Сказки странствий - Елена Черкашина

– Я нужно сказать вам…

Немец был безоружный, а потому Алеша расслабился: немного, слегка.

– Мы воевать завтра утром, но это – нет правда. Обманный манёвр.

– Ты что, предупредить меня пришёл? – прищурился Алексей, а сам подумал: что-то уж слишком хорошо русский знает!

– Я учился… до войны, – как будто поняв его мысль, отозвался немец.

Почему-то это взвинтило Алёшу: ах ты, тварь, так значит, учился, чтобы Россию воевать?! И он опять вскинул винтовку.

Но мужчина вдруг улыбнулся и, обнажив голову, взглянул на облака.

– Стреляйте, – сказал спокойно, – теперь можно…

Но Алёша не торопился.

– Что за обманный манёвр? – спросил грубо.

– Танки пойдут туда, – фриц махнул рукой на деревушку, – а когда вы – воевать, мы  обходить на город.

– На город, значит, – задумчиво пожевал Алексей.

– Да.

Алёша растерялся. Убить фрица сейчас – несподручно: командир приказал затаиться в овраге и ждать до темноты. Выстрелит – выдаст себя с головой. И что ему делать? Отпустить фрица? Да тот и уходить не собирается…

– Ладно, я понял. Ты сам-то чего хочешь?

Немец глянул с улыбкой, и Алексей вдруг увидел хорошее, незлое лицо.

– Сказать, – ответил просто. – Только сказать.

Стало тихо. В воздухе звенело. Или это в голове у Алёши звенело от напряжения? Он не сводил глаз с немца и размышлял. Врёт или правду говорит фашист? Ладно, командир разберётся. Только что делать сейчас? Не сидеть же в овраге, уставившись на немца?

Фриц пошевелился, глянул на винтовку в руках Алексея.

– Почему не стрелять? – спросил.

– Тебе что, на тот свет не терпится? – хохотнул тот.

Но немец закрыл глаза и откинул голову.

– Устал… – сказал тихо. – Война… убивать…устал.

Что-то дёрнуло в груди у Алёши. Перед глазами мелькнула Маринка, и как она идёт по двору в развевающемся платье. Идёт – и смеётся. «Ну и влип я, – подумал, глядя на фрица. – Да и немец какой-то странный. Предупредить прибежал. Вон оно как…»

– А баба есть у тебя? – спросил фрица.

Тот напряжённо сдвинул брови:

– Баба?

– Ну, жена…

Немец отрицательно помотал головой. А потом, подумав, полез за пазуху. Алеша опять дёрнулся, и опять не выстрелил. Будто что-то не дало…

А странный фашист тем временем достал пачку потрёпанных замусоленных фотографий и помахал перед носом у русского:

– Смотреть! Я тебе – смотреть!

– И что я там не видал? – грубо спросил Алёша, а сам от любопытства аж слюну сглотнул: ну как же, интересно, что там за немецкие фото!

– Это мой город. Дома. Семья.

С этими словами фриц стал доставать по одной карточки из пачки и, путая немецкие слова с русскими, рассказывать Алёше, как жилось ему до войны, и что был он не кем-то, – фотографом, и что со всей округи приходили к нему люди, чтобы сделать красивые снимки.

Алёша хмурился, кривил губы, но не мог сдержать любопытства. Город на фото казался ему чем-то особенным, и от потёртых едва не до дыр снимков дохнуло другим, нездешним. Держа одною рукою винтовку, взял фотографии и, не скрываясь, начал смотреть.

– Фрау, – сказал, улыбаясь, потому что на снимке шла женщина, высоко подняв голову на стройной и гибкой шее.

Фриц тоже расплылся в улыбке. Он больше не глядел в небо, тоскуя, и не ждал, что русский начнёт стрелять. Он просто забыл обо всём, потому что видел свой город, и улицы детства, и в эту минуту жил там…

Солнце пекло. Алёша несколько раз глотал воду из фляги, а потом, видя, что немец тоже хочет пить, дал и ему.

– Ладно, что там… Угощайся.

Немец пил, деликатно обтирал губы, а потом опять начинал говорить, и Алёша, хоть и не понимал всего, но чувствовал главное: боль, исходившую от его слов. Боль оттого, что дом, и город, и деревья в цвету – всё осталось там, позади. А в настоящем – только война…

Шло время. Все снимки пересмотрели, и не один раз. Алёша надеялся, что немец уйдёт, и желал этого всей душой, но тот всё сидел и сидел. Он уже понял, что русский не станет стрелять: ни в лицо, ни тем более в спину. Солнце клонилось к закату, над головами обоих тоскливо жужжали мухи.

Наконец, фриц поднял голову.

– Я идти, – тихо сказал.

– Топай давай, – незлобно отозвался Алёша.

Немец подал ему часть фотографий.

– Нет, не возьму, – отказался.

Он понимал, что за любовные отношения с фрицем командир не похвалит. Тот понял и не настаивал. Повернулся и нехотя полез прочь…

Алёша долго сидел один. Прислушивался к тишине, к звону цикад, а потом вдруг пожалел, что не взял фото: ту, с фрау и её головой. «Ну да ладно, – подумал, – Маринка увидит…»

Когда стемнело, подошли свои. Алёша сказал командиру, что видел немца и что наступление на деревушку – это обманный манёвр.

– И где же немец? – спросил командир.

– Ушёл, зараза, по голове меня стукнул и был таков.

– Упустил?

– Упустил.

– Ну и растяпа…

И дал пять суток на гауптвахте.

Алёша отбыл наказание, вышел, помылся и вернулся в роту. В первый же день у одного из солдат увидел потёртые фотографии: немецкий город, фрау с высоко поднятой головой.

– Откуда? – спросил.

– Да фрица подстрелил, а у того и посыпались. Видать, в кармане носил.

Алёша бережно собрал фотографии, перевязал тесьмой. «Не стреляйте, – подумал. – Как не стрелять? Война есть война…»

За что воюют солдаты

Синий вечер. У солнца – острые лучи, бьющие из-за горизонта: оно идёт спать. В воздухе запах травы, высушенной и не скошенной, – некому косить. Да и незачем: всю живность давно съели, а жители деревень разбежались подальше от линии фронта.

Валентин повернулся и посмотрел на Петьку. Тот не следил, как садится солнце, а скрючился на дне окопа и прикрыл глаза.

– Петруха, спишь, что ли?

– Не сплю. Думаю.

– И чего думаешь?

– Лапши хочу с бараниной. И огурцов солёных.

– Нашёл, о чём мечтать! А вот я…

И началось обычное: что съест каждый из них в первую очередь, когда кончится война.

Война! Проклятая, мерзкая, дышащая запахом гари; голодная, гадкая, с вшами, которые до боли кусают по ночам. С предчувствием смерти и страхом, который то появляется, то исчезает.

«Зачем? – думал Валентин, когда они с Петькой обсудили все умопомрачительные блюда, даже поспорили немного о том, чья жена лучше запекает курицу в печи, и утихомирились, наконец. – Зачем? Разве для этого родились, чтобы быть убитыми, втоптанными в грязь, и чтобы руки и ноги наши растаскивали дикие звери по ночам?» Он видел, что происходит с