Камер-фрейлина императрицы. Нелидова - Нина Молева

   — О, ваше королевское величество, даже вдали от России подобное употребление будущего титула повергает меня в дрожь. Если бы вы знали, как ревниво относится ныне здравствующая императрица к своей власти! Она не допускает даже мысли о том, что когда-то на престоле окажется кто-то другой, кроме неё.

   — Ревность монархов — естественное чувство, и тем не менее так же неизбежен конец каждого из земных властителей. А вы так молоды, графиня, так очаровательны, ваш супруг наделён такими талантами и образованностью, что Россия должна с особенным нетерпением ожидать вашего правления. И я полагаю, народные чаяния оправдаются. А мой фарфоровый туалет, если только он действительно вам понравился, будет украшать уборную русской императрицы Марии.

   — Он будет всегда бесконечно мне дорог как привет настоящей королевы — неотразимой властительницы умов и сердец Марии-Антуанетты. Как бы мне хотелось отблагодарить ваше величество соответствующим подарком! Ведь Россия так бесконечно богата, но моя свекровь больше всего боится популярности моего супруга. Обо мне же вообще нет и речи.

   — О, не тратьте своего сердца на эти обычные семейные недоразумения, графиня. В королевских резиденциях они ещё более неизбежны, чем в обывательских хижинах. Свою жизнь надо проживать сполна, как говорят эти легкомысленные французы. И, думается, они правы. Есть обстоятельства, которых мы не можем изменить, зачем же позволять им нас старить, отбирать нашу красоту и свежесть? Так вы разрешите отправить в вашу резиденцию это, как вы выразились, «севрское чудо»?

   — Я могу только благодарить вас, ваше королевское величество, и, с вашего разрешения, сама прослежу, чтобы перевозка «чуда» никак ему не повредила. Вы разрешите мне откланяться? Но мы ещё непременно увидимся, мадам моя сестра! Непременно увидимся. Примите мои наилучшие пожелания.

   — Ушла! Боже правый, я думала, визиту этой тупой и ноющей женщины никогда не будет конца. Быть такой надоедливой да ещё со своими семейными неладами! Кажется, я начинаю понимать великого князя, который, как говорят, не блюдёт ей верности.

   — Ваше величество, но принцы никогда не блюдут верности — иначе из особ голубой крови они превратились бы в обыкновенных мещан, разве не так?

   — Селина, ваш язычок когда-нибудь сыграет с вами злую шутку!

   — Я не возражаю, если только это развеселит мою королеву.

   — Маленькая плутовка, ты умеешь быть милой. Кстати, об этой пассии принца много толкуют в Петербурге.

   — Она так обирает его?

   — Селина! Что за идеи? У графа Северного нет ни гроша за душой. Строгая матушка выделяет ему деньги на содержание достаточно скромного двора и требует постоянных отчётов.

   — Но тогда на что может рассчитывать фаворитка?

   — Вообрази, все толкуют, что она просто влюблена в принца.

   — Влюблена? Полноте, моя королева, но он же так нехорош собой, мал ростом и совсем не ловок. Что же в нём можно найти, кроме его положения? Может быть, расчётливая амантка дожидается его прихода к власти?

   — Скорее всего так. Но в отличие от этой надоедливой коровы она будто бы превосходно играла на придворном театре, танцевала, пела и сводила с ума всех тамошних поэтов.

   — Тогда графиня Северная должна её ненавидеть.

   — Возможно, если она глупа. А умной она мне никак не показалась. За каждым её появлением у меня начинается приступ сплина. Но ты должна мне напомнить сразу по их отъезде написать письмо от моего имени со всяческими авансами. Король уже напоминал об этом. Он считает, что Франции не слишком везёт с императрицей Екатериной, возможно, больше повезёт с графами Северными. Не следует пренебрегать никакой возможностью.

   — К тому, ваше величество, у вас превосходная перспектива: став императрицей в своём отечестве, «корова», как вы изволили выразиться, больше не забредёт на версальские луга.

   — Вот это правда. Утешительная правда.

Великой княгине России Марии Вюртембергской.

Мадам моя сестра. Я хотела дать Вам особый знак моей памяти и дружбы к Вам и приказала первым художникам Севрской мануфактуры сделать туалет, который и прошу принять как слабый залог моего неизменного к Вам чувства. Я лично хлопотала об этой мебели и буду счастлива, если она доставит Вам то же удовольствие, какое я испытывала, передавая её Вам. Я своевременно получила Ваш портрет, и он стал одним из украшений моего кабинета. Он драгоценен по многим причинам: и потому, что получен от Вас, и потому, что очень похож. На вещичках туалета Вы найдёте портреты мой и короля. Вот уже год, как Вы были у нас, а мне кажется, что вы ещё здесь: так сильно воспоминание о Вас. Король просил меня передать Вам чувство своего искреннего и высокого почтения. До свидания, мадам моя сестра, верьте чувствам моего уважения, моей привязанности и моей к Вам дружбы. Ваша сестра и друг

Мария-Антуанетта.

