Жестокие игры - Владимир Константинов

— Сережа, ты с ума сошел! — говорит она с предыханием. — А как же яичница?

— Яичница не волк, в лес не убежит.

— Но она остынет, — пытается вразумить меня Светлана.

— Лучше пусть остынет яичница, чем все остальное. — И, чтобы не дать ей возможности возразить, вновь её целую.

А потом мы ели яичницу и чувствовали себя расчудесно. А потому, господа, мой вам совет — никогда не слушайте галиматью всяких там схоластов Ивановых, ибо ни к чему хорошему это не приведет. Стоит лишь день послушать их нудотину, как на второй уже хочется повеситься. Ага.

После завтрака я позвонил Рокотову.

— Привет, Володя! Как настроение?

— Здравствуй, Сережа! Бодрое. Идем ко дну.

— Надо полагать, что это твоя очередная дебильная шутка?

— Очередная, — согласился Рокотов. — Я в том смысле, что работы невпроворот.

— Так это и хорошо. Наличие работы позволяет ощущать пульс времени, её отсутствие неизбежно ведет к апатии, поиску смысла жизни, а в конечно счете — к деградации личности.

— Да ты ещё и философ! — удивляется мой друг.

— Нам, «покойникам», ничего другого не остается. Как наш клиент?

— Это который?

— Леонтьев? Сообщил своим московским хозяивам, что все готово к приему «правителя всея Сибири»?

— Еще не узнавал. Узнать?

— Обязательно. И вот ещё что, давай ко мне Кандобина. Хочу составить с ним приватный разговор.

— Хорошо. Минут через сорок тебе его доставят.

— В таком случае, будь здоров и не кашляй.

— Пока, Сережа.

Главаря банды Кандобина я дал указание не допрашивать, хотел сам с ним встретиться. Но показаний Леонтьева для нашей встречи было явно недостаточно. Сейчас же они были подкреплены признанием Никитина. А это уже кое-что. Сейчас его можно капитально взять «за жабры» и вытянуть из него не только то, что он знает, но и то, о чем только догадывается.

Через час в сопровождении конвоя в квартире появляется Кандобин — этакий статный, ухоженный красавец лет тридцати восьми — сорока. Породистое холеное лицо. Светло-карие чуть навыкате нагловатые глаза. Хорош, нечего сказать! Такие обычно нравятся проституткам и богатым вдовам. Презрительно опущенные уголки губ очевидно должны показать, что мужик он тертый, его на арапа не возьмешь и, вообще, он давно всех имеет, в том числе и следователей.

— Здравствуйте, Дмитрий Петрович! — радушно здороваюсь я.

Он нагло смотрит на меня и вызывающе говорит:

— Без адвоката я никаких показаний давать не буду.

— Это как вам будет угодно, — улыбаюсь я. — Но только не думаю, что это в ваших интересах. Пока вы лишь задержаны в качестве подозреваемого. Если вы убеждены, что задержаны необосновано и сможете мне это доказать, то я тотчас распоряжусь вас освободить. Адвокат вам будет предоставлен в случае вашего ареста или предъявления вам обвинения. Я понятно выразился?

— Да, — кивает Кандобин.

— В таком случае, присаживайтесь, Дмитрий Петрович. — Я указаваю на стул. Он садится. — Разрешите представиться — следователь облпрокуратуры Иванов Сергей Иванович.

Значительное лицо Кандобина дрогнуло, глаза выразили удивление.

— Как Иванов?!

— Так — Иванов. А что вас удивило?

— Но «зеки» говорят будто вас «замочили».

— Не верьте слухам, Дмитрий Петрович. Это самый не надежный источник информации.

— Но, говорят, будто было сообщение по радио, — все ещё не мог он поверить в мою реальность.

— Говорят, что в Москве кур доят, — выдал я образчик народного фольклора. — Вы что же, считаете, что перед вами сидит фантом того самого Иванова? Если вы действительно так считаете, то я разрешаю до меня дотронуться. — Я протянул ему через стол руку.

Он криво ухмыльнулся.

— Не надо. Я вам верю.

— Очень хорошо. В таком случае, приступим к делу.

Я достал бланк протокола подозреваемого и стал заполнять титульный лист биографическим данными Кандобина. Он оказался с шестидесятого года рождения — тридцать девять лет.

— А теперь, Дмитрий Петрович, я должен ознакомить вас с тем, в чем вы подозреваетесь и вашими правами на предварительном следствии.

— Очень хотелось бы знать, что вы там придумали, — спокойно и нагло улыбнулся он.

Ничего, очень скоро тебе, симпатяга, будет не до ухмылок и улыбок. Скоро ты прочно и надолго о них забудешь. Это я тебе обещаю и даже где-то гарантирую. Беру, тасазать, повышенные обязательства досрочно сделать из тебя пугало огородное, никак не меньше.

