколько недель общения с Яном не прошли бесследно, а поданный им рапорт посланник тщательно изучил и во многом согласился с содержавшимися в нем выводами. Виткевич бил тревогу в связи с бедственным положением афганских правителей, доверившихся России.

«Дальнейшие меры и значительные издержки, которые Ост-Индская компания не перестает делать в Афганистане, не позволяют думать, чтобы они без особенной причины оставили намерение отдать сию страну во владение семьи Садозаев, под именем которой надеются управлять Афганистаном. В отношении Кандагара и всей страны, лежащей между сим городом и Гератом, по настоящему положению дел никто не может остановить успеха англичан… За исключением племени Баракзаев, состоящего из 12 тысяч семейств, прочие жители персидского и афганского происхождения с нетерпением ожидают давно возвещенного письмами и прокламациями англичан прихода Шуджи-уль-Мулька, чтобы с ним; соединиться… Дост Мухаммед-хан не будет в состоянии подать помощь кандагарцам. к тому же все предприятие ведется английскими офицерами, знающими хорошо дела Афганистана и имеющими связи со всеми лицами, приобретшими какое-либо влияние на племена, составляющие народонаселение сей страны.

Путь от Шикарпура до Кандагара идет по хорошей дороге, и англичане могут его пройти в 30 дней. Кандагар не устоит против правильно веденной атаки. Все усилия сардаров совершенно тщетны, и, как мне кажется, за появлением войск шаха Шуджи они будут искать спасения в бегстве, за исключением Мехрдиль-хана, который за посредничеством англичан, вероятно, перейдет на сторону Шуджи в надежде занимать при нем значительное место… Со стороны Кабула успехи англичан не могут быть столь легки, хотя я выше упомянул, что отсутствие 6 тысяч лучшего войска[539] значительно ослабило силы эмира, но личные его качества, единство власти, любовь жителей и самое гористое расположение Кабула подают надежду, что он некоторое время будет противостоять усилиям врагов своих. Во всяком случае, недостаток в деньгах не дозволит ему держаться слишком долго, тогда он предпочтет удалиться в неприступные ущелья Гиндукуша с приверженцами и родственниками и оттуда набегами и грабежами беспокоить новых обладателей Кабула»[540].

Дюгамель также внимательно прочел доставленное Виткевичем послание эмира Кабула, в котором тот просил помощи у русского императора: «Так как весь мир знает теперь, что Афганистан целиком препоручил свое дело в руки России, и если (да сохранит от этого бог!) с ним причинится беда, причиной тому будет его преданность России»[541].

Посланнику становилось очевидным то, что радикальная смена курса и полная сдача своих позиций в регионе аукнется России, причем не лучшим образом. Докладывая Нессельроде о том, что его указание выполнено и «возмутитель спокойствия» из Афганистана отозван, Александр Осипович не преминул поделиться своими мрачными предчувствиями: «Я не скрываю от себя, что этот внезапный отъезд капитана Виткевича произведет очень плохое впечатление в Афганистане, и что в будущем мы столкнемся с трудностями при возобновлении отношений с этой страной»[542].

Несложно догадаться, что подобные «несанкционированные» суждения вызвали у министра раздражение, и он попенял посланнику за столь «необоснованный» пессимизм («Нессельроде… находил, что я всему придаю мрачный оттенок»), но, в конце концов, тот писал о том, что видел и что думал[543].

Еще одним доказательством метаморфозы, которую претерпели взгляды Дюгамеля, стало его письмо Сенявину от 25 февраля 1839 года. Не смея прямо противоречить шефу, Александр Осипович поначалу подчеркивал, что в главных, принципиальных вещах их позиции совпадают. «Если бы можно было все переначать сызнова, я был бы того мнения, что Россия никогда не должна мешаться в дела Афганистана. Эта страна так отдалена от сферы нашего политического влияния, что нам нечего вести с ней постоянные сношения, и мы не можем с успехом поддерживать царствующих в ней монархов»[544].

Отдав, таким образом, дань официальной точке зрения, Дюгамель тут же добавлял нечто, по мнению Сенявина, совершенно еретическое: «Но несмотря на эту невозможность, наше собственное достоинство не позволяет оставлять беззащитными тех, кто просил нашей помощи и положился на наше покровительство»[545].

По существу это шло вразрез с новым курсом Петербурга, которому ревностно следовали и Сенявин, и все руководство МИД. Не позволяет оставлять беззащитными… Но ведь оставили же! Бросили афганцев в минуту огромной опасности, перед лицом нашествия англичан и их союзников. Пускай выпутываются, как умеют…

Дюгамель осмелел настолько, что принялся оправдывать поведение Симонича. Еще пару месяцев назад это было немыслимо. «Граф Симонич был опрометчив и делал ошибки, я этого не отвергаю; но в сущности он держался того направления, которое было ему указано императорским министерством. Помимо того, что покойный Родофиникин передал на словах Виткевичу (он, между прочим, дал ему понять, что наше правительство было расположено ссудить Дост Мухаммед-хану два миллиона наличными деньгами и два миллиона товарами), достаточно пробежать глазами инструкции, данные министерством Виткевичу, чтобы убедиться, что мы в ту пору намеревались принять деятельное участие в афганистанских событиях. Зачем было отправлять офицера в Кабул, если эта миссия не должна была привести ни к каким результатам? Ведь Вы согласитесь, что наши торговые интересы только могли служить предлогом; в сущности же они ничтожны и еще долго будут оставаться ничтожными»[546].

Ну, не в бровь, а в глаз. Едва ли такую депешу было приятно читать Сенявину, а, возможно, и Нессельроде, которому она также могла попасть в руки.

Далее посланник высказывался еще более откровенно и однозначно: «Поверьте мне, мой дорогой Сенявин, что этот вопрос более важен, чем как вам кажется в Петербурге, и что он отзовется на восточных провинциях Империи. Когда англичане упрочат свое влияния в Хиве и Бухаре и станут посылать оттуда мулл, чтобы фанатизировать наши мусульманские племена, тогда мы придем, быть может, слишком поздно, к сознанию, что было ошибкой дозволить англичанам переходить Инд, и было ошибкой не поддержать вовремя братьев Баракзаев»[547].

И совсем уж вызывающим стало заявление о необходимости практических шагов, нацеленных на сдерживание британцев в Центральной Азии – вполне в духе действий Симонича, которые только-только дезавуировал официальный Петербург и которые совсем нелестно характеризовали те же Нессельроде и Сенявин. Предлагалось высадить в Астрабаде «6 или 8 тысяч пехоты с соответствующим количество пушек», чтобы отрезвить англичан. «Эта демонстрация ободрила бы персов и афганцев, а если бы англичане удержали Карак[548], – что они, по-видимому, и намерены сделать, то мы удержали бы Астрабад. Наконец, в виде первоначальной помощи можно было бы выдать субсидии сардарам Кабульскому и Кандагарскому.

Вы скажете, что все это то же, что объявление войны. Я не того мнения. Напротив того, я думаю, что англичане сделаются более сговорчивыми, когда