История барсучихи. Мой тайный мир - Киднер Паулина

Двигаясь вдоль кустарников по другому краю того поля, где мы нашли грача, Майкл обратил мое внимание на канюка[10], кружившего в небе и высматривавшего добычу. Теперь канюки стали более привычным зрелищем в наших небесах, а ведь в прошлом их численность дважды сокращалась катастрофически. В первый раз это произошло в начале столетия, и виной тому были пресловутые лесники, охранявшие дичь. После Второй мировой войны, когда число лесников резко уменьшилось, популяция канюков быстро восстановилась, но тут ее поджидала новая напасть — эпидемия миксоматоза у кроликов, являющихся их основной пищей. К несчастью, в наши дни дикие кролики оказались под угрозой еще какой-то опасной болезни; отразится ли это природное бедствие и на сарычах, покажет время.

Меня всегда изумляло, что столь крупная птица кружит в небесах почти без усилий, выбирая невидимые глазу восходящие потоки. На своих жестких широких крыльях, работая лишь кончиками, канюк возносится так высоко, что отслеживать его проще по раздающемуся с небес мяукающему зову, нежели визуально. И тут в моем мозгу мелькнула мысль: конечно, хорошо, что я спасла грача, но не отняла ли я тем самым только необходимый обед у канюка?

Майкл попросил меня выйти на середину поля и продемонстрировал, какие он отметил на карте места находок разноцветных шариков. Поле было огромным, и пройти по всему его периметру не представлялось возможным; Майкл предложил отправиться туда, где прежде была линия кустарников, которые ныне выкопаны, — там-то уж точно будут заветные клады цветных шариков! И вправду, вот она, череда ямок с шариками. Хотя кустарников давно не существует, граница барсучьих территорий не изменилась — барсуки из года в год ходят по одним и тем же тропкам и производят «разметку» границ по одним и тем же линиям. Даже если барсучья тропка, пересекающая поле, будет перепахана, точно по тому же месту пройдет новая. На карте, испещренной метками Майкла, возникала удивительная картина того, как складываются барсучьи владения.

Но вот последний участок пройден, и мы двинулись назад к машине. Майкл, скрытый кустарниками, шел по полю, я — по тянувшейся вдоль кустов узенькой тропке. Конечно же мы весело болтали друг с другом, не забывая о поиске барсучьих тропок. Тут я увидела даму бальзаковского возраста, приближавшуюся ко мне по дорожке; на поводке она вела колли. Кустарник тянулся по обеим сторонам, так что назревало столкновение лоб в лоб. Она смотрела на меня явно изучающе, и чем больше между нами сокращалось расстояние, тем явственнее она стремилась избежать встречи; казалось, мое присутствие ее нервирует. Когда мы поравнялись, я учтиво сказала «здравствуйте», она же слегла поклонилась и проскочила мимо. Я покачала головой в раздумье, что ее так тревожит. Прошло еще мгновение, и вдруг она расхохоталась, вернулась и коснулась моей руки:

— Извините, что я не ответила на ваш поклон. Просто я смотрю, вы идете вдоль кустов и разговариваете. Я не знала, что по ту сторону кто-то есть, думала, может, у вас не все в порядке с головой.

Мы обе рассмеялись; из-за кустов до нас донесся смех Майкла, который слышал весь разговор. «Вот так-то, — подумала я. — Не один Дерек думает, что у меня не все дома».

В общем, я вернулась домой очень довольная — от простуды не осталось и следа, душа полна впечатлений великолепного дня, проведенного на природе, а под мышкой — коробка с грачом в комплекте с водяной грелкой. Ничего не попишешь — таков обычный день Паулины Киднер!

Если вы заядлый игрок в крикет, то лучшего места для проживания, чем Сомерсет, вам не найти, потому что Сомерсет — край ив, из которых делают биты для крикета. Здесь почти все поля окружены заполненными водой канавами, и там, где они сходятся, нередко встречаются небольшие пруды. А ведь столь милые сердцу заядлого игрока в крикет ивы так любят влагу!

