Богатые — такие разные - Сюзан Ховач

Родился он в конце марта. Был зачат… И вновь я вспомнила отвратительную осень 1922 года, когда я была одна в Нью-Йорке, а Пол был в Англии. Я старалась сохранить самообладание, мужество, понимая, что покой мой уже нарушен. Невозможно, чтобы это был ребенок Пола, потому что перед тем, как мы поженились, он обещал мне, что если у него когда-нибудь будет ребенок, то только мой и его. Пол не нарушал своего обещания, это было немыслимо, потому что, если он начал нарушать свое слово подобным образом, кто знает, какие еще обещания он мог давать на стороне?

У меня было такое ощущение, точно самые основы моей жизни были перепаханы каким-то чудовищным плугом, и, хотя я старалась найти что-то узнаваемое в этом искаженном мире, видела лишь один этот счет от «Тиффэйни», вскрытый конверт и барабанивший в окно дождь.

«Я не хочу сына… Я больше не связан с мисс Слейд… Все кончено…»

Как он лгал! Я ему верила, каждому его слову, всему…

Ужас мой отступил. Во мне бушевал гнев, такой гнев, что несколько минут я сидела, сотрясаясь от дрожи в своем кресле, но так и не заплакав, постепенно успокоилась. Я подождала целых полчаса, и только убедившись, что полностью себя контролирую, позвонила в колокольчик и распорядилась подать мне «кадиллак».

Глава четвертая

— Угол Уиллоу-стрит и Уолл, — сказала я младшему шоферу.

— В банк, мэм? — недоверчиво переспросил Абрахам.

— В банк.

В последний раз я была в доме номер один на Уиллоу-стрит в 1913 году, на торжестве по поводу слияния банков «Ван Зэйл» и «Клайд Да Коста». Банк был закрытым для меня миром, мужской вотчиной, появление в которой женщин автоматически исключалось, и Пол всегда давал мне понять, что мое место в его доме на Пятой авеню, а не в его офисе на углу Уиллоу и Уолл-стрит.

Когда шофер распахнул дверцу, я неловко шагнула из машины одеревеневшими ногами и на секунду задержалась под дождем, пока подбегал швейцар с зонтиком. Он узнал не меня, а монограмму Пола на дверце «кадиллака».

— Сюда, пожалуйста, мэм…

Я поднялась вслед за ним по шести мраморным ступеням и вошла в дверной проем с двумя колоннами по бокам. Большие, из бронированной стали двери с серебряной чеканкой, были открыты, внутренние же, за вестибюлем, заперты. В то давнее время, когда я здесь побывала, мне представлялось, что привычно звучавшее в нашем доме слово «банк» относилось к обычному коммерческому банку, где многочисленные клиенты предъявляют чеки, оформляют вклады и берут ссуды. Я рисовала в своем воображении небольшое здание с вывеской над входом и с приятной, дружеской атмосферой внутри. Но на величественном фасаде дома один по Уиллоу-стрит никакой вывески не было. И если люди не знали, что это здание и есть крупный банк «Да Коста, Ван Зэйл энд компани», значит, банк не был в этом заинтересован. Никто не заходил сюда с улицы, чтобы открыть счет. Сюда приглашали только возможных клиентов, и этой чести удостаивались только те, кто намеревался вложить, по меньшей мере, несколько сотен тысяч долларов. Клиенты банка «Да Коста, Ван Зэйл» знали, что это всего лишь малая цена за привилегию делать бизнес на углу Уиллоу и Уолл-стрит.

Открыв передо мной внутреннюю дверь, швейцар коснулся скрытой в колонне кнопки звонка, и я вошла в холодный, мрачный мраморный вестибюль. Я остановилась. Передо мной простиралась колоннада, а за колоннами раскрывалась безмолвная пышность и гипнотизировавшая роскошь большого зала.

Навстречу мне спешил какой-то клерк. Он был седой, в жестком воротничке с отогнутыми уголками, и голос его звучал лишь чуть громче, чем шепот.

— Не могу ли я быть вам полезным, мадам?

— Я госпожа Ван Зэйл. Я хотела бы видеть мужа, прошу вас.

Он недоверчиво взглянул на меня поверх очков. Самоуверенность мне изменила, и я покраснела.

— Присядьте, пожалуйста, здесь, мэм, я должен узнать, в банке ли господин Ван Зэйл.

Он не спросил, условилась ли я об этой встрече. Жены не назначают встреч с мужьями в рабочие часы, и хорошие жены никогда не нарушают этой традиции, появляясь без предупреждения в банке по какой-нибудь эксцентричной женской прихоти.

Без единого слова я села, стараясь вернуться в состояние гнева, толкнувшего меня на подобное вторжение в деловую часть города, но я чувствовала лишь ужас от того, что вынуждала Пола оторваться от его дел. Я ждала, пытаясь овладеть собой. Кругом стояла невероятная тишина. Я не слышала даже шелеста бумаг в зале. Я все больше поддавалась панике и уже подумывала, не убежать ли мне на цыпочках до возвращения клерка, когда открылись внутренние двери вестибюля и вошел Стивен Салливэн.

Я попыталась спрятаться глубже в кресле, но он увидел меня и в удивлении остановился.

— Сильвия! Бога ради, что вы здесь делаете?

— Видите ли, я… я…

— Кто заставил вас ждать? Этот маленький сухарь в крылатом воротничке? Уж я ему… А, вот он! Фаллертон, вам известно, кто эта леди? И как понять, что вы держите ее здесь как последнего проходимца, надеющегося сорвать самую льготную в городе ссуду? Боже мой, попытайся вы вытворить такое с моей женой, она вытрясла бы из вас все внутренности, вместе с вашим воротничком!

— Извините, мадам, — обратился ко мне взволнованный клерк. — Простите мне мою неучтивость. Мне было известно, что господин Ван Зэйл уехал в банк «Райшман», но он, оказывается, уже вернулся через служебный вход. У него совещание, сэр, — торопливо добавил клерк, обращаясь к Стиву.

— Ладно. Я сам позабочусь о госпоже Ван Зэйл. Пожалуйста, сюда, Сильвия.

Я покорно пошла за ним через большой зал. Когда-то, еще до слияния, партнеры сидели за столами красного дерева, выглядевшими как островки на огромном иссиня-зеленом, как морская вода, ковре. Теперь же под потолком сияли светильники, у партнеров были комфортабельные кабинеты на втором этаже, и лишь кабинет главного партнера, представлявший собой большую комнату на первом этаже, в задней части здания, остался после реорганизации без изменений.

— Вы не должны сердиться на Фаллертона, — сказал мне Стив. — Он здесь так давно, что по-прежнему называет банк «Клайд, Да Коста», даже теперь, когда мы официально называемся «П. К. Ван Зэйл энд компани». Вы ведь бывали здесь раньше, не так ли?

— Давным-давно. — Я следовала за ним к алтарю этого храма. Канделябры, горевшие полным светом, несмотря на дневное время, сияли под лепными украшениями высокого потолка, освещая написанные маслом портреты, висевшие на стенах. Это были портреты прежних владельцев, то с худыми, меланхоличными лицами, то с благостно-розовощекими, то с загадочными, словно вырубленными топором, но сколько я ни искала лицо Джея, так его и не нашла, как, впрочем, и портрета Люциуса Клайда.