Преступление - Уэлш Ирвин

— Поехали с нами, Рэй, — просит Джинджер.

Леннокс думает о журнале с адресом Труди.

— Я кое-что забыл, — поясняет он — и садится за руль арендованного «фольксвагена».

17 Эдинбург (4)

Полицейский участок Феттс представлялся тебе некоей фабрикой, которая выявляет процент человечности, недостающий каждому входящему в ее стены, и оделяет всех согласно собственным расчетам. Всех. Подозреваемых. Членов твоей команды — Гиллмана, Драммонд, Нотмена, Хэрроуэра, Маккейга. Тебя самого.

На всех стадиях обработки, предусмотренных государственными правозащитными органами и системой уголовного правосудия, Хорсбург выказывал только надменность и презрение. Обыск, опись имущества. Анализы для судмедэкспертов. Допросы. Отчеты психиатра. Официальное обвинение. Хорсбург, похоже, получал удовольствие, словно от игры: смаковал общий шок, когда сознался в преступлениях, совершенных в Уэлвине и Манчестере. Он успел почти забыть о них. Зато ты не забыл, и Мистеру Кондитеру это было известно.

Тебя осенило в середине ноября, в среду, через три недели после похищения Бритни. Ты много часов провел с этим чудовищем, ты пытался понять, что сделало его таковым. Заглядывай ему в душу. Ничего не видел. Наконец не выдержал.

— Почему? Почему ты это сделал?

— Потому что я мог это сделать, — отвечал Кондитер, будто речь шла о само собой разумеющихся вещах. Он снял очки, подвел ими черту под своей ужасающей откровенностью. — Тут, ли, присутствует элемент игры. Главным образом игры, поймите меня неправильно — в плане секса я получал огромное удовольствие. Но секс — не самоцель. Очень уж он, секс, быстро заканчивается. И вообще, эта последняя была слишком мала. Я предпочитаю, когда они хоть сколько-нибудь представляют, что их ждет. — Кондитер причмокнул, поняв: он задел тебя за живое. — Да, основной процент кайфа получаешь, когда выслеживаешь их, подкрадываешься, матерьяльчик собираешь, да от вас, от фараонов, уходишь. Что наша жизнь, как не погоня за острыми ощущениями?

Тебе удалось не закричать и даже взглядом не выдать своих чувств; ты продолжал хладнокровно искать причины. Методы изучения серийных убийц, извращенцев, педофилов у нас те же, что и методы изучения мыслителей, художников, людей науки; через них мы пытаемся проникнуть в тайну нашей собственной природы.

И в тебе Кондитер увидел то же пагубное любопытство, и использовал его как наживку.

— Вы не похожи на других, — с пафосом заявил он. — Им достаточно знать как. Как я завожусь, овладеваю, трахаю, убиваю, скрываюсь. А вам до зарезу надо понять почему. Вы хотите, чтобы я вам поведал, что в детстве меня совратил родной отец, или пастор, или кто бы то ни было. По вашему убогому разумению, непременно должны присутствовать причина и следствие. Но вы, Леннокс, всего-навсего защищаете слабаков

вроде себя самого. Вы не можете принять тот факт, что человек по сути — охотник, хищник. Цивилизованное общество и придумано-то было с целью защитить слабых и трусливых — не важно, богаты они или бедны — от сильных и предприимчивых, у которых достаточно смелости, чтобы исполнить предназначенное судьбой для особей своего вида. От тех, у кого хватает решимости брать все что хочется.

И Кондитер растянул в глумливой улыбке дряблый, будто резиновый, рот — рот, который ты жаждал содрать с его физиономии.

— А знаете ли вы, что почти пять лет меня искала вся британская полиция и никто даже не догадывался, кто я на самом деле такой? А я все это время писал телеги в ближайший участок — дескать, вандализм процветает, от дебоширов житья нету.

И ваши доблестные коллеги бежали на помощь по первому зову.

Это была правда. Мистер Кондитер, или Жеребец, педантичный госслужащий из тех, вокруг кого в утренней электричке Эйлсбери—Мэрилбоун, набитой белыми воротничками, в радиусе фута всегда свободно, всех одурачил. Свой извращенный, хотя и расчетливый ум он скрывал под личиной ярого общественника. Думали, он увлекается фотографией; однако на темном чердаке, куда не могла добраться немощная мать Кондитера, на самом деле находилась лаборатория. И выходные, и праздники Кондитер проводил за планированием. Его настоящим хобби были похищения, изнасилования и убийства.

