Рассказы - Адам Нэвилл

Сложив стоимость супа со стоимостью кофе, я снова пересчитал в голове свою наличность, чтобы убедиться, что мне хватит.

Официантка вернулась. Она поняла, что я — англичанин. Кто еще нанесет сюда визит теперь, когда американцы не покидали пределов своей страны, оставаясь со своими собственными мертвецами? Она скорее пролаяла, чем произнесла:

— Стейка нет. Тушеного мяса нет. Только пелотрета и картофельная запеканка.

— Суп?

Она кивнула.

— Суп. И попить. Я буду… чашку кофе. С молоком и сахаром.

Она выхватила меню у меня из рук.

— Суп с хлебом? — спросил я, пытаясь не выдать голосом отчаяние.

— За отдельную плату.

— Сколько?

— Сорок центов.

— Отлично. Спасибо.

Я поблагодарил ее, когда она уже удалялась от столика. И забеспокоился, что она не приняла мой заказ на хлеб. Мне казалось, что я умру без хлеба. Я съел только два сэндвича в одиннадцать часов, оставив чипсы и шоколад, которые потом съел Тоби.

Но суп, кажется, суп был лучшим из того, что я когда-либо ел, и его было предостаточно. Я вымочил в нем два кусочка белого хлеба, а затем запихнул их в рот. Закончив есть, откинулся на спинку стула и стал потягивать кофе. Чувствуя себя щедрым и открытым, человеком мира, я задумался о чаевых.

И ушел из ресторана, не оставив их. На еду ушла большая часть денег, и я начислил штрафные очки за грубоватое обслуживание. Мысли о деньгах испортили вторую половину кофе, которую я проглотил, даже не заметив этого. Я покинул свою комнату в Вулвергемптоне накануне утром, имея сорок евро за душой, но после трат на паром, бензин, гостевой дом, суп и ланч, у меня осталось всего десять евро на две недели. Ужасная перспектива, но я делал так уже много раз, в течение многих лет, тщательно избегая материалистичного образа жизни, как и Тоби. «Потому что какой сейчас в этом смысл?» — что-то вроде этого он всегда утверждал.

Сгорбившись, я поплелся обратно к нашему жилью. Я опустил голову, чтобы не видеть каменные фигуры и не глазеть инстинктивно на море Я чувствовал, что оно хотело вызвать у меня потрясение, граничащее с ужасом.

На меня вновь нахлынула обида из-за того, что я заплатил за наш ланч. В этих мыслях не было ничего необычного; тратя на Тоби то малое, что у меня было, я неизбежно приходил к внутреннему дискурсу о несправедливом распределении наших ограниченных ресурсов. Но учитывая то, что недавно рассказал мне Тоби, что его отец руководит крупным предприятием и что его родители купили своему сыну большую квартиру в Лондоне, в Южном Кенсингтоне, где он будет жить, работая на кремационную империю отца, разве мне было нецелесообразно поднять вопрос о половине стоимости нашего ланча?

От этих рассуждений я в итоге начал задыхаться и хлопать по каменным стенам, мимо которых я возвращался в гостевой дом. Я даже остановился и воскликнул: «Господи Иисусе!» в черное, совершенно безликое небо. На меня нахлынули конкретные воспоминания и его фразы о наших отношениях. Единственным результатом таких размышлений стало шокирующее ощущение предательства.

За те двадцать три года, что я знал Тоби, он всегда изображал из себя бедняка. Я вспомнил, как он постоянно жил в моих унылых квартирах и комнатах, не платя при этом за аренду. Всегда утверждал, что у него нет домашнего адреса. Он вполне преуспел в своем нематериалистическом образе жизни, ночуя на диванах и на полу у «друзей». А иногда даже в палатке на безлюдных пляжах или парках. И я восхищался им. Даже рассказывал о его подвигах всем желающим в длинных очередях за пособием. Что привлекало меня в Тоби в первую очередь, так это его спокойствие, уверенность, непоколебимость, презрение к деньгам. И теперь я знал, как поддерживалось такое поведение.

В те дни, когда я еще мог найти работу, сколько вакансий я потерял из-за его настойчивого требования бросить все и отправиться с ним в новое путешествие? Путешествия, которые неизбежно финансировались мною. И в то время, когда для людей образованных, но не очень опытных была хоть какая-то работа, как часто я отказывался от предложений, ссылаясь на мнимую болезнь, поскольку в моей жизни появлялся Тоби и объявлял о каком-нибудь новом приключении? А как насчет его странного и необъяснимого золотистого загара, который не получить под британским солнцем? Он появлялся в результате отдыха, который, как он утверждал, устраивали богатые друзья, либо просто «друзья друзей». Он вполне мог загорать на палубах яхт своих «друзей», пока я в благотворительной аптеке выдавал коробки с сухим молоком матерям-одиночкам, которые кричали «вон то мое, да?» и тыкали пальцами с длинными ногтями в штабеля коробок за моей спиной, ожидающих выдачи.

Тоби ни разу не пригласил меня в дом своих родителей. Я имею в виду дом в Саффолке, а не в Испании. На самом деле Тоби всегда отзывался о своих родителях как о тиранах и агрессорах и утверждал, что никак не контактирует с ними. За все те годы, что я знал его, он практически прикидывался сиротой, чтобы вызвать у меня сочувствие. И это была ложь. Все было ложью. Он был лжецом. Фальшивый насквозь, при этом утверждавший, что, живя в безденежье, посвятил себя поискам чего-то по-настоящему странного. Он был иждивенцем, и двадцать три года жил за мой счет.

Лжец. Лжец. Лжец.

Добежав до воды, я упал на холодный мокрый песок и впился в него руками. Я содрогался от ярости настолько мощной, что стал чернее жуткого моря.

А еще он женился. Женился. Как такое вообще возможно? В нашей жизни не было женщин.

* * *

Я вошел в нашу комнату уже немного успокоившись, но все еще был настроен на конфликт. Я заберу что-нибудь из имущества Тоби. Я решил это, пока рыдал на пляжных камнях, за тысячу лет стертых волнами в пыль. Будет правильно, если Тоби начнет теперь обеспечивать меня. Вернет долг, так сказать. Еще я испытывал триумф из-за того, что поел, пока он спал. Но Тоби просто сказал: «Я не голоден», когда я спросил его «Что собираешься делать с едой?» Так что моя маленькая победа рухнула.

Я обнаружил его сидящим на кровати и курящим косяк, запах которого учуял еще на первом этаже. Он нашел у меня в рюкзаке пакетик, где было травки на два косяка, которыми мы должны были насладиться во время нашего визита в Нормандию. Пакетик был пуст. Всю травку он завернул в один косяк, для себя. Его красные глаза были полузакрыты.

— Я хочу