Сто рассказов о Крыме - Елена Криштоф

Наверное, ей было страшно. Но она любила в человеке силу, отвагу. И хотела видеть себя такой, какой видели ее окружающие: "Ребята, Галка с нами, не пропадем!"

В девятнадцати атаках участвовала Галина Петрова, не раз была ранена, но оставалась в строю. Зашла как-то в капонир, где лежали раненые командиры: "Ребята, дайте широкого бинта перевязаться". Отмотали они ей метров по пять от своих повязок. И она ушла… Может быть, в ту, самую последнюю свою операцию. Девятнадцать моряков пошли тогда ликвидировать прорыв на правом фланге. И она с ними. Добровольно, в самое пекло. Оттащила раненого лейтенанта Наумова в блиндаж, а тут — прямое попадание…

А море все идет на берег косыми, темными волнами…

Каждый год приезжают они на Эльтиген, — кто из Керчи, а кто издалека… Морщины, одышка, заматерелые — у кого еще сильные, у кого усталые — тела, стоят сивые деды, а были ведь совсем парнишки. Все они были парнишками. Остались парнишками да девчонками только те, кто лежит за зеленым штакетником под пирамидкой…

Как-то странно представить, но у Галины Петровой уже внук, и сын ее стал морским офицером. Тот самый сын, чьи пинеточки, первую детскую обувку, хранила она на груди во время десанта…

…А море все идет на берег косыми, с бешеной белой пеной невысокими волнами. В волны тоже бросают венок. Многих ведь смыло с мотоботов и баркасов, многие подорвались, сгорели, многие упали в воду, всего двух шагов не дойдя до суши.

Потом все возвращаются к своей обычной жизни… Разбегаются школьники, уходят домой рыбаки… Уезжают и они, те, о которых сегодня совсем не лишне громко было сказано: герои Эльтигена.

И вполне возможно, что в один из последних дней, как было уже не раз, маленькая рука постучится к Шурочке Меркуловой. Она откроет дверь, глянет, заранее зная, в чем дело.

— А где ваша дочь? — спросят ее.

— В школе.

— Нет, та, что медсестрой была на Эльтигене. Которая раненых вывела на Митридат.

— Это я…

Ах, она давно уже не Шурочка, давно уже Александра Григорьевна. И темное лицо в глубоких, тяжелых морщинах, и седина… Давно уже мало чем похожа на свою фотографию в музее.

Но все это было, было на самом деле…

Море идет на берег косыми, темными волнами…

Замер знаменосец у маленького обелиска, очень похожего на простую солдатскую пирамидку… Лицо у знаменосца молодое и суровое. Втянутые щеки, внимательные, но сейчас замершие глаза. И усы. Может быть, знаменосец хочет выглядеть старше? Ветер стелет над ним туго натянутое полотнище флага…

Да, все это было, было на самом деле.

Керчь помнит

Вера Белик никогда не была красавицей, и даже хорошенькой ее не считали. Но, наверное, такой уж момент выпал для нее в жизни, когда фотографировал ее фронтовой корреспондент. Такой момент, когда вся она искрилась радостью, вся не только впитывала ласковый свет погожего дня, но и лучилась светом сама.

Может быть, представляла она в тот момент, что выросли у нее за спиной не самолетные, а собственные и притом неуязвимые два крыла. Может быть, как раз, повернувшись к объективу, не просто поняла, а ощутила, до чего прекрасна жизнь, и поверила в свое бессмертие. А вернее и проще — пришло к Вере в те дни женское счастье, любовь.

Тоненькая фигурка в галифе, глаз в пол-лица и безудержная, девичья улыбка…

Фотография Веры висит в Керченском музее на самом видном месте, а до шестьдесят третьего года сами керчане не подозревали, что Герой Советского Союза Белик и та девочка Вера Беликова, которая училась у них в школе в поселке Войкова, — одно лицо…

Почему? Из-за некоторой разницы фамилий? Из-за того, что на фотографии в книжке о Героях Вера была не похожа? А может быть, из-за того, что в школьные годы в ней не было той искристости, той броскости, которая предполагается в будущем герое?

Она была серьезной, упорной, веселой девочкой из очень большой семьи, где покупка кашемирового платья выпускнице была событием, где и по снегу ходили в «парусовых», закрашенных гуталином туфельках.

Да, семья была очень велика, а работал один отец. Но у девочки оказались незаурядные способности к математике, и ее младшая сестра Лида пошла нянчить чужих детей, чтоб Вера могла поступить в институт… Это не воспринималось как жертва. Кончит Вера институт, всем поможет: и Лиде, и отцу, и матери.