20 апреля 1782.

   — Вы не в духе, ваше высочество. Что-то раздражило вас? Смутило ваше спокойствие? А я так надеялась, что нам удастся взглянуть на эти лоджии, расписанные Рафаэлем, которые наконец-то закончил Кваренги. Я которую неделю умираю от любопытства, чтобы увидеть результаты этого столь необычного опыта. Копии всех ватиканских. Лоджии — это должно быть необычайно величественно!

   — Вот как! Вы так разделяете мнимые увлечения императрицы, Екатерина Ивановна? Неужели вы не разглядели истинную сущность всех предприятий этой честолюбивой женщины? Производить впечатление! Поражать! Заставлять о себе говорить, как вы это делаете сейчас! Вот истинная цель Екатерины Второй — не больше того.

   — О, ваше высочество, но я меньше всего думала об императрице. Меня занимала только мысль о Рафаэле. Ведь я имею о нём такое смутное представление, а им восхищается весь просвещённый мир.

   — Рафаэлем, но не копиями с его работ, я так полагаю.

   — Но, ваше величество, если нет иной возможности...

   — То вы готовы доставить удовольствие нашей державной повелительнице своими восторгами, не правда ли?

   — Вы делаете меня несчастной, ваше величество! Мне так хотелось пережить какое-то новое впечатление вместе с вами и услышать о нём ваше суждение, которое бы дало мне так много пищи для размышления. Я так люблю ваши замечания, всегда неожиданные и тонкие. И бог с ним, с Рафаэлем!

   — Нет, почему же. Раз вас заняли эти новопостроенные лоджии, поговорим о них. Я давно наблюдаю за этой очередной авантюрой царицы. Итак, с чего всё начиналось. Вы можете и не помнить этого дня — 1 сентября 1778 года, когда после нашей очередной, скажем так, ссоры её величество была на редкость не в духе. К тому же дурная погода лишила её возможности привычной прогулки.

   — Меня всегда удивляло, почему её величество отказывает себе в поездках верхом — они-то возможны в любую слякоть.

   — Она просто плохо ездит, если вообще способна теперь удержаться в седле. Но так или иначе, императрица осталась запертой в своих комнатах, и по чистой случайности ей попались на глаза большие гравированные листы с фресковой росписью ватиканских лоджий. Это могло бы произойти тремя годами раньше, когда князь Репнин их прислал нашей повелительнице. Только в действительности её величество никогда не проявляет к искусству особенного интереса. Зато в тот знаменательный день императрице пришло в голову, что лоджии, в которых прогуливается римский папа, должны служить местом прогулок и отдохновения русской императрицы. Тут же полетели письма нашему послу и этому пресловутому художественному комиссионеру русского двора Рейфенштейну.

   — Но разве, ваше высочество, Рейфенштейн не друг великого Винкельмана? Его имя звучало даже в нашем институте. И потом говорилось, что он надзирал за русскими художниками-пенсионерами в Италии и немало способствовал...

   — Вы хотите услышать от меня правду, Катишь, или будете, как попугай, повторять пущенные императрицей легенды!

   — Бог мой, вы опять рассердились, ваше величество, а мне всего-то захотелось представить вам, что ваша собеседница обладает хоть какими-то, пусть самыми скудными, познаниями.

   — Полно, Катишь, я не собирался вас огорчать. Но и вы не мешайте моему рассказу. Так вот, этот знакомый вам Рейфенштейн нашёл некоего Унтербергера, уроженца, помнится, Северной Италии, поднаторевшего только в копиях, и осчастливил его таким огромным, но очень спешным заказом. Втянувшись в затею с ложами, императрица больше не желала ждать и постоянно торопила исполнителей. Больше того. Она потребовала, чтобы копии посылались частями, по мере их выполнения. Так и стали появляться в Петербурге то пилястр, то два контрпилястра. И хотя каждый из них был всего лишь архитектурной деталью будущего сооружения, все должны были восхищаться ими в отдельности, а императрица уже строила планы своих прогулок между ними. В результате к Эрмитажу было пристроено новое здание с высокопарным названием «пустынного убежища» великой Екатерины. Рафаэль, хотя бы и в копиях, должен оформлять прогулки её императорского величества в зимнее время для моциона.