Участники Январского восстания, сосланные в Западную Сибирь, в восприятии российской администрации и жителей Сибири - Коллектив авторов -- История

Пантелеев оставлен в Енисейской губернии? Он ответил, что на основании распоряжения тобольской экспедиции о ссыльных. После того вскоре пришла из Иркутска бумага о высылке меня туда. Замятнин по моей просьбе отложил ее исполнение до ожидаемого проезда генерал-губернатора Корсакова[306]. Тот сказал, что если меня не требуют в Иркутск по какому-нибудь делу, то можно оставить в Красноярске впредь до дальнейшего распоряжения из Петербурга. Оказалось, что в Петербурге был возбужден вопрос о неправильном применении ко мне указа 16 апреля. Месяца через два тесть телеграфировал, что все кончилось благополучно, а потом писал, что в конце концов III Отделение решило: хотя и сделана якобы в отношении меня ошибка, тем не менее оставить на поселении.

Пантелеев Л. Ф. Из воспоминаний прошлого и Пантелеев Л. Ф. Воспоминания.

М., 1958. С. 424–432, 437–446.

2

Из прошлого Польской ссылки в Сибири

[…] Польская ссылка*[307] николаевского времени оставила по себе добрую память в Сибири; в огромном большинстве она представляла высококультурный элемент**[308]. Потому, когда началась ссылка по делу 1863 г[ода], первые партии везде встречали не только доброжелательное отношение со стороны местного общества, но и посильное содействие к облегчению участи. Так, золотопромышленники охотно принимали к себе на службу ссыльных поляков, люди сколько-нибудь с общественным положением брали на поруки тех, кто желал остаться в городе; ссыльные, не только проживавшие в городах, но и пересылаемые, были желанными гостями в лучших домах. Случалось даже, что, узнав о приближении партии, в которой находились почему-нибудь выдающиеся личности, целые компании из местных жителей отправлялись навстречу ей, как то, например, было в Красноярске с партией, в которой шел гр[аф] Кайроли[309]. Патриотического подъема по поводу 1863 г[ода] в Сибири не замечалось; с одной стороны, в ней не было помещичьего класса, пользующегося всяким случаем, чтобы засвидетельствовать перед властью свою преданность; с другой — самый вопрос не возбуждал большого внимания, совершенно не затрагивая каких-нибудь интересов края.

Среди местного общества чиновничество, конечно, являлось выдающимся элементом; но и оно, прежде всего поглощенное заботой о приумножении материальных благ, не обнаруживало ни особенной отчужденности от ссыльных, ни ревностного усердия к выполнению всевозможных полицейских правил и сыпавшихся из Петербурга предписаний и циркуляров. В Тобольске губернатором был А. И. Деспот-Зенович, поляк, хотя и получивший воспитание в русском семействе Тучковых. Пользуясь большим доверием генерал-губернатора Дюгамеля[310], он делал все возможное, не выходя из пределов закона, чтобы облегчать участь ссыльных; ему удалось подобрать и полицейский персонал из людей порядочных и нестяжательных.

Ссыльные поляки ценили Деспота-Зеновича, и, с своей стороны, не позволяли себе в Тобольской губернии ничего, что могло бы компрометировать губернатора, на которого доносы сыпались со всех сторон. Что касается Томской губернии, где было очень много сосланных на житье, то есть официально мало замешанных в деле восстания, то, может быть, именно в силу этого местная администрация не обнаруживала большой суровости, а жандармский полковник Тиц даже пользовался между ссыльными репутацией человека весьма туманного. К этому надо еще прибавить беспорядок, доходивший до полной анархии в Томской экспедиции о ссыльных, и слабость тамошнего чиновничества до косвенных доходов.

Я проезжал через Томск летом 1866 г[ода], вскоре после того, как разыгралась кругобайкальская история, и не мог надивиться на простоту тюремных порядков. За весьма малое вознаграждение смотритель острога меня и целую компанию поместил у себя на квартире (она, видимо, была приспособлена для подобной цели), откуда, никого не спрашивая, мы могли на целый день уходить в город, чем, конечно, и пользовались. Люди, хорошо осведомленные, говорили мне, что в то время в Томске проживало много политических ссыльных, самовольно отлучавшихся с места причисления или под чужим именем.

Енисейской губернией управлял Пав [ел] Николаевич] Замятин, нося звание губернатора. До того он был полицеймейстером в Москве; местом губернатора был обязан своему брату, тогдашнему министру юстиции. Пав [ел] Николаевич] был человек поразительно ограниченный, нередко взбалмошный, но в душе не злой. Он был притчей во языцех по всей губернии благодаря своим вечным промахам и недостатку такта*[311], а его многолетняя война с золотопромышленником М. К. Сидоровым, который с большим остроумием расставлял ему ловушки, делала его просто всеобщим посмешищем**[312]. Едва после 4 апреля получено было в Красноярске известие, что отец Комиссарова[313] находится на поселении в Ачинском округе (за обыкновенное уголовное преступление), как Замятнин сам отправился разыскивать его, затем повез его в своем экипаже в Красноярск и там, показывая народу, кричал: «Отец спасителя!» Сначала старик Комиссаров, и на месте причисления не пользовавшийся доброй репутацией, порядочно струхнул, когда узнал, что за ним приехал сам губернатор; однако, сообразив в чем дело и видя ухаживания за ним Замятнина, скоро набрался такой храбрости, что стал прикрикивать на него и даже распекать; так что тот был, наконец, рад, когда «отец спасителя», получивший прощение, выбрался в Россию.

Тоже вот случай. При губернском совете был служитель Фомич, из отставных николаевских солдат. На обязанности Фомича было почтительно пребывать у дверей совета, где обыкновенно днем бывал Замятнин. Раз Замятнин приходит и видит, что стоит другой служитель.

— А где Фомич?

— Болен, Ваше Превосходительство.

— Доложить мне, как ему.

Проходит несколько дней, и Замятнину докладывают, что Фомич умер.

— Жаль, верный был слуга царю; доложить мне, когда будет вынос: я хочу отдать последний долг заслуженному ветерану.

Наконец экзекутор сообщает Замятнину, что завтра будет вынос Фомича.

— В какой церкви?

— В католической.

— Как в католической?

— Фомич, Ваше Превосходительство, был католик.

— Католик! И вы решились поставить на такой важный пост поляка, католика! — с ужасом проговорил Замятнин и, конечно, не пошел на вынос.

Как человек, весь ушедший в мелочи, Замятнин додумался только до одной меры общего характера: по его распоряжению все французы, сосланные по польскому восстанию (из них припоминаю Прадона, Рушоссе, Пажеса)[314], как опасные враги женской добродетели (так буквально говорилось в приказе) были высланы из Красноярска. Приказ, конечно, получил огласку и вызвал в местном обществе разные толки, а среди дам даже взрыв негодования; последовали запросы из Иркутска, и приказ через месяц фактически был отменен.

Жандармский полковник Ник[олай] Игн[атьевич] Борк[315](католик) был человек не молодой, совершенно обжившийся в Красноярске; он не был настолько уклончив от политики, как Тиц в Томске, но и не проявлял большой инициативы. С местным обществом Борк был в хороших отношениях; в известные дни у него собирался чуть не весь город, можно было видеть даже политических. Тогда с должностью жандармского штаб-офицера соединялись еще обязанности коменданта приисков, и Борк каждое лето делал