Мистерии (пер. Соколова) - Кнут Гамсун

Да, въ концѣ концовъ, онъ уговорилъ бы Ангела его и сдѣлалъ его смѣшнымъ въ его собственныхъ глазахъ; подумать, что онъ даже ощущалъ миндальный запахъ, что вода эта оцѣпенила его языкъ, что онъ даже чувствовалъ смертныя муки изъ-за этой воды! И онъ бѣсновался, онъ скакалъ черезъ кусты и камни изъ-за того. что проглотилъ глоточекъ обыкновеннѣйшей чистѣйшей водицы! Разгнѣванный и пристыженный, онъ остановился и громко вскрикнулъ; но тотчасъ же оглянулся, боясь, что кто-нибудь слышалъ его, и потомъ, идя дальше, запѣлъ, чтобы замять этотъ крикъ.

Но, приближаясь къ городу, онъ все мягче и мягче настраивался подъ впечатлѣніемъ теплаго, сіяющаго утра и непрерывнаго пѣнія птицъ, наполнявшаго воздухъ. Навстрѣчу ему ѣдетъ телѣга. Работникъ, сидящій въ ней, кланяется, и Нагель кланяется; собака, бѣгущая рядомъ, машетъ хвостомъ и поглядываетъ на него. Ахъ, зачѣмъ ему не посчастливилось умереть этой ночью честно и просто? Онъ все еще грустилъ объ этомъ; онъ легъ на землю, съ удовольствіемъ думая о смерти, нѣжная радость проникла его, пока онъ не закрылъ глаза и не уснулъ. Теперь Дагни встала, можетъ быть, уже вышла изъ дому, а ему ничѣмъ не удалось порадовать ее. Онъ чувствовалъ себя обманутымъ, и какъ тонко! Минутта присоединилъ новое доброе дѣло ко многимъ другимъ, наполнявшимъ его сердце; онъ оказалъ ему услугу; спасъ ему жизнь, — такую же услугу, какую и самъ онъ оказалъ одному чужому человѣку, несчастному, не желавшему въ Гамбургѣ вернуться на сушу. При такихъ-то обстоятельствахъ онъ и заслужилъ свою медаль за спасеніе, хе-хе-хе, да, свою медаль онъ заслужилъ! Да, спасаютъ людей, не задумываясь, чтобы сдѣлать иногда возьмите его; тамъ немного, повѣрьте мнѣ, тамъ совсѣмъ мало; наконецъ я просто хотѣлъ дать вамъ письмо почти безо всего, такъ только, чтобы было письмо отъ меня. Это только привѣтъ. Такъ — я вамъ искренно благодаренъ.

При этомъ онъ сунулъ письмо въ руку Минутты и отбѣжалъ къ окну, только чтобы не быть вынужденнымъ взять его обратно. Минутта не сдался, онъ положилъ письмо на столъ, покачавъ головой.

И вышелъ.

XXI

Нѣтъ, все складывалось несчастливо. Находился ли онъ въ своей комнатѣ или шатался по улицамъ, — онъ не находилъ покоя; въ головѣ его бродили тысячи вещей, и каждая изъ нихъ приносила ему особый родъ мученія. Отчего же все складывалось для него такъ неудачно? Онъ не могъ этого постичь, но нити все тѣснѣе затягивались вокругъ него. Зашло это уже такъ далеко, что онъ даже не могъ уговорить Минутту принять письмо, которое ему такъ хотѣлось отдать ему.

Все стало печально и невозможно. Дошло ли того, что его сталъ мучить какой-то нервный страхъ, словно тайная опасность подстерегала его, притаясь въ засадѣ. Часто глухой ужасъ охватывалъ его, какъ только занавѣска на окнѣ слегка шевелилась.

