В свете старого софита - Мария Романушко

…А потом подул холодный ветер, погнал по дорожкам лепестки чайных роз, небо из ослепительно-синего сделалось чёрно-серым, рваным и буйным, запахло затяжным ненастьем… Пошли дожди… Пляжи опустели. Теперь можно приходить к морю. Сидеть на пустом пляже где-нибудь под Алчаком, или под Крепостной горой, и глотать едкий, пахнущий йодом дым – жгли водоросли, и густые, длинные, кудрявые дымы от костров низко стелились по берегу… Штормило. И лето уже вряд ли могло вернуться. Самое страшное лето в моей жизни. Так я тогда думала, что самое страшное… Сидела на топчане и курила. Единственный месяц в моей жизни, когда я курила. С жадностью и отвращением втягивала в себя тошнотворную горечь – и все равно не могла заглушить ту, что разъедала меня изнутри…

Жалела ли я о том, что прошлым летом отказалась идти к нему в театр? Если скажу «нет, не жалела», то это будет жалкой неправдой.

Да, жалела. Страшно жалела.

Если бы знать что-нибудь заранее!…

Но ведь были намёки из будущего, предостережения – мои собственные стихи!

Я не хотела им верить. И – вот…

Неожиданно на узенькой, кривой, идущей в гору и совершенно безлюдной улочке встретила свою москонцертовскую подружку Марьяну Тонкову и её мужа Славу Бачко. Забавная пара: она – тоненькая, изящная, с головкой античной богини, а он – могучий, рыжий, лысеющий толстяк. При этом – они как-то удивительно подходят друг другу, со своими говорящими фамилиями: Тонкова и Бачко.

Мы удивлённо уставились друг на друга.

– Какая встреча!… – всплеснула Марьяна руками и кинулась обнимать меня.

– А вы что тут делаете? – спросила я.

– Мы? Отдыхаем! Мы в отпуске. Слава сказал: я должна увидеть его любимый город – Судак, – щебетала Марьяна.

– С детства обожаю эти места! – сказал Слава. – Особенно осенью, когда уже нет курортников. А вот ты что тут делаешь?

– Я?… Вымираю, – честно призналась я.

– Ну, мы тебе этого не позволим! – сказали они. – Не для того же мы тут встретились, чтобы позволить тебе вымирать.

Мы побродили вместе по улочкам, засыпанным красными виноградными листьями… Дошли до маленького дома культуры.

– Послушай, – сказал Слава. – Давай устроим твой поэтический вечер! – И он потащил нас с Марьяной внутрь. – Здесь директор – отличный дядька, я с ним давно знаком.

– А что?- сказал директор. – Можно. Вполне. Поэтический вечер, к тому же – авторский, поэтесса из Москвы – это симпатично! Я как раз планирую мероприятия на октябрь. Могу поставить вас в любой день. Вам когда удобно?

– А народ-то какой-нибудь придёт?

– Народ?… – он тяжело задумался. – С народом сейчас сложно. Вы же понимаете: сезон окончен… Ну, вот ваши друзья наверняка придут.

– Ну, своим друзьям я и так могу почитать стихи, не обязательно приходить для этого в клуб.

– А мы афишку сделаем! Хотя, с прискорбием должен заметить, местные не очень к культуре тянутся. Так, на комедии в кино ходят, молодёжь. А на какие-нибудь лекции просветительские не затянешь. Это моя вечная головная боль. Надо отчитываться, а отчитываться нечем…

– Извините за беспокойство, – сказала я.

– А следующим летом вы не собираетесь сюда приехать? Летом тут народу всегда полно…

– Следующим летом вряд ли.

– Жаль, жаль… Погодите! Ведь вы – поэт?

– Да.

– Мне тут Заболоцкого двухтомник подарили, а зачем он мне? Я в поэзии не очень… ну, Пушкина люблю, конечно: Я помню чудное мгновенье!… Но Заболоцкий – это для меня сложновато. Позвольте подарить вам на память о нашей встрече. А то жалко: будет валяться без дела и никто его не прочтёт. Я человек одинокий. Была у меня матушка – поклонница поэзии, но весной померла, царствие ей небесное, хорошая была женщина. Теперь вот – один…

И он вручил мне две беленькие плотные книжки, которые в Москве днём с огнём не сыскать. Мы побрели пустынными улочками дальше…

– Ну вот, с паршивой овцы хоть шерсти клок, – сказал Слава. – Всё же не зря заходили. Дашь потом почитать. Я так и не достал этот двухтомник.

– Можешь взять хоть сейчас.

Мне было хорошо с ними. Они – славные ребята. Но всё равно хотелось поскорее остаться одной. Я с ужасом подумала о том, что чуть было не дала согласие выступить. ЗАЧЕМ? ДЛЯ КОГО? Мне-то это совсем не нужно… И если Слава думал, что этим меня можно вернуть к жизни, то он глубоко ошибался.

