Сто рассказов о Крыме - Елена Криштоф

Федор Иванович Казначеев, бывший радист, передавший в эфир эти последние слова, тоже идет с нами, тоже часто останавливается, как Пирогов, прикладывает ладонь к стенам, будто не может поверить в собственное прошлое. Мы идем мимо бывшего штаба, и Андрей Пирогов виском прислоняется к стене — что он?

— Вот здесь, — говорит Пирогов, — Чабаненко нашли, Степана Титовича, и ту записку.

Я знаю текст записки, вложенной в партбилет Степана Титовича: "К большевикам и ко всем народам СССР. Я не большой важности человек. Я только коммунист-большевик и гражданин СССР. И если я умер, так пусть помнят и никогда не забывают дети, братья, сестры и родные, что эта смерть была борьбой за коммунизм, за дело рабочих и крестьян. Война жестока и еще не кончилась. А все-таки мы победим!"

Это только говорится так: Степан Титович, полным титулом. Было же Чабаненко 28 лет. У него было твердое крестьянское лицо, а глаза, мне кажется, зеленые. Скрытая улыбка очень сильного человека проглядывала в этих глазах даже в самые тяжелые минуты. И, может быть, глядя именно на него, безвестный автор запишет в аджимушкайской тетради: "Вот, черт побери, большевики и под землей поют, не унывают".

…А потом уже, наверное, не пели. Потом пошли такие записи: "Пробивали далеко в глубь камня дырочку и с силой втягивали в себя воздух, а вместе с воздухом попадали мелкие капли воды. Более здоровые сосут влажные камни и приспособились так, что каждые два-три часа насасывают почти полную флягу. Значит, 10 раненых могут получить в сутки 100 г воды. А это большое дело".

Вместе с нами из конца в конец по каменоломням идет очень пожилой человек. В соломенной шляпе, с опущенными от старости и горя плечами, он всем видом своим являет крестьянина из тех, что еще пахали на волах, а сеяли, разбрасывая зерно из лукошка. Он идет, чаще других наклоняясь к белым холмикам костей по дальним отсекам. У него в Аджимушкае остался сын, младший лейтенант Владимир Костенко.

Он умер вот здесь, в госпитале. Голос его до нас не дошел: ни предсмертного письма, ни записки. Но о нем рассказывает в дневнике безымянный друг. О нем и о женщине, которую он любил. "Ранение их разлучило, поэтому первый вопрос о Шуре. Я ответил, что Шура здесь, в катакомбах. В госпитале лежало более 100 человек. С питанием у них пока неплохо. Правда, воды маловато. Между прочим, Володя не знает, чего стоила им вода".

Вслушиваясь в голоса Аджимушкая, я все больше думаю: наверное, фашистам не столь важно было уничтожить подземный гарнизон физически, сколько сломить его дух. Оккупантов не могли не мучить сомнения в безусловности своей победы, пока писались такие строки:

«Тов. Поважный приобрел себе дочку Светланочку. Светланочка осталась без родителей. Девочка не по летам очень умная. Понимает с полуслова. Ей дали сухарик, она спрашивает: "Дядя, это на сегодня или вообще?" Комполка Поважный, если выйдет из катакомб, сохранит ей жизнь, счастливец».

"Пейчева освобожу от наряда на несколько дней и заставлю, как художника сделать хотя бы несколько зарисовок нашей жизни, службы, быта".

"Для меня этот день был большим праздником. В характеристиках товарищи заверили партию, что я честен, добросовестно отношусь к делу, волевой. Я таким был и останусь до последнего дыхания".

Человечество сберегло для потомков имена Ореста и Пилада; человечеству повезло: великий трагик Еврипид обессмертил имена этих древних греков. Подвиг старшего лейтенанта Клабукова А. И., который написал: "Весь вечер читал вслух Пушкина", был не меньше подвига предприимчивых друзей, отправившихся к берегам Таврии и в злую минуту готовых умереть друг за друга…

Да нет, он был неизмеримо больше: Клабуков вместе с товарищами умирал за идею и в отличие от древних надеялся не на богов, а на собственное мужество и мужество товарищей.

Сорок дней и ночей

Море шло на город косыми волнами. "Как тогда, ты помнишь, совсем, как тогда" — эту фразу они повторяли с утра.