Что за новыя мученія всплывали на поверхности его жизни? Его нѣсколько резкія черты лица, которыя никогда не были; красивы, теперь стали еще менѣе привлекательны изъ-за темнаго налета небритыхъ волосъ на подбородкѣ и щекахъ; ему даже казалось, что надъ ушами волосы его посѣдѣли больше прежняго.

Да, что же дальше? Развѣ не свѣтило солнце? Развѣ не радовался онъ тому, что онъ еще живъ и можетъ итти, куда хочетъ? Развѣ закрыто для него все великолѣпіе міра? Солнце заливало площадь и море; въ маленькихъ, хорошенькихъ садикахъ у каждаго дома щебетали птички, перепархивая съ вѣтки на вѣтку; всюду лежало и текло золото, мостовая на улицахъ такъ и купалась въ немъ, а вверху на шпилѣ церковной башни горѣлъ золоченый шаръ, сверкая въ небѣ какъ невиданный алмазъ.

Его охватила радость, такой сильный, такой неукротимый восторгъ, что, стоя у окна, онъ высунулся на улицу и бросилъ ребятишкамъ, игравшимъ у крыльца гостиницы, массу серебряныхъ денегъ.

— Будьте теперь умницы, дѣтки! — говорилъ онъ и отъ волненія былъ почти не въ силахъ произносить слова. Чего ему бояться? Вѣдь ему теперь вовсе не хуже прежняго, и кто мѣшаетъ ему побриться и почиститься? Это вполнѣ зависитъ отъ него самого. И онъ отправился въ цирюльню.

Ему вспомнились также многія вещи, которыя онъ хотѣлъ купить; не слѣдуетъ забывать и о браслетѣ, обѣщанномъ Сарѣ. И, ликуя и напѣвая, съ беззаботностью ребенка, довольнаго всѣмъ на свѣтѣ, онъ сталъ наводить справки о томъ, о семъ. Это просто фантазія, будто ему есть чего бояться.

Хорошее настроеніе устанавливалось, и онъ сталъ теряться въ лучезарнѣйшихъ мысляхъ. Его рѣзкое объясненіе съ Минутой почти уже ускользнуло изъ его памяти, оно вспоминалось ему только, какъ какой-нибудь сонъ. Минутта не захотѣлъ принять отъ него конверта; но развѣ не было у него письма для Марты? Въ страстномъ стремленіи подѣлиться съ другими своей черезъ край бьющейся радостью онъ только подыскивалъ средство доставить ей письмо. Какъ ему разрѣшить эту задачу? Онъ порылся въ своемъ бумажникѣ и нашелъ письмо; не послать ли его, только тайно, Дагни? Нѣтъ, Дагни не надо его посылать. Онъ раздумывалъ надъ этимъ, но во всякомъ случаѣ хотѣлъ сбыть съ рукъ это письмо сейчасъ же; въ немъ было только нѣсколько банковыхъ билетовъ; письма собственно не было; нельзя ли попросить доктора Стенерсена позаботиться о немъ? и, довольный этою мыслью, онъ направился къ доктору Стенерсену.

Было шесть часовъ.

Онъ постучалъ въ дверь пріемной доктора; она была заперта. Онъ прошелъ черезъ дворъ, чтобы спросить въ кухнѣ, и вдругъ въ эту минуту госпожа Стенерсенъ сама зоветъ его изъ сада.

Тамъ у большого каменнаго стола собралась вся семья за кофе. Кромѣ того, было еще нѣсколько человѣкъ; двое-трое мужчинъ, двѣ-три дамы. И Дагни Килландъ была тутъ; совершенно бѣлая круглая шляпа, обрамлявшая ея лицо. была отдѣлана мелкими, свѣтлыми цвѣточками.

Нагель хочетъ уйти. онъ бормочетъ: — Доктора… Я хотѣлъ видѣть доктора.

— Господи! Что онъ: боленъ?

— Нѣтъ, нѣтъ, онъ не боленъ.

— Ну, тогда онъ не долженъ уходить.

И хозяйка схватила его за рукавъ; Дагни даже встала и предложила ему свой стулъ.

