Камер-фрейлина императрицы. Нелидова - Нина Молева

   — Ваше высочество, вы так разгорячились. Заслуживает ли прихоть государыни таких ваших волнений!

   — Да, заслуживает! Потому что меняется облик императорского дворца, который мои предки и мой отец видели совсем иначе, думая об империи, а не о своих прихотях и моционах. Они были подлинными государями, а она...

   — Ваше высочество, я умоляю вас...

Великой княгине России Марии Вюртембергской

Мадам моя сестра! Я была чрезвычайно довольна, получив Ваше письмо, и король также был тронут письмом великого князя. Вы оставили здесь о себе непреходящую память, и мы можем поздравить русское государство с надеждой видеть вас когда-нибудь на троне; надеюсь, что мне удастся доказать эту память о вас. В Вашей личности есть что-то милое и дружелюбное, что будет благом Вашей стране, а познания великого князя сделают его совершенством на троне. Наслаждайтесь жизнью, Мадам моя сестра. Вы окружены всей её прелестью и помните, что Вы оставили здесь только друзей. Дай мне Бог побольше случаев чаще напоминать Вам и великому князю о себе и выразить Вам чувство моего искреннего уважения и неизменной дружбы.

Ваша сестра и друг Мария-Антуанетта.

16 июля 1782.

   — Итак, вы прочли это дерзкое письмо, Александр Андреевич?

   — С вашего позволения, государыня.

   — Да, да, с моего! И что вы о нём думаете? Эдакое проявление ни с того ни с сего завязавшейся дружбы! Французская королева, видимо, усмотрела некое особенное очарование великой княгини, которое составит благо для всей страны! По-видимому, в отличие от ныне царствующей императрицы. Эта тупая корова станет благословением для России по сравнению с тираном — Екатериной Второй! Откуда такое прозрение и что за ним стоит? Говорите же, Александр Андреевич, говорите и не придумывайте на ходу обычных увёрток, Безбородко!

   — Я готов говорить, но боюсь вас разгневать, государыня.

   — Не опасайтесь. Я достаточно разгневана, чтобы у меня хватило гнева ещё и на вас. Но эта версальская молочница!

   — Ваше величество, вы сейчас сами определили смысл этого послания. Французская королева не пользуется вашей благосклонностью и потому берёт реванш на великой княгине, которая в действительности ей вовсе не понравилась.

   — Откуда такой вывод?

   — Наш посол дознался, что в письме брату в Вену Мария-Антуанетта далеко не снисходительно отозвалась о великой княгине и даже позволила себе подтрунивать над ней. Она утверждала, что великая княгиня скучна, страдает самомнением и не способна поддерживать сколько-нибудь интересную беседу.

   — Даже так. Но, значит, она рассчитывает на скорую мою кончину или отказ от престола.

   — Вовсе нет, ваше величество. Вы судите о французской королеве по своим меркам царствующих особ, а она не отвечает им, и эта известно всей Европе. Мария-Антуанетта не слишком умна, капризна, и по словам её придворных, у королевы обычно мысль идёт за языком, а не язык слушается мысли. Чем меньше ей пришлась по нраву великая княгиня, тем больше любезных слов она поспешила ей написать. Если угодно, от простой неловкости.

   — Твоими бы устами да мёд пить, Александр Андреевич, но согласиться с тобой не могу. Разве ты не обратил внимание на её ссылку на великого князя?

   — Ваше величество, и снова моё понимание не встретит вашего одобрения — я уверен.

   — Ты готов вступить со мной в спор, Александр Андреевич?

   — Но вы же сами потребовали от меня чистой правды, ваше величество. Или ваш приказ изменился?

   — Ладно, ладно, не лови на слове. Так что же с великим князем? Ты что, не обратил внимания, что на троне, по словам французской королевы, Павел Петрович в отличие от меня станет подлинным совершенством? Мария-Антуанетта в восторге от его ума.

   — А разве в уме можно отказать великому князю? Беда Павла Петровича не в отсутствии ума — в характере. Вы много раз так сами признавали, ваше величество. И если бы не окружающие его женщины...

   — Влиянию которых он так легко поддаётся, как его злосчастный безумный отец.

   — Вот видите, ваше величество! Но главное — разве может легкомысленная австриячка быть в таком деле судьёй?

   — Что же тогда?

   — Формальная любезность — не больше. Мне кажется гораздо важнее, что король не счёл нужным удостоить великого князя личным ответом, удовлетворившись упоминанием в письме супруги. Вот это и есть действительная позиция французского монарха.

