Тринадцатая рота (книга первая) - Николай Бораненков

— А во всем виноваты эти мерзкие партизаны, — заговорил генерал, словно догадался, о чем подумал Гуляйбабка, — вагон с курятиной утащили. Целый вагон, который я так предусмотрительно для раненых берег.

— Партизаны? Утащили вагон жареных кур? Да что вы говорите, господин генерал? Как же им так удалось? Куда ж они его? Неужели прямо с вагоном и хапанули?

— Да. Прямо с вагоном и утащили. Стоял вагон — и нет вагона. Белым днем угнали. А все идиотская охрана виновата. Но погоди! Я кое-кого из этой вислоухой охраны вздерну на осинку. Я покажу им, как вагоны с продуктами охранять.

Гуляйбабка смотрел на генерала и думал: "Старый мошенник. Плут. Надувала. Спекулянт первой гильдии. Кому же ты врешь? Я же вижу тебя насквозь. Ты же угнал этот вагон с курятиной, а теперь валишь на партизан и вислоухую охрану. Чего доброго, и вздернешь на осинку безвинного. Надо же как-то спасать репутацию, заметать следы. О, если б я был всемирным прокурором и судил всех военных преступников! Я бы выстроил всех солдат захватнических армий и сказал бы им: "Солдаты! Вы кормите вшей в окопах, гложете, как голодные крысы, ржавые сухари, проливаете кровь за какой-то бред своих сумасшедших фюреров, а ваши господа генералы и фюреры спекулируют сапогами с убитых, воруют с вашей кухни рис и сосиски, угоняют вагонами награбленных кур. Сейфы их распухли от барышей… И так от войны до войны, от побоища до побоища измываются над вами. Вы изучаете после этих битв историю. Видите, что война была мошеннической, ради, кошелька и сейфа, и опять, и снова идете в атаку, и кормите блох, и гложете сухари… Так когда же вы очнетесь от летаргического сна? Когда перестанете быть скотиной, которую под грохот пушек гонят на бойню? Вы молчите. Вам стыдно. Или вы еще не верите, что генерал Шпиц утащил вагон с курятиной?"

— О чем вы так сосредоточенно думаете, господин Гуляйбабка? — прервал генерал молчаливый обвинительный монолог "всемирного прокурора".

— Я думаю, господин генерал, какой вы удивительно честный, порядочный человек. Доведись иметь дело с вагоном курятины какому-нибудь интенданту-мошеннику, разве бы стал он беречь для каких-то раненых курятину, да еще жареную. Он бы сам ее распетушил за милую душу и денежки положил бы в банк. А вы вот берегли. Честно берегли. Какая великая забота о человеке с поля брани!

— Вы правильно подметили, господин Гуляйбабка. Забота о солдате фюрера для меня самое великое, — генерал прослезился и провел платком по переносице. Лучше я умру с голоду, но солдат пусть будет сыт. Лучше я буду мерзнуть, как пес, но солдат пусть будет одет тепло!

"Врет и глазом не моргнет, старый хрен, — подумал Гуляйбабка, — ни голодным не сидел, ни раздетым не ходил. С первым морозом первым в русскую шубу залез. Но да как говорится: мели Емеля, твоя неделя. По глазам видно, не дают тебе покоя жареные петухи. К ним опять склонишь разговор".

И точно. Как коршун бросается после выжидательных кругов на облюбованную жертву, так и генерал, покружив со словоблудием над общим полем своих дел и вспомнив, что слишком замешкался, вдруг кинулся на то, что, собственно, и высматривал.

— Так что же вы мне скажете, господин Гуляйбабка, насчет кур? — сказал он, отбросив ко всем чертям разговоры о пище и одежде солдат. — Могу ли я рассчитывать на вашу помощь? И пожалуйста, без проволочек. У меня нет времени для ожиданий.

— Я понимаю ситуацию, господин генерал, вашу особую озабоченность судьбой окруженных, но я бы просил дать мне возможность до утра подумать.

— Думайте, господин Гуляйбабка. Думайте, — сказал генерал. — Вас ждет новый Железный крест и моя благосклонность.

24. НЕЖДАННОЕ ПРИБЫТИЕ ВАЖНОГО ЛИЦА ИЗ БЕРЛИНА

Едва закончилась беседа с личным представителем президента, как на пороге кабинета главного квартирмейстера армии появился рыжий господин в лохматой дохе, увешанный кинокамерами и фотоаппаратами.

— Имею честь представиться! — щелкнул каблуками дамских бот господин. Корреспондент газеты "Фелькишер беобахтер". Разрешите доложить, господин генерал, о целях моего прибытия во вверенные вам тылы четвертой армии.

— Да, да. Прошу вас, — кивнул генерал, не вылезая из-за стола. Корреспондент слишком мал чин для генерала, чтоб вставать ему навстречу.

