Богатые — такие разные - Сюзан Ховач

— Ваш муж передал мне счет.

Я поперхнулась бренди.

— Я устрою скандал в «Тиффэйни», — сказал он, проводя пальцем по краю античной вазы. — Доберусь до клерка, допустившего эту ошибку.

Сделав глоток, я заметила ровным голосом:

— Какое теперь это имеет значение?

— Важен принцип. Почему вы должны были пережить все это лишь из-за того, что какой-то клерк все перепутал?

— Так или иначе, я рано или поздно узнала бы об этом. И мне не хочется, чтобы вы обвиняли этого клерка.

— Я знаю, кого мне обвинять, — сказал он, смахивая пылинку с поверхности стола. — Я обвиняю эту негодную маленькую Дайану Слейд. Самым разумным из всего, сделанного когда-либо господином Ван Зэйлом, было то, что он с ней распрощался.

— Господин О'Рейли…

Когда он повернулся лицом ко мне, я увидела, что глаза его были не голубыми, как мне всегда казалось, а зелеными.

— Вы не должны больше думать об этой девушке, госпожа Ван Зэйл, — прервал он меня так резко, что я совершенно забыла его обычную тупую нейтральность. — Она наделала столько ошибок с господином Ван Зэйлом, сколько могла, и теперь он лишь хочет от нее отделаться. Я часто думал о вас, когда находился с ним в Мэллингхэме. И удивился, почему господин Ван Зэйл не отвернулся с первого взгляда от этой простоватой, глупой, незрелой девчонки, Дайаны Слейд, когда мог быть постоянно с вами, всегда такой красивой, изящной и очаровательной…

Голос О'Рейли прервался.

Я пристально смотрела на него, разинув рот. Этот ход был мне достаточно знаком, так как почти за двадцать лет замужней жизни я больше чем привыкла иметь дело с мужчинами, полагавшими, что я храню супружескую верность не больше, чем мой муж. Но сейчас я была просто ошеломлена — его слова застали меня врасплох — ведь они исходили от О'Рейли, которого, как я давно решила, женщины не интересовали. Присущая О'Рейли осторожность, уменье контролировать себя, наконец, его положение самого доверенного помощника Пола, заставили меня подумать, уж не вообразила ли я себе услышанное. Я украдкой бросила взгляд на мой бренди, словно обнаружив, что в него подсыпали снадобье, вызвавшее у меня галлюцинацию, а потом сказала себе: О'Рейли просто пытался подбодрить меня своими добросердечными комплиментами.

— Спасибо, — слабым голосом ответила я. — Как мило с вашей стороны поддержать меня, но я уже чувствую себя намного лучше и думаю, что мне не следует ни секундой дольше злоупотреблять здешним гостеприимством. Пожалуйста, не утруждайте себя, не провожайте меня до двери.

— Я провожу вас до дома.

— Нет, я… благодарю вас, я предпочитаю поехать одна.

Он открыл мне дверь. Выходя из комнаты, я не взглянула на О'Рейли, но слишком хорошо чувствовала его присутствие, так как он настоял на том, чтобы проводить меня до «кадиллака». Он даже держал надо мной взятый у швейцара зонтик, когда мы вышли из двери под дождь.

— Господин О'Рейли, я бесконечно благодарна вам за вашу любезность и уверена, вы поймете мое желание забыть этот разговор, как будто его никогда не было.

— Мне этого тоже хотелось бы, — непринужденно отозвался он. — Если бы господин Ван Зэйл когда-нибудь узнал, что я говорил с вами о Дайане Слейд, он разорвал бы меня на части. Всего хорошего, госпожа Ван Зэйл. Вы уверены, что вас не нужно проводить домой?

— Совершенно уверена. Благодарю вас. До свидания, господин О'Рейли.

Когда шофер включил передачу, я посмотрела через плечо и увидела, что О'Рейли по-прежнему стоял под дождем на тротуаре. На секунду я подумала — он вернулся в свое состояние непробиваемого нейтралитета, и четко поняла, что мне нечего больше беспокоиться по его поводу, но в этот момент я вдруг увидела, как сияли зеленые глаза на его спокойном лице.

Глава пятая

Я была возмущена поведением О'Рейли, но было несколько причин, почему я в то время не уделила этому должного внимания. Во-первых, я думала: О'Рейли слишком дорожит своим местом, чтобы, рискуя быть уволенным, делать свои скрытые поползновения более явными, а во-вторых, я была слишком поглощена мучительным для меня фактом существования Элана Слейда, чтобы задуматься над непомерным восхищением О'Рейли. В конце концов от мыслей как об О'Рейли, так и об Элане Слейде, меня окончательно отвлек кризис, разразившийся накануне свадьбы Клейтона.

Свадьба была назначена на первую субботу мая, через несколько дней после моей поездки в банк. Та неделя была трудной. Пол делал все возможное, чтобы разрядить обстановку, предложил мне уехать с ним на долгий уик-энд. Мне же ничего не хотелось, кроме как оставаться одной, чтобы разобраться в своих чувствах и обрести душевное равновесие. В конце концов я сказала ему: «Мне кажется, будет лучше всего, если мы будем жить как обычно, по крайней мере некоторое время». Мы отложили наш уик-энд, и я попыталась погрузиться в свои повседневные дела. Но это не спасло меня от неотступных мыслей. Я думала об Элане Слейде и о том, как милы бывают дети в четырнадцать месяцев, и все время меня сверлила навязчивая мысль: как мог такой человек, как Пол, совершить подобную ошибку? Но все же я верила его словам, что он нарушил свое обещание неумышленно.

Я опять побывала у своего врача, чтобы узнать, нет ли какого-нибудь нового лекарства, которое могло бы мне помочь, но он лишь снова предостерег меня от беременности. Я вышла от него в отчаянии. Я была ужасно подавлена, и мне понадобился целый день, чтобы сообразить, сколько других врачей в Нью-Йорке, и только я решила побывать у специалистов, как мне позвонил Брюс и спросил, может ли он повидаться с Полом.

В тот вечер у нас кто-то обедал, и Брюс сказал, что позвонит позднее. Я в тревоге думала, не возникли ли какие-нибудь препятствия в приготовлении к свадьбе. Родители Грейс планировали пышную свадьбу, а Брюс и Грейс выражали недовольство тем, что она превращалась, таким образом, в общественное событие, о котором госпожа Рошфор мечтала со дня появления Грейс на свет.

Наши гости уже ушли, и я собиралась ложиться спать, когда доложили о приходе Брюса.

Брюс был высоким, темноволосым юношей, в очках с массивной оправой, за стеклами которых прятались красивые глаза, унаследованные от Элизабет и придававшие ему какую-то неуловимую индивидуальность. Нью-Йоркский свет проявлял злобное недовольство, что он не был похож на Пола, но мне всегда казалось, что их характеры очень схожи. Это было одной из причин, заставлявших меня сомневаться, так ли уж Элизабет уверена в том, кто был отцом ее сына. Страстная приверженность к античной цивилизации сначала вызвала у него интерес к философии, которая теперь была источником его средств существования, и, развивая эти интеллектуальные склонности, он стал впечатлительным идеалистом и, пожалуй, слишком серьезным. «Совсем как Элизабет в молодости», — часто говорил мне Пол, но я по крупицам составила себе достаточное представление о прошлом Пола, чтобы понимать: эта характеристика с таким же успехом приложима и к нему самому, такому, каким он был много лет назад.