Спорим, моя? - Рошаль Шантье

Лживый голос. Голос ознаменовавший своим звуком трусость. Голос Макара Ветрова.

— Никогда не произноси это слово, — резко вздергиваю подбородок и до боли сжимаю челюсть, как и Макар, стоящий напротив меня, — Слово «правда» из твоего рта звучит отвратительно. И не ходи за мной. Хотя, зачем? Ты ведь уже денег получил, а? С пола подними.

Я прохожу мимо него. Такой уверенной походкой, держа спину настолько прямо, как только «Ангелы» Виктории Сикрет умеют. И дойдя до женского туалета, влетаю в кабинку, падаю на закрытый унитаз и реву.

Закидываю ноги сев по-турецки, когда слышу хлопок двери. Закрываю рот рукой, стараясь не издать ни звука.

— Вы видели, как обалдела эта Туманова? Выскочка! Вот наш Макарчик ее и спустил на землю.

Федорова смакует мое фиаско, отвратительно присыпает позор специями отвратительного злорадного смеха.

— Ну не знаю, Ксюх, — сомнительно отвечают ей. Наверное, это её закадычная подруга Таня, хотя сейчас едва ли не каждый перемывает мне кости, — Он Мише потом лицо просто всмятку превратил, — ахает, будто это сейчас происходит, — Ты не видела, что ли? А как орал? Его даже Брукс оттащить не смог.

Брукс — Захар Бруксин — надежда бокса, будущий Кличко. Огромный, как Скала. Сильно, значит, Ветров взбесился. Разозлился, что без него начали? Не хотел, видимо, шоу пропускать. Какой же все-таки… урод…

Попутный.

Ночевать остаюсь у Таси. Она нашла меня в туалете и вызвав такси, отвезла к себе. С мамой моей сама говорила, лепила ей что-то, чтобы не сильно волновалась. Меня не особо волновал их разговор. Куда больше я не могла поверить, как это могло произойти со мной? Я же умная… Дура!

Ураган достиг четвертого уровня опасности и остановился, оставив за собой кровоточащие борозды. Гарви повлек разрушения, но я знала, что справлюсь с последствиями.

На следующий день мы универ прогуляли. Ага, прямо вдвоем с Таськой. Я сначала порывалась пойти, но, как сказала одна мудрая женщина:

«Дай себе время поумирать. К примеру, неделю. Лежи, не мой голову, не вылазь из постели, плачь, но спустя эту неделю вставай и живи.»

Недели у меня не было, поэтому я взяла себе этот вторник. И уже в среду, как и учила меня Жанна Бадоева, Арина Туманова встала и с гордо поднятой головой пошла в университет. Отрывать языки и головы тем, кто посмел меня обидеть. Обрушать на них свой внутренний ураган, заслуживший имя разрушительного Гарви.

Эпилог

Мне кажется, я прихожу в себя. Когда сижу с родителями за ужином уже не выныриваю из разговоров надолго. Я говорю, смеюсь, улыбаюсь, но часть меня, будто рассыпалась. Мой первый мужчина, моя первая настоящая любовь… Все вранье.

Я Арина Туманова использованная, выброшенная и как итог, униженная. Мое грязное белье перебирают, в нем роются, выуживая из бельевой корзины сплетен новое, придуманное. Пусть.

Все белье у меня брендовое, омытое моими слезами, но только глубоко-глубоко внутри. Снаружи я кремень. Никто не осмелился заявить мне что-то в лицо. Никто, включая Сашу Сомину и Ксюшу Федорову. Они обсасывали мои кости, обгладывали, как волки, исключительно за спиной. Когда я оборачивалась — делали вид, что ничего не происходит и иногда мне самой казалось, что все случившееся просто сон, а остальное только кажется.

Он приехал в пятницу. Родители были у друзей. Сначала звонил в звонок, я не открывала. Не знаю, откуда он узнал, что я дома. Позже я посмотрела по камерам, как Макар забрался на крышу своего бмв, чтобы перемахнуть через забор и постучать в окно. Он застал меня сидя в гостиной. Мне порядком надоела собственная комната, слишком уж часто там наедине с собой я думала о Попутном.

Все-таки Попутный.

Он стоял и стучал в окно, и я знала, что он не остановится. Знала? Я хоть что-нибудь знала о нем? Что-нибудь из того, что не оказалось враньем?

Я вышла к нему. Убеждала, что не хочу, но я хотела. Хотела проснуться в его квартире на огромной кровати под аромат кофе и шутить за завтраком, а потом поставить поднос на стол и…

— Что тебе нужно, Макар? — надеюсь, это не звучало жалко.

Я прошла на порог и закрыла за собой дверь, отрезав возможность все забыть и пригласить его в дом. Я же люблю его.

— Я люблю тебя, Арина.

Он тяжело дышит и с шумом выдыхает еще раз, когда моя ладонь сама по себе приземляется на его щеку, обдавая мою руку жаром, оставляя красный след после.

— Уходи.

Я толкаю его в грудь. Не могу объяснить, что со мной. Наверное, все эмоции, которые сидели внутри, наконец нашли выход.

Макар делает шаг назад, но схватив меня за талию дергает на себя. Зря.

— Я люблю тебя!

Повторяет он, с силой сжимает меня в своих руках. Тело вздрагивает, потому что помнит. А мне нельзя не то, что помнить в эту секунду, мне нельзя даже вспоминать!

— Убирайся!

Вскрикиваю, отталкивая! Он настойчив и уходить не собирается, а у меня нет даже моральных сил на эту борьбу. Я до боли хочу быть с ним и не могу, потому что он козел.

— Я помню то свидание в гончарной мастерской, Макар. Оно было очень странным, — я прекращаю попытки выбраться из хватки и смотрю в голубые глаза напротив, — Еще тогда оно казалось мне каким-то липким что ли! А теперь я знаю, что мне не показалось, потому что ты лепил не глину, ты лепил из меня дуру! Очень красноречиво, чертов ты Попутный!

Не сдерживаюсь и снова толкаю в грудь. От неожиданности он отпускает и я, спустившись по ступеням, наконец оказываюсь на расстоянии от него. На безопасном расстоянии. С неба спускаются крупные капли дождя, но сейчас не до того.

— Нет, я злился, что ты пошла со мной. Уже тогда ты была мне симпатична, и я не хотел делать этого с тобой! Хотел, чтобы ты