…Один раз я даже зашла к ним в гостиницу. Поболтали о том, о сём. Но мне была тяжела эта непринуждённая болтовня. Улыбаться, разлеплять губы для каких-то пустячных слов – это было выше моих сил. Любые слова, любые звуки и даже симпатичные мне люди мешали моей сосредоточенности на моей боли. Слава и Марьяна пытались меня отвлечь, развлечь, зазывали съездить вместе с ними куда-нибудь – в Коктебель или в Старый Крым, но я мягко отказывалась. Бабочке, пронзённой булавкой, ещё больнее, когда её пытаются с этой булавки сорвать. Боль стала моим стержнем, и я не хотела его лишаться. Так как, кроме этой боли, ничего в жизни не видела. Ничто не имело сейчас для меня смысла, кроме боли. Кроме острой булавки, проткнувшей моё сердце. Не трогайте меня. Пожалуйста! Пусть будет так. Ведь если вынуть из меня боль – останется дыра. А с дырой в сердце жить и вовсе невозможно… Оставьте меня.

И всё же я была им благодарна. За эту нежданную встречу. За тепло. Они – славные ребята. Спасибо им.

А потом они уехали. Довольно скоро. Уезжая, они взяли с меня клятвенное обещание, что, вернувшись в Москву, я тут же навещу их.

– Ты всегда выполняешь обещания? – спросил Слава.

– Всегда.

– Вот и слава Богу. Значит, через две недели мы тебя ждём.

И они помахали мне в окошко автобуса, отъезжающего в Феодосию…

Мир вокруг меня был огромен и пуст.

Пустые горы. Пустынное море. Оно напоминало бескрайнюю каменистую пустыню, по которой когда-то, две тысячи лет назад, блуждал Христос… Как на картине Крамского, которая так поразила меня когда-то… В какой-то момент мне показалось, что я не в Крыму, а в Израиле. Один московский знакомый убеждал меня, что восточный Крым очень похож на Землю обетованную. Мол, не обязательно совершать паломничества в Израиль, чтобы увидеть библейские пейзажи, достаточно съездить в восточный Крым. При воспоминании об этом мне стало ещё печальнее… Но слёз – не было. Внутри всё окаменело и высохло. Навсегда.

И вокруг было так пусто, пусто, ПУСТО!… Ни библейского Христа, ни моего Клоуна не было в этом мире… Казалось, что мир вылеплен из пустоты. Вылеплен из ОТСУТСТВИЯ. Из отсутствия любви и смысла. Выходит, что ОТСУТСТВИЕ может быть материальным? И ранить, как острые камни, как битое стекло…

…И вот тогда, когда казалось, что всё – тщетно, и бессмысленно искать опору в этой вязкой, тягучей пустоте, – ПРИШЛИ СТИХИ! Уже не отдельными ритмами, возникающими в мозгу, как отголосок вагонных колёс, как лихорадка, как судорога воспоминаний… Пришли могучим единым потоком, несущим в своих тёмных, сверкающих волнах не только камни, но и звёзды… И звёзды эти сияли, как сумасшедшие софиты…

Я писала ночи напролёт. Писала и плакала. Чувствуя несказанное облегчение, что могу писать и плакать. Со стихами и слезами ко мне возвращалась… нет, еще не жизнь.

Возвращался свет. Который пока ещё робко озарял эту незнакомую мне планету… Я осторожно озиралась вокруг и, с недоверчивым удивлением, обнаруживала: да, и ЗДЕСЬ живут…

Я стою со своими сокровищами посреди этой незнакомой планеты. И мне ещё предстоит всему научиться: дышать этим разреженным воздухом, ступать босиком по этим острым камням, ещё предстоит полюбить новые для меня лица, и голоса, и научиться – заново – ощущать краски, и запахи, и звуки… Мне ещё предстоит научиться – заново – удивляться. И радоваться.

…А пока я бродила по этим жёлтым холмам, где ещё цвели неприметными лиловыми соцветиями колючие травки… И, взобравшись на вершину Крепостной горы, долго сидела над пропастью, над бушующим морем… И вела бесконечный, не знающий перерывов, диалог с памятью и тоской…

И в глуши беззвёздной и чёрной, как смола, ночи, из которой, казалось, нет выхода, – кто-то, утишая и просветляя, прикасался ласковой ладонью к моему лбу… Она, моя спасительница. Сестра милосердия. Та, что всегда приходила ко мне на помощь – с того самого пустынного дня отрочества… когда она пришла ко мне впервые. Чтобы стать самым близким и самым верным другом – на все времена.

СТИХИ ИЗ СУДАКСКОЙ ТЕТРАДИ

* * *

В первый размне подарила тебявсемогущая жизнь.

И я любила тебядо тех пор,пока не стала забывать…

И тогда я виласьболее всемогущая –смерть.

она мне подарила тебяво второй раз,теперь уже – навсегда…

* * *