Итак, Вера готовилась стать учителем математики.

Во время войны Вера стала штурманом. Она летала на самолете, подаренном полку ремонтными мастерскими с надписью на борту: "Лучшему комсомольскому экипажу".

Весь экипаж был: она да Татьяна Макарова. Таня учила своего штурмана управлять послушной, но слишком хрупкой машиной. Таня учила своего штурмана чувствовать себя лихим покорителем стихии. Сама она еще до войны стала летчиком-инструктором. А у Веры если и была какая-нибудь привычная стихия, то только море. Море наделяло ее спокойствием, ощущением силы и каким-то особым желанием окинуть взглядом… Да, всегда, когда она заплывала далеко-далеко и оставалась словно бы одна в тишине, в блеске солнца, ей хотелось окинуть взглядом то ли свое будущее, то ли вчерашний, только что прожитый день, то ли Керчь, свой город.

Она лежала на доброй, послушной волне и смотрела на белые домики поселка, на Митридат, на рыжие обрывистые берега… Может быть, это было неподходящее место, но именно море в ней пробуждало особое чувство острой любви и к дыму над домнами Войкова, ко всему строгому рабочему укладу Керчи, и, кажется, к самой ее белесой, древней земле…

Потом ей приходилось сбрасывать бомбы именно на свой город. Он был истерзан до неузнаваемости, весь зиял, как одна сплошная рваная рана. Вот здесь где-то была школа, там девочкой стояла она у доски, и ход решения задачи озарял ее внезапно, как молния черное ночное небо. Сейчас небо озаряли только прожекторы, пожарища да вспышки зениток. Шла охота… Враг охотился именно на нее, Веру Белик…

Вот здесь, на Эльтигене, был пионерский лагерь. Подошвы ее ног будто бы помнят шелковую прохладу песка рано утром. И как пахнут могучие, серебристые кусты лоха, она тоже помнит…

В ноябрьские ночи сорок третьего года море металось где-то далеко внизу, темное и враждебное. На огненную землю Эльтигена высаживался десант. Прожекторы врага шарили по небу и воде, били злобным светом прямо в грудь мчавшимся к Керчи катерам.

Таня Макарова и Вера Белик, пролетая над Эльтигеном, сбрасывали своим хлеб, фашистам — бомбы… К тому времени не одна сотня боевых вылетов была у них на счету. Мастерством своим каждая владела в совершенстве. И все-таки это были особые полеты по напряженности, по опасности, по тому чувству ненависти, которые они рождали.

Враг ждал, подстерегал их каждую минуту. Эльтиген весь был в сплошном огне. Даже невозможно было представить, как приходится тем, внизу… Наверное, это придавало девушкам силы, позволяло выдержать невозможное. И еще сознание того, что под тобой не просто захваченный врагами город, а — Керчь. Та самая Керчь, откуда Вера Белик.

Позднее в письме Ирины Ракобольской (бывшего начальника штаба полка) к керчанке и соученице Веры Белик Таисии Александровне Дроздовой я прочла такие слова: "И нигде после этого я не видела такой израненной земли, как возле этого города". По самой керченской земле девушки не ступали. И когда был освобожден город, не вошли в него с первыми частями…

Но две из них написали книги, в которых рассказывалось о сорок шестом Таманском женском авиационном полке ночных бомбардировщиков.

Книга Марины Чечневой, Героя Советского Союза, называется "Самолеты уходят в ночь". Книга Ларисы Литвиновой, тоже Героя Советского Союза, "Летят сквозь годы".

Но книга Литвиновой будет написана значительно позже.

Тогда же, в 1963 году, была только книга Чечневой. Ее берет в руки Таисия Александровна и вдруг видит — портрет Веры.

И вот Таисия Александровна, преподаватель русского языка и литературы школы № 17 в поселке Войково, всю ночь напролет читает эту книгу и узнает и нее, что было с Верой Белик там, на Большой земле, вернее, в большом грозном военном небе, после того, как Вера ушла из института в армию.

…Всю ночь сидит она над книгой, то, отрываясь и всматриваясь в темное окно, то снова наклоняясь над страницами. И за окном, и над гладким листом бумаги мелькают тревожные тени, слышится гул бомбежки, пламя мечется на ветру, сжирая все живое…

Таисия Александровна едет в Москву, в гости. Она видит там почти всех оставшихся в живых однополчан Веры, и слезы текут и текут по ее лицу… Оттого, что слишком далек день, когда они с Верой впервые вышли во двор своей школы уже не учениками, а взрослыми людьми. У каждой в руках было свидетельство об окончании десятого класса, а небо над головой стояло такое бескрайнее, такое легкое…