— Итак, вы обвиняетесь в организации устойчивой банды и в её руководстве, в совершении членами вашей банды Никитиным, Безменовым, Контарем, Столешниковым, Сердюковым и Паршиной под вашим руководством убийств граждан: Безбородова, Мартынова, капитана ФСБ Полунина, подполковника милиции Шаповаленко и в покушении на убийство гр-на Спиридонова, а также в хранении в руководимом вами спортивно-оздоровительном комплексе отряда ВОХР Новосибирского отделения Западно-Сибирской железной дороги значительного арсенала оружия. Вам ясно в чем вы подозреваетесь?

По мере того, как я все это говорил, видел, как медленно, но верно белеет лицо Кандобина, спадает с него спесь и значительность. А это могло означать лишь одно — показания Леонтьева и Никитина на сто процентов верны. И, скорее, лишь по инерции, главарь банды продолжал изображать из себя крутого. Презрительно фыркнул:

— Чушь собачья!

— Следует ли понимать ваше эмоциональное замечание, как ваше несогласие с выдвинутым против вас подозрением в совершении вышеназванных преступлений?

— Да, именно так и следует понимать! — громко с пафосом проговорил Кандобин, нервно и часто «подмигивая» мне левым глазом.

— Что ж, так и запишем.

«С подозрением меня в совершении вышепречисленных преступления категорически не согласен», — написал я в протоколе, прочитал Кадобину.

— Все правильно записано, Дмитрий Петрович?

— Да.

— В таком случае, распишитесь, пожалуйста.

Он расписался в протоколе. Руки у него заметно дрожали. А нервы-то у вас, милейший! Ни к черту нервишки! Ага. Лечиться вам надо, дорогой. Лечиться долго и серьезно. Но об этом, можете не волноваться, я лично похлопочу. У вас будет мно-о-ого времени подлечить нервы. Очень много.

— А теперь я готов выслушать ваши возражения. Но прежде, чтобы в дальнейшем между нами не было недоразумений, обязан предупредить, что, в отличии от вас, я никогда не использую в своей работе слухи, а лишь достоверные факты, отражающие нашу повседневную и, увы, унылую действительность. И исключительно для того, чтобы вы не наговорили всяких глупостей, за которые будет потом стыдно и мне, и вам, и которые могут очень растроить ваших судей и вызвать у них (не дай Бог конечно) негативное к вам отношение, позволю предложить вам прослушать магнитофонную запись моего разговора с хорошо вам известным господином Леонтьевым Владиславом Юрьевичем и ознакомиться с протоколом его допроса, где он собственноручно засвидетельствовал правильность записанного своей подписью. Вы готовы, Дмитрий Петрович?

Кандобин ничего не ответил, поникнув «гордой» головой. Но мне, собственно, и не требовалось его согласия. Я включил магнитофон.

После прослушивания записи этот, загнанный в угол сукин сын, вконец растерял всю свою значительность и стал походить на сопливое и жалкое чмо, припертое к стене фактами. Вот так-то, дружок! Никогда не будь слишком самоуверен, не считай себя умнее других. Помнишь, каким гоголем ты сюда входил? Вот это тебя и подвело.

— Я могу вам также предложить прослушать показания гражданина Калинина и...

— Не надо! — тяжело выдохнул Кандобин и надолго замолчал, сосредоточив все свое внимание на лежавшем на столе протоколе. О чем думал он сейчас? Не знаю, не знаю, но только отчего-то уверен, что не о приятном. Ага.

— Можно курить? — спросил он.

— Пожалуйста.

Он закурил. Жадными затяжками выкурил сигарету. Загасил окурок в пепельнице. Сказал глухо, обреченно:

— Я решил рассказать все начистоту, а там будь что будет.

— Лично я одобряю ваше решение, Дмитрий Петрович. Это где-то по-мужски и не может не вызвать симпатии. В таком случае, я слушаю вас.

И Кандобин начал свой рассказ. В общем-то, он мало чего добавил к тому, что нам уже и так было известно.

После того, как конвоиры увели Кандобина, я встал из-за стола и, чтобы рязмять затекшие ноги, стал ходить по комнате. Итак, мы кажется основательно подготовились к встрече с великими авантюристом наших дней господином Кудрявцевым. Очень хотелось бы встретиться и сказать ему все, что я о нем думаю. Очень хотелось бы. Интуиция мне подсказавала, что эта встреча непременно состоится и очень даже скоро.

А вечером, когда я смотрел по телевидению информационную программу «Сегодня» (на другие у меня не было времени, да и, если честно, желания), вдруг увидел на экране всю ту же фотографию «своего окровавленного трупа» и услышал информацию корреспондента о своей «безременной кончине». Кажется, я становлюсь знаменитым. Правда, несколько своеобразным образом, но все равно приятно.