Позвольте представить вам такого игрока — Джона Бека, члена команды Ист-Хантспилла. Он немного моложе Дерека и к тому же истинный джентльмен: непременно раскланяется со мною на любой встрече или вечеринке, а по ее окончании расцелует всем дамам руки. Впрочем, как-то мы с ним чуть не поссорились. Дело в том, что он — не только строительный мастер (и притом профессионал), но и превосходный мастер устраивать розыгрыши. Наилучшей шуткой у него считается следующая: звоня по телефону, изменять свой голос. Однажды он позвонил, видимо рассчитывая, что трубку возьмет Дерек, но к телефону подошла я. После непродолжительного разговора ни о чем он в конце концов спросил:

— Вы хоть знаете, кто звонит?

Я вынуждена была сознаться, что нет.

— Ну, парень из крикетной команды, — поддразнил он, — ну этот красавчик! Не узнаете? Ну, этот вот, который строитель.

Мне по-прежнему никакие идеи не приходили в голову.

— Ну как же так, Паулина! — проворчал он, давая понять, что обиделся. — Вы же должны были узнать меня по первым ноткам! — На мое счастье, в этот момент в комнату вошел Дерек, и я поспешила передать ему трубку. — А, Джон, извини, ради Бога!

Как-то рано поутру Джон отправился на поляну для крикета, чтобы посмотреть, все ли готово для матча, который был назначен на послеобеденное время: часто выясняется, что нужно еще скосить траву на удаленной части поля. Придя на место, он увидел, что кто-то запутался в сетях — при ближайшем рассмотрении это оказалась желто-коричневая сова. К счастью, она пробыла в ловушке недолго, но выглядела страшно растрепанной и успела изрядно проголодаться. Джон аккуратно высвободил ее из нейлоновых тенет, укрыл полотенцем и поехал за две мили к нашему Центру — вдруг ей требуется помощь! Мы поместили ее в загон с обогревателем отходить от стрессового состояния; ее огромные черные глаза пытливо оглядывали незнакомую обстановку. Затем она вскочила на большой обрубок пня, который нарочно стоял у нас в загоне, и широко растопырила пальцы с большими когтями, видимо желая почувствовать себя увереннее. Ее ноги, покрытые бледными перьями, казались одетыми в шаровары. Богатое убранство было по-прежнему взъерошенным, но даже в таком виде его обладательница выглядела величественно. Еще бы, тут и коричневый, и черный, и каштановый, и желто-бурый цвета! Усевшись на дневной отдых где-нибудь в развилке ветвей, она делается совершенно незаметной на фоне коры: оперение служит ей отличным камуфляжем. А безопасность ей ой как необходима: если хищница будет замечена днем, то ее окружат целые стаи птиц, начнут гнать прочь и уж, во всяком случае, помешают ее дневному отдыху. Сохраняя полную неподвижность тела, сова медленно поворачивает голову, ловя каждый необычный звук, и при этом медленно поднимает и опускает то одно, то другое веко. Огромные глаза сов видят даже при очень слабом свете. Они смотрят вперед, как и человеческие, но, в отличие от наших, неподвижны. Зато голова поворачивается и влево и вправо чуть ли не на 180 градусов, так что птица способна превосходно видеть, что творится у нее за спиной. (Вот бы и человеку так — сидишь за рулем, на заднем сиденье дети, и ты в любую минуту можешь повернуть голову на 180 градусов и цыкнуть, чтобы не шумели!)

К счастью, все кости у нее оказались целы — она только изрядно наголодалась и устала, поэтому все, что требовалось, — это оставить ее в покое: пусть придет в себя. Мы продержали ее в загоне несколько дней — хотели убедиться, что происшествие не отшибло у нее аппетит. Проблема заключалась в том, что у нас в тот момент не было просторных авиариев, где можно было бы создать для птицы надлежащие условия. Когда мы время от времени вытаскивали сову из «больничной палаты», она летала как будто неплохо, но по-прежнему держала себя слишком спокойно. Тем не менее, поскольку она не страдала отсутствием аппетита, мы решили: время все залечит.

Следующий понедельник оказался очень суматошным днем. Дерек уехал распространять листовки с приглашениями на наши мероприятия, а я осталась на ферме — то одно, то другое. День почти прошел. Около пяти часов пополудни я приготовила салат. В котором часу мы усядемся его есть — не важно, лишь бы понравился.