Онъ взглянулъ на нее; они оба заглянули другъ другу въ глаза; она даже встала передъ нимъ и тихимъ голосомъ сказала:

— Пожалуйста, возьмите этотъ стулъ.

Однако, онъ нашелъ мѣсто возлѣ доктора и сѣлъ.

Этотъ случай нѣсколько смутилъ его. Дагни мягко взглянула на него и даже хотѣла дать ему свой стулъ. Сердце его сильно билось; можетъ быть, ему все-таки можно будетъ отдать ей письмо къ Мартѣ?

Черезъ нѣсколько времени спокойствіе возвратилось къ нему. Всѣ такъ славно и живо разговаривали, переходя съ одного предмета на другой; свѣтлая радость снова овладѣла имъ и заставила его голосъ дрожать. Онъ былъ живъ, да, онъ не умеръ и не умрётъ; въ густой зелени сада, у накрытаго бѣлой скатертью, уставленнаго серебряной посудой стола сидѣло общество веселыхъ людей, которые смѣялись, глаза которыхъ играли; было ли хоть какое-нибудь основаніе чувствовать себя несчастнымъ?

— Если бы вы были дѣйствительно милы и любезны, вы бы взяли скрипку и сыграли что-нибудь, — сказала хозяйка дома.

Нѣтъ, какъ это она однако догадалась! Когда и всѣ стали его просить объ этомъ, онъ громко разсмѣялся и сказалъ:

— Да вѣдь у меня даже нѣтъ скрипки!

Ну, такъ они пошлютъ за скрипкой органиста: въ одну минуту она будетъ ужъ здѣсь.

Да, но это безполезно, онъ не притронется къ ней. Скрипка органиста испорчена маленькими рубинами, вдѣланными въ деку; изъ-за этого получился какой-то стеклянный тонъ; ихъ совершенно не слѣдовало вставлять въ нее, это было совсѣмъ неумѣстно. Къ тому же онъ почти не умѣетъ управлять смычкомъ; да, онъ собственно и никогда этого не умѣлъ; вѣдь ему самому это лучше всѣхъ извѣстно, не такъ ли? И вотъ онъ сталъ разсказывать, какъ въ жизни съ нимъ только одинъ разъ случилось, что объ игрѣ его говорили публично; это было нѣчто въ родѣ символа. Онъ получилъ вечеромъ газету и наслаждался ею въ постели; онъ былъ тогда очень юнъ, жилъ у своихъ родителей, и о немъ написали въ мѣстной газеткѣ. О, какъ онъ былъ счастливъ этимъ! Онъ много разъ перечитывалъ эти строки и заснулъ, не загасивъ свѣчи. Ночью онъ проснулся еще до смерти усталый; свѣчи догорѣли, въ комнатѣ было темно, но на полу, увидалъ онъ, что-то неясно бѣлѣлось, а такъ какъ онъ зналъ, что въ комнатѣ его находилась бѣлая плевательница. то онъ подумалъ: а, это и есть плевательница! Грустно сказать, но онъ плюнулъ, и услыхалъ, что попалъ вѣрно. А такъ какъ онъ сразу попалъ замѣчательно вѣрно, то плюнулъ еще разъ и опять попалъ. Затѣмъ онъ улегся и снова заснулъ. А утромъ онъ увидалъ, что плевалъ онъ на свою драгоцѣнную газету, и плюнулъ какъ разъ на благосклонный отзывъ. Хе-хе-хе, это было очень грустно.

Всѣ засмѣялись этому, хорошее настроеніе росло. Хозяйка дома все же сказала:

— Однако вы, право, стали немного блѣднѣе, чѣмъ прежде!

— Ахъ, — возразилъ Нагель, — это ничего не значитъ, я чувствую себя хорошо.

И онъ громко смѣялся надъ мыслью, будто что-нибудь можетъ у него быть не въ порядкѣ.