Потом все поехали на Эльтиген. "В Героевку", — как говорят сейчас. А Героевкой-то ее, эту низенькую, приткнувшуюся между морем и холмами деревеньку, назвали из-за них. Не из-за шестидесяти одного, которые получили высокое звание Героя за операцию, а из-за всех…

…Вылились черной лентой на дорогу моряки. Они были гостями издалека. И, разумеется, никакого отношения не имели к тем событиям. Но именно к ним обратилась девчушка лет десяти с приветствием от школьников. У моряков были молодые, окаменевшие в серьезности лица, достаточно бравая выправка для того, чтобы представить их борющимися с волнами, проходящими сквозь огонь в своих черных бушлатах, с автоматами и лентами бескозырок…

А дяденьки и тетеньки, нестройно столпившиеся у пирамидки с зеленой оградой из штакетника? На лице у девочки проступает недоумение, когда учительница шепотом поправляет: им говори, они десантники…

Какие они десантники! На ком мешковато сидит давно не модный макинтош, кто кутается от брызг дождя в болонью. И у всех морщины и ничего военного в осанке…

Детский разум не в состоянии так сразу сбросить с их плеч прошедшее время, не в состоянии представить, что происходило вот здесь, на этой самой земле, на этом самом песке, во время высадки Эльтигенского десанта.

А было вот что.

В ночь на первое ноября 1943 года с таманского берега на керченский двинулись мелкие военные корабли и "тюлькин флот" — рыбачьи, собранные с миру по нитке баркасы.

Шли и могли взлететь в воздух на любом из пятидесяти минных полей, перегораживающих пролив… Тонули, горели, подбирали в пути товарищей, которые держались на воде, слабея, теряя силы.

Волна стала заливать беспалубные суденышки. Черпали воду касками, но это слабо помогало. Тогда стали, обнявшись, по бортам, спустили концы плащ-палаток в воду, как бы нарастили своими телами борта… А волна била по этим телам, осеняя, штормовая. Иных смыло…

Наконец, земля.

Не гостеприимный берег, а ощерившийся минами, проволочными заграждениями, дзотами. Его еще надо отбить.

Идет в атаку 386-й батальон морской пехоты, идет в атаку рота ПТР с молодым лейтенантом Георгием Титовым во главе. А немцы палят с высоты, и нет никаких сил перейти линию заграждений. Слишком по-хозяйски натянута проволока, слишком глубоко вбиты железные трубы и рельсы, заменявшие обычные колья.

У фашистов были месяцы и месяцы, чтоб укрепиться, у наших всего короткий предрассветный час, чтоб взять эти укрепления.

Команда: "Раздевайся!"

Полетели на проволоку плащ-палатки и ватники, бушлаты, даже рубашки. Наконец, ее смяли в нескольких местах, прошли по ней и по теплым еще телам убитых. В одной из первых атак был ранен Титов. Он лежал на земле с перебитыми ногами, и атака захлебывалась…

Тогда он стал кричать. Сейчас с полной достоверностью не вспомнишь тех слов. Кричал он что-то вроде того: "Кто знает Титова, ко мне!"

Титова знали в роте не только в лицо, как, естественно, должны были знать своего командира. Знали о его храбрости, хладнокровии по прежним десантам.

И вот Титов приказывает, чтоб его взяли на плащ-палатку и несли вперед. Таким образом, он командует атакой. Подрывается один несущий, за ним — второй, третий… Но атака выиграна, взята гряда холмов, враг выбит из окопов и дзотов…

Это только один из эпизодов десанта…

И мужество, и лихость, и просто умение держать себя в руках до последнего нужны были десантникам не только в первые дни. Они нужны были и когда танки нависали над самым противотанковым рвом, и когда ров этот переходил из рук в руки, и когда шли артобстрелы, бомбежки…

Десант на Эльтиген был не основным десантом, а только отвлекающим. Но он выполнил свою задачу — наши войска высадились с Чушки, заняли пол-Керчи. Но снять войска с Эльтигена не представлялось возможности: море простреливалось насквозь.

Ночью к этому морю сносили раненых и ждали, замирая от надежды, — подойдут мотоботы, возьмут на Большую землю. Днем раненых тащили в капониры, под укрытие холмов.

Санинструктором была здесь и Галя, та самая Галина Петрова, имя которой сейчас в Керчи носит не один пионерский отряд, Герой Советского Союза…

В одной из атак, когда произошла заминка перед минным полем, она подняла бойцов: "Хлопцы, здесь нет мин!" Даже, рассказывают, ногой притопнула для большей убедительности. И они пошли за ней, за своей Галкой, за своей Галинкой, красавицей, фартовой девчонкой, какой больше ни в одной роте, даже ни в одном полку не было…

А она и в самом деле была храбрая. Кроме того минного поля, которое она прошла первая, сколько было еще случаев. Все помнят, как выносила Петрова раненых к морю и сама ложилась рядом с носилками на песок и лежала, какой бы огонь ни вели немцы… Лежала, уже одним присутствием ободряя…

Наверное, ей было страшно. Но она любила в человеке силу, отвагу. И хотела видеть себя такой, какой видели ее окружающие: "Ребята, Галка с нами, не пропадем!"