   — И всё же о любом новом письме мне должно быть доложено без промедления. Слышишь?

   — Марья Саввишна, голубушка, встал ли наш красавец? Что-то не вижу Александра Дмитриевича. Пошёл ли куда с утра пораньше?

   — А пошёл, пошёл, ваше величество. На цветник хотел поглядеть. Больно, сказывал, розы чайные хорошо распускаться принялись. Приказал дежурному садовнику с ним пойти — государыне своей букет срезать. Как дитя, истинно как дитя из опочивальни крался, чтобы государыню не потревожить. Мне сказал: порадовать, мол, государыню непременно надобно. С вечера грустна, мол, была.

   — Так и от слёз не удержишься. Надо же, забота какая.

   — Да нешто Александр Дмитриевич когда иным бывает? Вон уж идёт, торопится. Ох, и распрекрасный какой букет, глаз не отведёшь!

   — Ваше величество!

   — Все, все твои секреты уже знаю, милый друг. Задачу ты мне теперь задал, какой тебе сюрприз сделать. Да придумаю, придумаю, мой друг. Я тебя тут кликнуть хотела, нужен ты мне для совету. Затея у меня одна — что о ней скажешь?

   — Смею робко надеяться, не о государственных материях, ваше величество. Не силён я в них, да и попросту скучаю ими, так что...

   — Нет, мой друг, скорее семейные. Сам знаешь, не стало графа Григория Григорьевича Орлова.

   — Вас очень эта кончина огорчила, ваше величество?

   — Никак ревнуешь, Александр Дмитриевич? Полно тебе, я к прошлому ни мыслями, ни тем паче чувствами возвращаться не привыкла. А кончина — что ж, иного исхода ни у кого из смертных не бывало. О другом я. Вот Гатчина его любимая осталась.

   — Так у графа, государыня, родственников множество — они и поделят. Чай, не откажутся.

   — Они бы и не отказались, да только ничего им не достанется. Хватит! Итак богатств не в меру, не в честь набрали. И дворец им такой не по чину — выкупить я его у них решила. За полтора миллиона — поди, не обижу. Деньги пускай делят.

   — Вы решили сами в Гатчине жить, ваше величество? Это после Царского Села, после Пеллы...

   — Никак испугался, друг мой? Нет, о Гатчине и вспоминать не стану, и тебя туда ездить не заставлю. Хочу её наследнику подарить — как думаешь?

   — Великому князю? Но ведь это замечательно, государыня! Как же замечательно! Только вам могут приходить на ум такие замечательные подарки.

   — Вот и не поняла, чему обрадовался, мой друг? Что у тебя за симпатия к господину и госпоже Секундант объявилась? Вроде цесаревич не больно тебя жалует, да и не встречаетесь вы с ним вовсе. Откуда же восторг?

   — Простая справедливость, государыня. Разве наследник российского престола не заслужил такого дворца? Ведь Павловск...

   — Чем плох Павловск, мой друг?

   — Я не говорил, что плох, ваше величество. Напротив. Но он не слишком отвечает амбициям цесаревича. А так...

   — Ты вызываешь меня на откровенность, Александр Дмитриевич, хотя я её и не хотела. Мысли мои совсем иные: таким образом наш малый двор окажется дальше от большого двора, а устройство Гатчины позволит Павлу Петровичу и вовсе замкнуться в своём мирке. Пусть там устраивает свои парады, смотры, тешится с солдатами. Больше, чем было, я ему не дам, а шуму станет меньше. Я пригласила сюда цесаревича, чтобы объявить ему эту новость, — хочешь остаться?

   — Если в этом нет необходимости, я бы не хотел...

   — Не хочешь — как хочешь. Ступай, мой друг. Я-то побоялась, что ты захочешь владельцем Гатчины стать. Потому и искать тебя велела.

   — О, нет, ваше величество. Самому мне ничего не нужно — только вместе и рядом с вами.

   — Вот и славно. Целуй руку и ступай скорей. Неизвестно и впрямь, какой разговор у меня с великим князем получится.

   — Ваше императорское величество, великий князь Павел Петрович!

   — Ждала тебя, цесаревич. Ну, здравствуй, здравствуй. Опять октябрём глядишь. На этот раз, может, направление мыслей своих переменишь. Подарок тебе сделать хочу. Доволен ли ты Павловском своим?

   — Не знаю, что вы имеете в виду, ваше величество.