Обыкновенно Хорсбург снимал коттедж часах в двух езды от намеченного места охоты. Ньюла Эндрюс умерла в Фенландс Стейси Эрншоу — в Лейк-Дистрикт, Бритни Хэмил — в Бервикшире, на побережье. Хорсбург также сознался, что в Нормандии убил маленькую француженку, и сообщил, где закопал ее тело.

— Эти курортные романы! — оживился он и с улыбкой ведущего ток-шоу наблюдал, как в тебе закипает ярость. — Они всегда такие быстротечные!

Результатов признания явилось освобождение сельхозрабочего, успевшего провести во французской тюрьме целых семь лет. Кондитер, однако, отказался от дальнейшей помощи следствию. В ответ на предъявленные тобой фото пропавших без вести детей он сделал честное лицо.

  — Нет, про этих ничего не знаю.

Ты же не сомневался: были и другие жертвы.

Ни одна из находившихся в розыске девочек не фигурировала ни в обширной Хорсбурговой базе данных, ни в его подробных заметках. Однако отсутствовали также и данные на Ньюлу, Стейси и Бритни — очевидно, Хорсбург уничтожал их по завершении каждого омерзительного акта. Сколько всего детей он убил?

Вскоре нашелся белый фургон. У Хорсбурга имелся также и черный. Оба он держал в гараже под замком, в миле от своего дома, и использовал исключительно в преступных целях. Хорсбург выбирал жертв без какой-либо системы, всякий раз в новом районе. У него обнаружились и видеозаписи.

Если что и могло с большей эффективностью, нежели допросы Кондитера, выбить тебя из колеи, то только просмотр пленки с истязанием Бритни. Вы с Даги Гиллманом вместе смотрели.

— Он сделал это пять раз, — жестко, холодно констатировал Гиллман. — Сначала изнасилует, потом придушит до обморока, потом в чувство приведет — и давай по-новой. Фишка у него такая.

Гиллманов голос и кадры видеозаписи мелькали в твоем мозгу, ты же смотрел на руки Хорсбурга. У тебя перехватило дыхание, ты скорчился и вдруг услышал собственные, ничем не аргументированные, как детская просьба, слова:

— Она же совсем крошка.

Убийца взглянул на тебя как на слабоумного, со смесью жалости и презрения. Тут ты сообразил, что в комнату для допросов вошел Боб Тоул. Он кивком вызвал тебя в коридор, втолкнул в пустой кабинет и закрыл дверь.

— Смотри, Рэй, изведешь себя вконец, — предупредил Боб. — Сходил бы пообедал. Пускай Даги поработает для разнообразия.

Ты стиснул Тоулов локоть и взмолился:

— Еще один допрос! Всего один!

Тоул вперил взгляд в тесное пространство поверх твоего плеча.

— Ладно, Рэй, — наконец произнес он. — Ты поймал мерзавца — имеешь право довести дело до конца. — И покосился на твою руку. Пристыженный, ты расцепил пальцы. — Только я остаюсь при своем мнении. Ты посмотри, на кого ты похож.

Возразить тебе было нечего. Накануне, уже ночью, ты явился к Труди в стельку пьяный. Вы поссорились, ты заснул у нее на кушетке и утром пошел прямо на работу.

— Извините, — сказал ты. — Постараюсь взять себя в руки.

Тоул, судя по виду, не очень-то поверил.

— Оставь свои «почему» для психотерапевтов. Выясни на счет других пропавших детей.

— Спасибо. Буду выбивать из него подробности, как вы советуете. — Вы с Тоулом растерянно посмотрели друг на друга, ни один из вас не представлял, что говорить дальше. Наконец ты выдавил что-то насчет пойти пообедать и поплелся в Стокбридж.

После, уже в баре «У Берта», ты смотрел «Скай ньюс». Показывали Роберта Эллиса. Вновь на свободе, теперь начитанный и с образованием, он наслаждался статусом полностью оправданного.

— Мне очень жаль родных и близких Стейси Эрншоу и Ньюлы Эндрюс. Они заслуживали того, чтобы знать имя убийцы, но были вынуждены долгие годы довольствоваться ложью.

Впрочем, еще больше мне жаль родных Бритни Хэмил. Пока я гнил в тюрьме, этот выродок разгуливал на свободе — и сделал с девочкой такое, о чем даже говорить страшно. — И предупредил: — Теперь головы полетят.