— Как вам, видимо, уже известно, господин генерал, — продолжал меж тем не в меру болтливый корреспондентишка, — шестнадцатая армия непобедимого генерал-полковника фон Буша в результате плановых маневров эластично сократилась в оборону, чем-то напоминающую форму мешка. Русские в пропагандистских целях считают это окружением, даже котлом, где остается только закрыть крышку. Дикая наивность. Азиатский абсурд. Доктор Геббельс во вчерашнем номере подверг это русское утверждение жестокому осмеянию и заявил, что под Демянском никакого котла нет, а есть нечто вроде выпуклости, так называемого эллипса, имеющего форму зоба плохо кормленной курицы. Вы слушаете меня, господин генерал?

— Да, да, я вас слушаю, — кивнул Шпиц. — Продолжайте.

— А продолжать, собственно, и нечего, господин генерал. Мы видим, что никакого окружения нет, а есть только зоб плохо кормленной курицы. Стоит же накормить эту курицу, как эллипс исчезнет, примет форму округлости, а следовательно, исчезнет и разговор об окружении.

"И этот о курах, — подумал генерал. — Мозоль бы тебе на язык с этими куриными зобами. Помешались вы там на них, что ли? Да кончай же ты болтовню, борзописец рыжий".

"Рыжий борзописец" словно догадался, о чем подумал генерал, и поспешил закончить:

— Итак, какой же напрашивается вывод? Вывод один. Зоб надо набить. И он, как известно из вполне авторитетных источников, уже набивается. Вчера меня вызвал доктор Геббельс и сказал: "Делегация четвертой армии везет находящимся в «зобу» героям рейха вагон французских жареных петухов. Ваш долг, господин корреспондент, как истинного арийца, заснять торжественную церемонию вручения подарков фюрера и написать вдохновляющий тыл и армию репортаж.

Генерал побледнел, руки у него затряслись. Конец. Могила. Теперь уже не спастись. Этот рыжий пес привяжется, и палкой не отогнать. Да и попробуй отвяжись, если сам Геббельс послал. Ах, колченогая сатана! Чтоб ты последнюю себе сломал. Сдохнуть бы тебе у фюрера в подворотне. А может, этот рыжий песик поболтает-поболтает и уйдет. Обнюхает, что надо, и хвост трубой. Но нет. "Рыжий пес" и не подумал уходить. Он подошел к столу, бесцеремонно уселся в кресло и, закинув ногу за ногу, повел дальше разговор.

— Как я себе мыслю, господин генерал, построить свой репортаж. Раннее утро. На заснеженном аэродроме эскадра транспортных самолетов. Тут же гора ящиков с французскими петухами. Возле горы вы — главный квартирмейстер армии. Взмах вашей перчаткой — и ящики с петухами грузятся в утробы самолетов. Вот и все, готово. Оркестр играет прощальный марш. Самолеты, сверкая свастикой, один за одним поднимаются в небо и берут курс на Старую Руссу и Демянск. Мы в небе. Под нами линия фронта. Русские зенитки открывают огонь. Красные истребители пытаются атаковать нас, но тщетно. Наши доблестные «мессершмитты» отгоняют их и уничтожают. И вот под нами уже белеют заснеженные Валдайские горы. Вы, господин генерал, сидите в кресле и, вспомнив слова русской песни, как бы издеваясь над русскими, радостно запеваете:

"Вот мчится тройка почтовая, вдоль по дорожке по столбам, и колокольчик, дар Валдая, гремит уныло под оглоблей, ах, извиняюсь, под дугой".

Шпицу стало дурно, не по себе. Ему хотелось схватить со стола мраморную пепельницу и обрушить ее на рыжую голову этого не в меру разболтавшегося, распевшегося геббельсовского идиота, но величайшим усилием он сдерживал себя, а идиот, пользуясь полным попустительством хозяина, все с тем же возвышенным пафосом продолжал:

— В то время, господин генерал, как вы поете, я в иллюминатор окидываю взором весь демянский «зоб» и, к великой радости, замечаю, что, оставшись в «зобу», мы не только не потерпели поражения, но, наоборот, сковали вокруг себя столько русских дивизий! От прилива великих национал-социалистских чувств, господин генерал, я тоже начинаю петь, а затем перехожу на сочинение стихов.

Фюрер знал: куры — не дуры,Не жалел для них бобов,И они ему с натурыДали тактику зобов!

Генерал, багровея и трясясь, встал:

— Господин корреспондент, беседа окончена. Если у вас будут ко мне вопросы, придите послезавтра. Я себя скверно чувствую.

Корреспондент подскочил:

— Как? Почему послезавтра? Мне же приказано завтра сделать репортаж. По плану доктора Геббельса мы должны на рассвете улететь. Доктор Геббельс ждет кинорепортаж из демянского «зоба». Он намерен немедля же запустить его по всем кинотеатрам Германии как образец неслыханной стойкости солдат рейха. О, это будет… — Господин корреспондент, я повторяю: беседа окончена. Я скверно себя чувствую. И к тому же завтра нелетная погода.